Елена Холмогорова - Вице-император (Лорис-Меликов)
В августе 1859 года пал Гуниб – последний оплот Шамиля. Вот когда Лорис-Меликов пожалел, что не попал на Лезгинскую линию! Но осенью ему выпала миссия особой сложности.
На Вселенском соборе в Константинополе армянским патриархом был избран Матевос, и генерал-майору Лорис-Меликову поручено было сопровождать нового патриарха из турецкой столицы в Эчмиадзин. Но то была официальная, широко объявленная версия его командировки. Была и другая, секретная. Петербург счел удачным опытом отправление после Крымской войны всех мусульман полуострова согласно их желанию в пределы Турции. Решено было так же поступить и с покоренными народами Чечни и Дагестана. Следовало попытаться уговорить турецкое правительство принять переселенцев с Северного Кавказа.
Лучшей кандидатуры для решения столь сложной задачи было, пожалуй, и не сыскать. Лорис-Меликова в Турции знали и хорошо помнили его удачное управление Карсской областью. А человек, сумевший унять князя Шервашидзе, с которым не справились два уважаемых боевых генерала, полагал наместник, уговорит и турок слегка подвинуться и дать место своим кавказским братьям по вере.
Переговоры были долгие и много раз заходили в тупик. Турецкие власти понимали, что разместить и прокормить такую ораву – под миллион душ – их бедной стране довольно затруднительно, у них только-только улеглись заботы с крымскими татарами. Опять-таки и воины Шамиля – публика неспокойная. Это люди, поколениями прожившие в состоянии партизанской войны, отученные от плуга и ремесла. А правительству хватало головной боли от своих подданных – армян, курдов, лазов, карапапахов, время от времени поднимавших мятежи.
Русский генерал, воевавший в Малой Азии во главе охотничьих полков, очень толково объяснил разницу между башибузуками и кавказскими добровольцами в минувшую войну. Башибузуки как были бандиты, так ими и остались, охотники же, набранные, кстати, и с Северного Кавказа, при каждой встрече били хищных и трусливых башибузуков. Так что иррегулярная армия турок получает смелых и хорошо обученных бойцов. Сам Кази-Магома, старший сын Шамиля, намерен поселиться в Турции. Ваши границы будут надежно защищены.
Что же до умений горцев в ремесле, так Лорис-Меликов приехал к султану не с пустыми руками. Он привез дагестанские ковры и серебряное оружие работы кубачинских мастеров, и султан, с младенчества избалованный роскошью, великолепный знаток дорогих и ненужных штучек, немало был восхищен кубачинской саблею, инкрустированною драгоценными камнями. А сама беседа о том, с какими мастерами вынуждена расстаться Российская империя, очень была похожа на торг Собакевича с Чичиковым. Лорис-Меликов с таким азартом расписывал какого-то сапожника Али из Гергебиля – что шилом кольнет, то и сапоги, что сапоги, то и спасибо! – и увлекся так, что глазом не моргнув на ходу сочинил, будто сам у него заказывал обувь и для себя, и для наместника князя Барятинского, и для – подумать только! – русского императора.
И выторговал у султана задешево договор о принятии турецким правительством переселенцев Терской области. Сей дипломатический подвиг Лорис-Меликова отмечен был орденом Святой Анны с мечами 1-й степени.
В Константинополе в ту пору оказался великий князь Константин Николаевич, возвращавшийся домой из Иерусалима. Брат императора был управляющим Морским министерством, но это по традиции, главным же делом великого князя была готовившаяся крестьянская реформа, и Константин, умнейший из братьев, сумел объединить вокруг себя самых дельных и толковых людей в России. Так что умом его вроде и не удивишь. Но он был совершенно очарован генералом Лорис-Меликовым.
Они провели вместе не один вечер, скрашивая скуку чужбины, которая наваливается на русского человека в самых экзотических городах, когда глаза истомлены впечатлениями, желудок не берет иноземных яств, а слух соскучился по родной речи.
Великий князь расспрашивал генерала о минувшей войне, о том, как она проходила в Малой Азии, где сошлось столько разных верований, народов и племен. Едва ли не все они были представлены в сотнях охотников Лорис-Меликова, и Константин Николаевич искренне дивился тому, как Лорис сумел управиться с этой разношерстной публикой.
– Ах, ваше высочество, единственный признак силы отнюдь не насилие, но великодушие. Я всем показывал свое уважение. Человек самолюбив и требует немножечко терпения.
– Так они ж дикари. Чуть что – за ножи.
