Николай Задонский - Смутная пора

Увидев вошедшего Мазепу, король молча кивнул ему головой и указал на ближние кресла. Гетман сел.

Умный Гилленкрок, превосходно понимавший настроение короля, решил отыграться на этом старике, которого втайне презирал за измену, и, не меняя спокойного тона, продолжал:

– Народ Украины и русские мужики жгут свои деревни, оставляя нам пепел вместо хлеба и фуража. Они прячутся в лесах и выходят из трущоб для того, чтобы красть наших лошадей и убивать солдат. В этой проклятой стране у нас только одни враги, ваше величество. Очевидно, гетман, обещавший нам помощь населения, плохо знает свой народ…

Тут Гилленкрок передохнул и сделал полупоклон в сторону гетмана.

Но этот дипломатический ход, понятый генералами и Мазепой, внимания короля не привлек. Карл плохо слушал своего генерала. Он находился во власти собственных мыслей и, приняв паузу за окончание надоевшего доклада, облегченно вздохнул:

– Я так и знал, генерал, что вы не скажете ничего нового, – равнодушно произнес он.

– Но, ваше величество, – смутился Гилленкрок, – эти обстоятельства…

– Они ничего не меняют, – перебил Карл. И неожиданно приветливо улыбнувшись Мазепе, он обратился к нему: – А скажите, гетман, правда ли, что здесь, у Полтавы, найдены следы Александра Македонского?

– Здесь найден древний каменный памятник, будто бы воздвигнутый великим полководцем, – ответил Мазепа, бросив неприязненный взгляд в сторону Гилленкрока.

– Гетман шутит, – вспыхнул тот. – Здесь не было и не могло быть дороги в Азию, ваше величество.

– Это не значит, что ее не следует искать, дорогой генерал, – сказал Карл и поднялся.

Генералы и Мазепа встали вслед за королем, но он жестом велел им сесть, сделал несколько быстрых шагов, остановился у стола и, ткнув пальцем в карту, лежавшую перед Реншильдом, продолжал:

– Итак, вопрос ясен… Что вы предлагаете, господа?

– Подкрепить армию соединением с польскими войсками Лещинского, – сказал Реншильд.

– И с корпусом генерала Крассау, оставленным в Польше, – добавил граф Пипер.

– Это значит?

– Снова перейти Днепр и отступить в Польшу, – глядя в лицо короля, отчеканил граф. – Это единственное благоразумное решение вопроса, ваше величество…

Лицо Карла покрылось красными пятнами. В глазах зажегся огонек злобы и упрямства.

– Этот переход будет похож на бегство! – крикнул он срывающимся от волнения голосом. – А я никогда не побегу от царя Петра. Слышите, никогда! Если бы сам бог послал ангела небесного с приказанием отступить от Полтавы, я бы и тогда не отступил. Я знаю русских лучше вас… Я их выгоню с казацкой земли… Я заставлю их принять мои условия… А вы, генерал, – резко повернулся он к Гилленкроку, – должны все подготовить к нападению на Полтаву и сказать нам, в какой день возьмем мы эту ничтожную крепость.

– В ней четыре тысячи гарнизона, ваше величество, кроме казаков и населения…

– Русские сдадутся при первом пушечном выстреле с нашей стороны!

– А я думаю, – возразил Гилленкрок, – что русские будут защищаться до последней крайности и пехоте вашего величества сильно достанется от продолжительных осадных работ…

– Я уверяю вас, генерал, русские долгой осады не выдержат. Как ваше мнение, гетман? – обратился король к Мазепе.

Гетман, хорошо знавший плачевное состояние шведской армии, понимал, что король затеял слишком рискованную игру, что генералы, советовавшие отступить в Польшу, правы, но сейчас старик, озлобленный презрительным отношением к себе этих надутых господ, решил стать на сторону короля: «Все равно упрямого мальчишку не убедишь, а портить с ним отношения мне сейчас нельзя», – подумал он.

– Непобедимость войск вашего величества известна всему свету, – спокойно сказал он. – Не малой сей фортеции противиться фортуне вашей…

– Вот голос мудрости, господа! – воскликнул король. – Завтра мы должны взять Полтаву штурмом…

… При выходе из шатра Гилленкрок взял под руку Мазепу и тихо, по-немецки, сказал:

– Вы напрасно говорили королю про памятник и фортуну. Он больше всего любит славу и легко поддается желанию делать то, что невыгодно ни нам, ни вам…

– Я стар, чтоб думать, как иные, о выгоде, – вздохнул Иван Степанович. – Я служу его величеству так, как могу…

– А если фортуна наша перейдет к русским? И вы станете их пленником?

