Страна Печалия - Вячеслав Юрьевич Софронов
— Три или четыре года назад тоже зимой сюда, в Тобольск, патриаршую грамоту доставлял, — не ожидая подвоха, ответил Климентий.
— Эка вспомнил! С той поры большие перемены у нас сделались, много чего поменялось. Уже третий год как сибирской епархией архиепископ Симеон управляет. Он и приказал на подворье своем никого из посторонних не принимать, чтоб порядка больше было. Так что пожалуйте в монастырь…
— Будьте вы неладны с вашими порядками, — зло бросил Климентий, разворачивая лошадей, поняв, что договориться с дьяком нет никакой возможности. — Поехали, а то и впрямь останемся как хохол в степи, — бросил он Аввакуму.
— Подожди немного, — ответил тот и шагнул к Ивану Струне, произнеся доверительно: — А не мог бы ты, человек хороший, извини, не расслышал, как тебя звать-величать, доложить владыке Симеону, что протопоп Аввакум прибыл, земляк его. Мы с владыкой давнее знакомство имеем. Неужто не примет он меня?
Дьяк, который доходил протопопу едва до плеча, смерил его с ног до головы выразительным взглядом, как бы давая понять, что он здесь главный и от его решения все зависит, а затем негромко ответил:
— Никак невозможно. Владыка у себя в покоях вечерней молитвой занят, а потому никто его тревожить не смеет. Да и мало ли кто земляком его назваться захочет. Езжайте подобру-поздорову, некогда мне с вами речи говорить… — И, повернувшись, хотел уже уйти, но протопоп удержал его за рукав и чуть развернул к себе.
— Не договорили мы еще, человек хороший, — сказал он негромко, — не дослушал ты меня и ходу дать хочешь. Нехорошо!
Дьяк вырвал свою руку и отскочил в сторону поближе к воротам, заподозрив, что Аввакум задумал что-то недоброе.
— Да как ты смеешь! — зло выкрикнул он. — Знаешь ли, что твоя судьба в моих руках?! Да я тебя на цепь посажу за своеволие такое, и никто мне в этом помешать не сможет. Ишь ты каков!
— Ты мне не грози, люди покруче тебя грозили, да толку что, — с вызовом отвечал Аввакум. — Знаешь ли ты, что меня сюда по распоряжению самого царя-батюшки направили?! Я у него в покоях запросто бывал, и он не кочевряжился, как ты, а принимал меня по первой же моей просьбе. А ты от горшка на два вершка вырос — и нос воротишь. Поглядим еще, кто кого на цепь посадит! Поглядим! Только ты мне одно скажи, если пожар случится или иное что, то и тогда владыку беспокоить не станешь? Ты мне Лазаря не пой, знаем мы таких умников, что корчат из себя шишку на ровном месте. И запомни на будущее: протопоп Аввакум не привык, чтоб с ним таким тоном говорили прыщи вот такие.
В довершение всего он плюнул прямо под ноги дьяку, опешившему от подобного обращения, и плюхнулся в сани, приказав вознице:
— Погоняй! — Словно не в ссылку привезли его, а на торжественную службу, где его поджидали толпы народа.
Иван Струна, когда сани отъехали, наконец пришел в себя и с удивлением покрутил головой, произнес ни к кому не обращаясь:
— Ладно, батюшка Аввакум, поглядим, чья возьмет. Тут тебе не Москва и до царя далече, не добежишь за один присест. Вспомнишь еще разговор этот. А уж я о нем точно не забуду. — И степенно пошел в сторону архиерейских покоев, зло зыркнув на ходу в сторону молча стоящего охранника, открывшего рот от удивления, поскольку ему еще не приходилось слышать, чтоб с всесильным дьяком кто-то смел разговаривать подобным образом.
Несмотря на опасения Климентия, они беспрепятственно проехали обратно через городские ворота, где на них никто из караульных даже не обратил внимания, и поехали по уже темным городским улочкам в сторону реки.
— Знать бы сразу, что в монастырь отправят, то не пришлось бы на посту деньги отдавать, — сетовал Климентий, нахлестывая усталых лошадей. — Только, помяни батюшка мое слово, нас и там никто не ждет. Точно говорю.
* * *
Аввакум уже без всякого интереса смотрел на стоявшие как попало дома, и мысли его были далеко отсюда. Он думал о своей семье, которая, скорее всего, уже должна была выехать в Тобольск, если только не произошло что-то непредвиденное, и через несколько дней они вновь будут вместе. Ему представилась тихая, слегка затаенная улыбка серых глаз его Марковны и успокоительные слова, которые она умела находить на все случаи их полной превратностей жизни.
«Чтоб я делал без тебя, голубица моя? — спрашивал он сам себя. — Сгинул бы уже давно, начал бы, как и отец мой, вино пить без меры. Зелье, что от всех напастей издавна русского мужика лечит. И все тогда! Тут бы мне и карачун пришел! Только позволь недругу рода человеческого малую потачку дать, а там бы и покатился под горку и сам бы не заметил, как стал послушным сельским попиком, которых на Руси тьма-тьмущая».
Нет, без нее, без Марковны, не представлял он себе, как можно пережить все эти напасти, сыпавшиеся на него все последние годы. И чем более тягостное известие приносил он в дом, тем больше спокойствия и уверенности проявляла его супруга. Взять хотя бы самую тягостную новость об отправке их в Сибирь. У него-то, у мужика, какие мысли тогда в голове родились? Хотел бежать в какой-нибудь дальний монастырь и укрыться там. Или податься в земли порубежные, где, как он слышал, много таких изгнанников русских скрывается. Ничего, как-нибудь обустроились бы, выжили, а там через какой-то срок и ненавистного Никона царь бы согнал с патриаршего престола, тогда бы вспомнил и о нем, об Аввакуме, и, глядишь, обратно пригласил.
Когда он сообщил об этом Марковне, ожидая, что она, как всегда, доверится ему и согласится со всеми доводами и резонами, которые он привел в поддержку мыслей своих, то она, к его полнейшему удивлению, что ответила? Ответила она тогда ему поговоркой, которых знала великое множество: «На небо не залезешь, в землю не уйдешь. Негоже нам прятаться да с земли Русской бежать в землю иную, где нас никто за людей-то считать не станет. Видел, поди, ляхов, свеев, что в русских городах селятся? Не хуже моего знаешь, как к ним относятся. В дом их никто не пустит, на праздник не пригласит, руки не подаст. Ты такой жизни хочешь? А здесь оно хоть и тошно, да миновать не можно. Сибирь хоть не родная матка и жить несладко, но все лучше, чем на чужой земле, где и церкви православной
