Иван Вазов - Под игом
Поп Ставри говорил с таким восторгом, что у любого самого строгого постника слюнки бы потекли. Увлекшись, старик присвистнул от восхищения, и на столе погасла свеча.
— Зажгите ее скорей! — попросил он.
— Поп Ставри, у тебя есть три сокровища, — сказал Колчо, — священство, подсвечник и свеча, но, по правде сказать, я сейчас ни одного из них не вижу…
— А у тебя что есть, чадо мое? — спросил священник, не поняв тонкой шутки.
— А у меня ни кола, ни двора, всего и богатства, что зовут меня — Колчо!
Эти остроты рассмешили всех.
Вскоре разговор стал общим. Но вот с улицы донеслась веселая песня. Вероятно, пел какой-нибудь голосистый молодой парень:
Кто купил ожерелье тебе,Свет наш, Милка Тодоркина,Ожерелье жемчужное?
—Купил его Кириак мойДля моей для белой шеи, —Мне носить, ему дивиться!
—Кто купил эту юбку тебе,Свет наш, Милка Тодоркина,Эту юбку атласную?
—Купил ее Кириак мойДля стана моего тонкого, —Мне носить, ему дивиться!
Певец прошел мимо, и песня замерла в конце улицы. Разговор перешел на Милку Тодоркину, соседку попа Ставри. Милка была красивая, но распутная девушка; в городе о ней рассказывали разные разности, и ее слава росла с каждым днем, на радость болтливым сплетницам. Недавно о Милке и песню сложили. А соседи ее постоянно ворчали. Им было не по нутру, что под боком у них такой соблазн, — ведь дурные примеры заразительны. Люди советовали Милкиным родителям обвенчать ее с Рачко Лиловым, сыном медника, который был от нее без ума. Но его родители не соглашались. Кто же захочет отдать свое чадо подобной сердцеедке?
— Почему этот Лило-медник и слышать не хочет о Милке? — спрашивала попадья. — На ком же он собирается женить своего рябого Рачко? Уж не думает ли он, что за его сынка пойдет дочь какого-нибудь чорбаджии или боярышня? Милка — девушка молодая, красивая… Ну, грешила, оступалась по глупости, так ведь поумнеет же она когда-нибудь! Ум приходит с годами… Уж если они любят друг друга, пусть и поженятся. Будут жить да поживать в любви и в согласии, как бог даст. Чего бы лучше?
— Дура девчонка, что и говорить, — вмешался поп Ставри, — да ведь и ее искушают со всех сторон: что ни волокита — за ней волочится, что ни песня — про нее сложена… Ничего не поделаешь! Люди из мухи делают слона, из муравья — льва! Так вот и получилось, что про Милку худая слава пошла… Я говорил ее отцу: «Подстереги ты этого сукина сына Рачко, когда он придет к девушке, да и обвенчай их немедля, вот и делу конец». Фата все покроет.
— А ведь еще недавно ходил слух, будто сын чорбаджи Стефана сватался к Милке; правда это? — спросила одна гостья. — Тогда она еще берегла свою честь.
— Кого только к ней ни пристегивали!.. Вот и потеряла свое доброе имя, — сказала другая.
— А вы знаете, Кириак Стефчов собирается засылать сватов к Лалке, Юрдановой дочери, — отозвалась третья.
Эти слова пронзили доктора, точно острым ножом.
— Как же, как же — у Стефчова глаза разгорелись на богатое приданое, — подтвердил хозяин.
— А Милке нравится Рачко? — спросил Огнянов, чтобы переменить разговор.
— Я же вам говорю! Он ходил к девушке тайком, — значит, полюбились друг другу… Ну и нечего канителиться, скорей под венец, вот и сплетням конец. Ох, Иисусе Христе, прости, господи, согрешишь тут с этими мирскими соблазнами… А завтра праздник — андреев день… Ганчо, налей еще нижиереченского винца, а то у нас глотки пересохли… Анка, Михалчо, пора спать. Вы еще маленькие.
