Опимия - Рафаэлло Джованьоли
– Мышь! – вполголоса повторили испуганные еще больше пулларии, слуги и тубицении, ассистировавшие авгуру.
И вся эта толпа языческих жрецов с простертыми к небу руками и полуоткрытыми ртами слушала в гробовом молчании, как мышонок невозмутимо продолжал вгрызаться в деревянное основание алтаря.
По приказу авгура шатер сдвинули, испуганная мышь ускользнула в толпу.
Луций Корнелий Мерула вышел из шатра печальным и хмурым. Прозвучали трубы, а когда на Марсовом Поле снова наступило молчание, он произнес важным и строгим голосом:
– Мышь грызла священный алтарь в торжественный момент изучения воли небес.
Дрожь священного ужаса прошла по толпе.
– Этим всесильные боги дают нам понять, что они не только против сегодняшних комиций, но и вообще считают назначение диктатора недействительным и порочным[72].
Всеобщий крик удивления и тревоги, а потом тысячи восклицаний и комментариев прокатились по огромному полю, взволновав народное собрание.
И тогда диктатор, поднявшись на ноги, сказал, напрягая голос:
– Всесильным богам не нравится, чтобы я против их воли оставался в этой должности. Ликторы, отойдите от меня!
Сказав это, он встал с почетного кресла и исчез в толпе подобно частному человеку. Народ шумными рукоплесканиями принял его отречение.
И снова зазвучали трубы, и авгур страшным голосом посреди всеобщего молчания провозгласил:
– До другого дня!
И комиции были распущены.
Тем временем кандидаты, трибуны, да и простые граждане разного возраста и различных физических кондиций толпились вокруг преторов, шумно требуя от них созыва сената и немедленного назначения интеррекса[73], дабы тот, не тратя времени, созвал новое народное собрание.
Люди возвращались в город подавленные необыкновенным гневом богов, комментируя отречение диктатора и утешая один другого надеждой на лучшую долю.
Брожение умов в городе было велико, особенно среди сторонников Гая Теренция Варрона, а были они смелы, сильны и многочисленны. Уверенные в поддержке уличной черни, они открыто нападали на патрициев, не щадя «сената, проклинали, злословили по поводу могущественного сословия, которое считали причиной всех случившихся бед и позора отчизны.
Наутро сенат, созванный претором города на чрезвычайное заседание в Гостилиеву курию, приступил к выборам интеррексов на ближайшие десять дней, и таковыми были определены Гай Аппий Клавдий Центон и Публий Корнелий Азина[74].
На третий день после январских нон (3 января), несмотря на ледяной северный ветер, налетавший с покрытых снегами гор, Марсово Поле снова было заполнено толпами народа.
За два предыдущих дня обе партии пытались завоевать себе побольше сторонников. Над обеими довлел стыд совсем недавнего присуждения Квинту Фабию Максиму Веррукозу[75] почетнейшего травяного венка[76], который так нелегко было получить; стыдно было не потому, что он был недостоин этого отличия, а потому, что непопулярна была тактика, им избранная, однако повторенная позднее консулами этого года Гнеем Сервилием Гемином и Гаем Атилием Регулом.
Не только среди простонародья, но и в сословии всадников, и даже в самом патрициате много было таких, кто очень не одобрял кандидатуру Фабия Максима, призывая к избранию таких консулов, которые покончили бы с Ганнибалом в генеральном сражении.
Риму предстояло вынести еще немало тяжких бед, чтобы признать великое искусство и мудрую тактику Фабия.
По названной причине недовольство промедлением с выборами проникло даже в классические центурии[77], многие из которых расположены были голосовать за Варрона, чтобы в наступающем году Ганнибалу было дано решительное сражение, в коем врага следовало победить и окончательно разбить.
Итак, патриции были поставлены в трудное положение. Больше того, народная любовь явно не благоприятствовала их кандидатам, да и число патрицианских претендентов приводило к разбросу голосов.
Тем не менее верховодившие в своем стане сенаторы не падали духом и надеялись, что постоянным переносом выборов им с помощью авгуров удастся провести двух своих кандидатов или, по крайней мере, не допустить к высшей должности Варрона, а избраны бы были от простонародья Элий Пет или Атилий Серран, а другим консулом стал бы кто-то из четырех патрицианских кандидатов: Павел Эмилий, или Манлий Вульсон, или Эмилий Лепид, или Корнелий Меренда.
В таких вот обстоятельствах, при таком состоянии душ комиции собрались третьего января под руководством интеррекса Гая Аппия Клавдия Центона. Тот выбрал авгуром начинающейся церемонии Публия Корнелия Фалькона.
И опять, когда при гробовой тишине приступили к изучению воли небес, авгур объявил народу, что алтарь поставлен не в соответствии с предписанными правилами, а поэтому выборы необходимо перенести еще на один день.
Римские граждане в массе своей весьма спокойно отнеслись к этому событию; уважение к прорицателям и обожание богов так глубоко укоренились в народном сознании, что большинству и в ум не пришло усомниться в справедливости слов и суждений авгура. Однако горожане, свободные от предрассудков, не доверявшие шарлатанству жрецов, а таких было очень много, как и все те, которым хитрость патрициев на этот раз показалась особенно ясной, не замедлили громко и открыто выступить против столь бесстыдного публичного использования веры.
Впрочем, и сами патриции заметили, что начатая ими игра становится опасной и козни их не уменьшают, а лишь увеличивают вероятность избрания Гая Теренция Варрона.
Агитация в пользу его кандидатуры в толпе не прекращалась ни на минуту; многочисленные его друзья и клиенты не пренебрегали ничем, чтобы завоевать для патрона наибольшее количество голосов.
Среди патрициев возникли разногласия; одни требовали скорее прекратить бесчестные интриги, другие же поддерживали интриганов, доказывая, что постоянное откладывание выборов утомляет граждан, особенно тех, кто живет за городской стеной, а самые расположенные к Варрону избиратели хотели бы как можно быстрее вернуться в свои дома. В этом случае народное собрание окажется в руках преимущественно городских центурий, под патронатом сенаторов, располагающих голосами своих клиентов, и осуществит выбор диктатора по желанию патрициев.
Эта точка зрения одержала верх на следующий день, когда интеррекс Аппий Клавдий Центон, опять собрав народ на Марсовом Поле, выбрал авгуром Фульвия Капитолина Нобилиора.
Авгур тщательно вглядывался в небеса, а потом, не найдя там ни малейшей тучки, не заметив ни одной зловещей птицы, приступил к познанию воли богов при помощи священных цыплят.
Приказав пулларию, ухаживавшему за цыплятами, принести из специальной палатки клетку со священными птицами, он открыл ее и, бросая зерно, наблюдал с религиозным благоговением вместе с другими жрецами, быстро ли священные петушки и курочки выбегали из клетки, с испугом или с аппетитом клевали рассыпанное зерно. Но куры что-то не выказывали особого голода; они выходили из клетки лениво и неохотно. Одного этого обстоятельства уже было достаточно, чтобы посчитать его очень несчастливым и неблагоприятным. И вот авгур, приказав трубачам дать сигнал, утихомиривающий народ, объявил, что, поскольку священные