– Я между ними суд организовал. Из самых почетных воинов. Это избавляло от того, что люди, влиятельные в их среде, сами схватятся за кинжал, они сначала подумают, и от того, чтобы самому разбираться в их пустяковых ссорах. К тому же, ваше высочество, не все и дикари. Народы христианские гораздо ближе к русской культуре и государственности, чем о том полагает русское правительство.
И Лорис-Меликов пустился в рассуждения на любимую свою тему – о несчастной доле армянского народа, рассеянного после персидских, византийских, турецких нашествий по всей Азии и сохранивших христианскую веру, христианские книги и бережно оберегающих древнюю свою культуру. В православной России армяне всегда видели естественного своего союзника и готовы поддерживать влияние нашей могучей державы на всем Востоке, где только есть армянские поселения. И вообще было бы неплохо, если б в Персии и Турции развернулась сеть русских консульств с образованными и благонамеренными армянскими деятелями во главе.
Мысль эта чрезвычайно понравилась Константину. Представитель царствующего дома, он, честно говоря, почти и не задумывался о судьбах народов, угодивших под власть русской монархии, да толком и не различал их. Как человек умный, он был свободен от предрассудков и не видел в каждом армянине торговца, как о том твердила молва, а в каждом черкесе – разбойника. Но и до глубоких мыслей на сей счет не нисходил. Повода не было. Михаил же Тариелович со своей формулой «Признак силы – не насилие, но великодушие» свершил тот поворот в чувствах и уме, когда бездумное равнодушие делает шаг именно к великодушию.
А мысль об армяно-российских консульствах – интересная мысль. И полезная. Но тут он увидел, как вытянется и без того узкая физиономия князя Александра Михайловича Горчакова с его вечным сакраментальным вопросом: «А деньги?» Как содержать такую массу учреждений? Может, Барятинский возьмет на себя часть расходов?
Вообще великий князь несколько позавидовал Барятинскому, под чьим началом служат такие умные люди. Ему уж стало казаться, что весь Кавказ полон генералами, столь дельно рассуждающими о самых сложных политических вопросах. Он ведь додумался, как обойти ненавистный Парижский трактат, запретивший России держать на Черном море военный флот. Надо развивать морскую торговлю. А чем больше страна торгует, тем больше соблазна для контрабанды, с коей надо нещадно бороться и держать крейсеры вдоль торговых путей. А там видно будет. Мысль эта пришлась по душе морскому министру.
По возвращении из Константинополя генерал-майор Лорис-Меликов был назначен военным начальником Южного Дагестана и градоначальником Дербента. Начальником он назывался военным, дела же на него посыпались гражданские, рядом с которыми штурм крепости казался не то что легкой прогулкой, но приятным приключением. Война кончилась, надо налаживать повседневный быт. Отстраивать заново аулы, которые сам же в 40-е годы и сжигал, обеспечивать крестьян зерном для посева, мирить племенную вражду, посеянную давно умершими дедами.
Хлопот было много, каждый вечер военный начальник валился с ног от немыслимой усталости, но работе этой он был несказанно рад. Оказалось, что созидание увлекательнее убийств и пожаров и приложения ума требует, пожалуй, побольше, чем планирование стратегических операций. Впрочем, все это он еще в Карее испытал.
Но главное преимущество в новом положении Лориса – полная самостоятельность и отдаление от Тифлиса. В столице Кавказского края было скверно. Интриги в окружении наместника, поутихшие за последние два года, вспыхнули с новой силой.
После победы над Шамилем князь Барятинский исхлопотал для своего начальника штаба генерала Милютина должность товарища военного министра. Александр Иванович затеял многоходовую комбинацию. Себя он видел в кресле начальника Главного штаба с расширенными за счет военного министра функциями и правами, главная из которых – распоряжение военным бюджетом. И так все было хорошо, так складненько задумывалось и исполнялось, но…
Князь Александр Иванович Барятинский человек был дьявольски, изощренно хитрый, испытанный в придворных интригах не меньше, чем в сражениях. А Дмитрий Алексеевич Милютин – умный. Во власть он пришел не с пустой головой, но с четко разработанной программой преобразования русской армии. А потому вовсе не собирался становиться пешкой в руках бывшего своего начальника. Дмитрий Алексеевич был прекрасно осведомлен в осторожных мыслях фельдмаршала Барятинского по поводу усовершенствования вооруженных сил. Они сводились к углублению прусской системы – той самой, что в России доведена была до абсурда и привела к поражению в Крымской войне. Милютин[29] же считал, что армия, как и вся страна, нуждается в решительной реформе.