Дети встали и ушли, очень недовольные: их живо интересовал разговор о Милке Тодоркиной.
— По-моему, нужно дать этой Милке свободу выбора: зачем принуждать ее венчаться? — сказал Кандов.
Поп Ставри смерил его взглядом.
— Как же не венчаться? — проговорил он в недоумении.
— Пусть дадут ей свободу, нельзя же лишать ее человеческих прав, — говорил студент с жаром.
— Какую свободу? Свободу выставлять свое грязное белье напоказ? Не пойму я тебя.
— Странное у вас представление о правах человека, — заметил Николай Недкович.
— Раз она не стесняет свободы других, пусть живет, как ей нравится: ничего дурного в этом нет! — объяснил Кандов.
— А если у нас будет самолучшая, — тоже скажешь «ничего дурного»? — спросил поп Ставри.
— Какая «самолучшая»?
— Ну, республика! — нетерпеливо объяснил хозяин. Кандов посмотрел на него в недоумении.
Недкович шепотом объяснил ему, какое значение произвольно придавал старик этому слову.
— Тут все дело в принципе, — уверенным тоном начал Кандов. — Передовые идеи нашего либерального века требуют освобождения женщины от рабского подчинения мужчине — наследия варварских времен.
— Что же тогда получится? — спросил пои Ставри, ничего не поняв.
Повернувшись к Огнянову и Недковичу, Кандов продолжал:
— Современная наука признала, что способности у мужчин и женщин одинаковые, а значит, женщина должна быть уравнена в правах с мужчиной. До сих пор она была жертвой целого ряда глупых предрассудков, которые сковывали ее волю; она задыхалась под унизительным бременем тирании и животных инстинктов мужчин! Люди придумали множество законов и всяких формальностей, чтобы мешать каждому ее шагу!..
Кандов говорил искренне. Он был честный человек, но наглотался без разбору утопических теорий разных социалистических доктринеров, и это спутало его понятия об истине и лжи; трескучие слова и модные закругленные фразы затмили для него реальную правду жизни; пораженный их новизной, он пытался во что бы то ни стало блеснуть ими. До сих пор Кандов жил в среде, страдающей болезненным идеализмом. Чтобы отрезветь, ему надо было побыть некоторое время в Болгарии.
— Скажите мне, — продолжал он, — что значат все эти громкие слова: целомудрие, брак, супружеская верность, святые материнские обязанности и другие подобные нелепости? Все это просто эксплуатация женской слабости!
— Точно по книге читает! — пробормотал поп Ставри себе под нос.
— Господин Кандов, — возразил Недкович, — все образованные люди сочувствуют тем идеям, которые вы высказали вначале. Но вы сейчас совершили головокружительный прыжок и впали в безумную крайность… Вы отбрасываете законы — и уже не только созданные людьми, но и законы природы: вы подрываете незыблемые основы, на которых построено человеческое общество… Что произойдет, если мы уничтожим брак, семью, материнство и отнимем у женщины ее высокое призвание?
Поп Ставри, наконец-то поняв, о чем идет речь, нахмурил брови.
— Я требую ее эмансипации, — заявил Кандов.
— Прошу прощения, вы требуете ее деградации, — обернулся к нему Огнянов.
— Господин Огнянов, вы читали философов, писавших по женскому вопросу? Советую почитать…
— Кандов, Кандов, друже! — обратился поп Ставри к студенту. — А ты читал Евангелие?
— Читал… когда-то.
— Помнишь, как там сказано: «Жены, своим мужем повинуйтеся»? И дальше: «Сего ради оставит человек отца своего и матерь свою и прилепится к жене своей?»
— Я основываюсь только на истинной науке, батюшка.
— А есть ли наука более истинная, чем божья? — сердито возразил старик. — Нет, друже Кандов, выкинь-ка ты из головы все эти протестантские измышления. Брак — великое таинство. Да разве можно без брака, сынок? К чему же тогда церковь, к чему вера, к чему священники, если люди будут размножаться, подобно свиньям, без венца, без благословения божьего?
