Эустахий Чекальский - ВОЛШЕБНАЯ СКРИПКА .ПОВЕСТЬ О ГЕНРИКЕ ВЕНЯВСКОМ
Северный ветер, на дворе мороз, но Мариинский театр переполнен. В ложах и креслах полно зрителей, одетых во фраки и мундиры. Только что закончилась увертюра к опере «Севильский цирюльник». В императорской ложе еще никого нет. Оркестр стоит, весь театр стоя ожидает прибытия его императорского величества. Это продолжается минут десять.
Наконец послышался шорох, царская ложа открывается. Входит Александр II. Он в гусарском мундире, отделанном серебряными галунами. Рядом с ним, четверть шага позади — императрица. Оркестр играет «Боже царя храни». Публика слушает русский гимн, стоя навытяжку.
Только после этого подымается занавес. Уже весело и лукаво звучат мелодии Россини. Сейчас выступят: Энрико Танберлик, Джузеппе Марио, Аделина Патти. На этой сцене встретился квартет лучших в мире голосов. За пюпитром солиста-концертмейстера сидит Генрик Венявский и еле-еле, по обязанности, ведет свою партию. На балконе в глубоком кресле сидит Иза и слушает шедевр Россини. Она улыбается своим воспоминаниям. Ведь Россини, автор этой оперы — был свидетелем на ее свадьбе. Но вот поет Патти. Скрипка задушевно поддерживает ее колоратурное бельканто, соревнуясь с флейтой. Певица бросает скрипачу благодарную улыбку и даже делает глазки. Оркестр замечает этот забавный флиртик между скрипачем и примадонной. Театр слушает певицу, затаив дыхание. После каждой арии раздается браво и даже его величество складывает руки, как бы для аплодисментов.
Во время антракта Иза заметила, что в переходах, у дверей, на лестницах снуют разные фигуры, наверное из полиции, хотя немало среди них офицеров в мундирах; по-видимому это царская охрана. К ней пришел Генрик с известием:
— Сегодня в честь Патти устраивают прием.
— У меня превосходный ужин дома, — замечает Иза.
— Не знаю, смогу ли я отказаться от приглашения.
— Генрик, ты любишь проводить ночи на ненужных приемах.
— Это будет в ресторане «Медведь». Я возьму тебя с собой, — пожалуйста…
Тем временем его величество, сидя в аванложе куда без приглашения не имели права войти даже многие члены царской семьи, беседовал с маркизом Велопольским, человеком самоуверенным и несимпатичным. О чем они говорят, никто не знает. Это тем более странно, что еще недавно в Варшаве царь говорил полякам:
— Все, что сделал мой отец — хорошо сделал! Point de reveries, messieurs![24]
Антракт длился бесконечно.
Во втором акте «Севильского цирюльника» Венявский может себя показать во время головокружительных трелей Патти. Зал этого не замечает. Слышат только музыканты, или очень чуткие любители музыки. Венявский потешает себя и оркестр и, одновременно, поддерживает певицу в ее трудной партии.
— Что она тебе за это дает, что ты так к ней подлаживаешься? — спрашивает Генрика коллега из оркестра.
— Что мне дает? Опроси ее сам. Ты же знаешь, что у меня жена, и притом ревнивая, — парирует он шутку или домысел коллеги.
— А ее ревнует Куракин.
— Мою жену? Ты бредишь, милый.
— Не твою жену, а Розину.
— Если так, то прекрасно. Пойдем в Александринку и узнаем, кто кого в этой компании ревнует, — засмеялся скрипач.
В Александрийском театре в Петербурге ставятся драмы и комедии. Шутливый отпор скрипача подхватывают коллеги из оркестра. Они открыто смеются.
— Браво, — вот язычок у этого польского скрипача.
После второго акта, украшенного тенором Марио и колоратурой Патти, царь уехал из оперы. Уже во время следующего антракта стало заметно, что в фойе, в буфете, на всех этажах, настроение изменилось. Исчезли полицейские крысы. Во время антракта в театре шумно. Слышны разговоры и смех. Скрипач снова очутился около Изы.
— Что ж, поедем к «Медведю»? Я не хочу отказывать Куракину, — говорит Генрик жене.
— Но я с Куракиным незнакома, — защищается Иза.
— Это князь. Кавалергард его величества.
— Хорошо, только я с ним незнакома и не могу идти на его прием. Я незнакома и с мадемуазель Патти.
— Не все ли тебе равно? Ты же пойдешь со мною?
— Нет, я не пойду в этот ресторан.
— Так может быть разрешишь мне пойти одному?
— Пожалуйста. Однако я думаю, что ты должен быть со мной.
— Если так, то мне придется, что-нибудь выдумать, чтобы избавиться от приглашения.
— Композитор ты изобретательный, так может… — парирует Иза.