– Господь милосердный не допустит, – испуганно перекрестился Мазепа, прощаясь с генералами.

Но испуг его был притворным. Мысль о возможности плена, вызывавшая еще недавно озноб всего тела, не смущала уже Мазепу. Он снова вел двойную игру. Поняв, что на шведов надеяться нечего, и решив схватить короля, гетман привлек к заговору ряд своих сторонников и уже подготовил многое.

XV

Полковник Алексей Степанович Келин, хотя и прослужил в царских войсках почти двадцать лет, выглядел самым мирным человеком.

Был он неизменно добродушен, приветлив, разговаривал со всеми ровно и мягко, никогда не повышал голоса, за малую вину с подчиненных строго не взыскивал, любил пошутить и посмеяться, а в свободные часы и в рюхи с ребятами поиграть не отказывался, и попадье, у которой квартировал, кровлю починить.

Носил он старенький, выцветший военный мундир, сидевший на его тщедушной фигуре как-то мешковато и смешно, а форменная треуголка, надеваемая по праздничным дням, совсем не шла к его маленькому курносому лицу с редкими рыжеватыми усами. Очевидно, Алексей Степанович и сам неважно чувствовал себя в военной форме, поэтому при каждом удобном случае, на службе и в гостях, он прежде всего старался освободиться от стеснительной одежды, предпочитая ей простую домашнюю рубаху.

Вместе с тем полковник, участник многих походов и битв, отличался отменной храбростью, упорством и исполнительностью.

Когда на военном совете у царя Петра встал вопрос о назначении «достойного офицера в полтавскую фортецию», имевшую большое военное значение, выбор пал на Келина. Правда, фельдмаршал Шереметев заметил при этом, что «полковник не зело строг с народом», но Петр на такой довод рукой махнул:

– Не строгость надобна, а верность отечеству, мужество и доброе рачительство о делах, коими сей полковник знатен…

Петр не ошибся. Приехав в Полтаву, Алексей Степанович энергично взялся за укрепление крепости, быстро привел в боевую готовность четырехтысячный гарнизон и завоевал хорошую славу у населения.

Шведские войска, подошедшие сюда в конце апреля, встретили неожиданно для себя крепкий отпор. Десятки атак полтавцы стойко отбили.

Русские войска под начальством Меншикова, остановившись по другую сторону реки Ворсклы, вблизи Полтавы, не могли оказать осажденной крепости серьезной поддержки, – широкую низменную долину реки покрывали непроходимые весной болота.

«Полтавская крепость в зело доброй содержит себя дефензии[37] и никакого ущерба от действа неприятельского еще не обретается», – успокаивал Меншиков Петра, спешившего из Азова к армии.

В действительности же положение крепости, выдержавшей уже полуторамесячную осаду, было тяжелое. Таяли запасы продовольствия, кончался запас пороха, все дома были заполнены ранеными и больными, страдания которых усиливались от начавшейся страшной жары.

Прибывший в армию Петр приказал перебросить в крепость несколько пустых бомб с письмами, извещая защитников о своем прибытии и благодаря их за стойкость. Полковник в соборной церкви прочитал эти письма солдатам и горожанам, единодушно давшим клятву защищаться до последней капли крови.

Однако сам Алексей Степанович, по-прежнему добродушный и веселый, всячески ободрявший гарнизон и население, понимал, что долго крепости не устоять, и, не допуская мысли о возможности сдачи, готовился до конца выполнить свой долг верного сына отечества.

21 июня, поднявшись, как всегда, еще до восхода солнца и осматривая с крепостного вала шведские укрепления, полковник отметил необычайную тишину во вражеском лагере.

– А что, Федотов, не замечал ли ты ночью движения у господ шведов? – обратился он к дежурному сержанту, рослому молодцу, которого любил за сметливость.

– Никак нет… – ответил тот. – Как с вечера затихли, так и до сей поры, словно сурки в норе, сидят…

– Уж не отошли ли они, дал бы бог, – сказал Алексей Степанович. – Ты что думаешь?

– Думаю, что на хитрость пустились, господин полковник. Подвох какой-нибудь затевают. Кабы им отходить, они беспременно все добро свое забрали бы, а то вот оно со вчерашнего дня висит, – указал сержант на ближний, полускрытый кустарником и мелколесьем, редут.

– А что там такое? – спросил полковник, теперь тоже заметивший на одном из кустов едва приметное белое пятнышко.

– Офицерские утиральники… Им наша жара непривычна, вот они весь день водой и поливаются. А с вечера утиральники сушить развешивают.