— В таком случае я признаю себя побежденным, — с улыбкой примирения говорит Генрик.
Воцаряется неловкая тишина.
— А что бы ты оказала, если бы мы поужинали дома в приятном обществе?
— Я не понимаю, кого ты хочешь пригласить?
— Кого-нибудь из товарищей. Нам будет веселее.
— Я не жалуюсь на скуку. Мне достаточно твоего общества.
— Мне тоже достаточно твоего, но может быть пригласить Модеста? — подсказывает муж, машинально теребя конец острой бородки.
— Кто такой этот Модест? Я его не знаю?
— А вот тот с серьгой в ухе, ведь ты с ним знакома!
— С серьгой? Мусоргский? Ты говоришь о нем?
— Может быть пригласим еще Балакирева?
Послушать Аделину Патти пришли все знакомые меломаны, — Венявскому все более нравится этот проект.
— Ее, пожалуй, ты не пригласишь, она же будет у «Медведя».
— Это было бы замечательно, если бы мы ее пригласили, а Куракина оставили с носом, — смеется скрипач, хотя его жена и не очень любит такие шутки.
— Оставь мадемуазель Патти и князя Куракина в покое. Они взрослые люди.
— Ну хорошо, моя дорогая. Я подчиняюсь тебе, как всегда. Твое желание было, есть и всегда будет приказом… — миролюбиво уступает Генрик.
На проспектах, на площадях, свирепствовал мороз, Нева скована толстым слоем льда, но в квартире солиста его императорского величества на Большой Морской — тепло и уютно. Свежий запах можжевельника встретил хозяев и гостей, которых привел с собой Венявский. Один из них — молодой Мусоргский с серьгой в ухе, второй — его друг, Николай Римский-Корсаков. Необыкновенно интересная пара. Лакей Гжесь — раздевая гостей в прихожей, с интересом присматривался к ним, хотя в Петербурге пришлось повидать немало господ в разных одеяниях и с разными обычаями.
Гжесь помог господам раздеться, снял с их ног калоши, зажег лампы и свечи. Хозяйка дома ввела гостей в столовую. Показалась высокая, полная финка — кухарка Фекла, обладательница таких светлых волос, что на первый взгляд она казалась седой. На ней белый фартук застегнутый под самой шеей. Со стороны можно было подумать: бочка, одетая в белое. Беседа между кухаркой и хозяйкой длилась недолго: Фекла еле-еле понимала по-русски, а Венявокая — ни слова по-фински. Все же они как-то понимали друг друга. Иногда Генрик играл роль переводчика.
В столовой на столе у буфета, гости увидели селедку в прованском масле, на фаянсовом блюде лежала крупная щука, фаршированная по-радзивилловски. На подносе — бутылка коньяку и рюмки. Хозяин пригласил гостей к столу. Выпитый коньяк вызывал желание попробовать селедочку, затем и фаршированную щуку. У двери стоял Гжесь, готовый бежать выполнять любое поручение госпожи. Хозяйка коньяку не пила, но щуку ела с аппетитом. Она пробовала говорить с гостями по-французски, но беседа не клеилась. Коньяк обошел по кругу несколько раз и только после того, как бутылка была полностью опорожнена, гость с серьгой в ухе и второй — с бородкой клинышком, уселись за стол и беседа несколько оживилась. Вначале беседа носила общий характер: о красоте Петербурга, об опере, о концертах, о «Севильском цирюльнике», об Аделине Патти…
— Ваш муж сегодня замечательно помог Патти очаровать слушателей, — просто и откровенно заметил гость с бородкой клинышком.
— Да ну их к черту, эти трели! — возмутился обладатель серьги.
— Вы что, не любите колоратуры? — удивился Венявский.
— Люблю, не люблю, но зачем это все. Ведь за деньги, которые собирает жирная Патти, могла бы петь и наша певица, при том никак не хуже…
— Все же это знаменитость, — успокаивал товарища Римский-Корсаков.
Гжесь, в белых перчатках на руках, поставил на стол зразы в сметане с гарниром.
Скрипач попросил гостей отведать это польское блюдо.
Гости взяли себе солидные порции, соблазнившись аппетитным запахом.
Гжесь не забывал наполнять стаканы и наблюдал за подачей других блюд. Гости кушали с видимым удовольствием. Только Мусоргский бросил мимоходом:
— Все у вac, Генрик Фадеевич, превосходно: коньяк, селедочка, щука, зразы, фазаны, вино и — прежде всего — женка. А вот квасу-то и нет.
— Какого хотите квасу? — спросил скрипач.
— Хлебного! А, впрочем, можно и клюквенного выпить.
Гжесь мигом принес бутылку хлебного квасу. Хотя гости поглотили изрядное количество стаканов чаю с лимоном и апельсинами, осталось еще место и для квасу.
Одна лишь Иза не попробовала квасу.
