Морис Монтегю - Кадеты императрицы
XXVIII
Между тем автор всех этих невзгод, всей этой драмы Жером Кантекор все еще не получил награды за свои донесения и разоблачения. Савари уехал в действующую армию, и сержант-сыщик не знал, к кому ему обратиться. Его две недели продержали под арестом, пока шли следствие и проверка его показаний, потом освободили, возвратили его капитал, двадцать три су, и выставили на улицу. Кантекор клокотал от бешенства. Кроме того, ему пришлось скрываться из опасения мести со стороны Фуше, до которого не могли не дойти слухи о всем этом деле. Ему пришлось очень круто. Он изголодался, исхудал до неузнаваемости, но как только Савари вернулся, он тотчас же поспешил заявиться в тайную полицию. Его пропустили.
Увидев Кантекора, Савари поморщился. У него была удивительная память на лица, а эту физиономию было трудно забыть.
— Опять вы! — промолвил он с брезгливым недовольством. — Что вам нужно?
Кантекор был замучен нуждой и нетерпением, поэтому он крайне цинично ответил:
— Что мне нужно? Да то, что мне следует: плату за мои труды. Никто не работает даром.
— У вас большой апломб! — возразил Савари.
— Возможно! — нахально ответил Кантекор, окончательно закусивший удила. — Но я раскрыл великую государственную тайну, я действовал на благо империи, а в награду меня же, честного человека, посадили на две недели под арест, лишили трубки и кормили какой-то собачьей похлебкой. Конечно, потом меня выпустили. Еще бы! Ведь не гноить же меня в карцере! Вы удрали к императору, пришлось ждать, и как ждать! Я чуть не околевал с голоду, я ночевал под мостами, нередко протягивал руку за подаянием… Я, старый солдат! Но вы теперь вернулись и знаете мои заслуги. Оплатите же их!
— Вы негодяй! — отпарировал Савари. — Солдат, добровольно занимающийся шпионством, — это уже само по себе нечистоплотно… Но вы даже и шпион-то плохой, потому что, будь вы способным к делу, Фуше не выгнал бы вас со службы. Вы готовы на самые скверные делишки, но и те не умели хорошо выполнить. Вы бесталанны и ни на что не способны. Случай помог вам набрести на верный след, а вы употребили целых два года на то, чтобы гоняться за своей добычей… Не отрицаю, что в конце концов вы загнали ее к нам, предали ее в наши руки, и, следовательно, вы вправе получить свою мзду. Сколько вы хотите?
Кантекор вначале было выпрямился, как змея под башмаком наступившего прохожего, но финал заставил его смягчиться и принять кроткий, приниженный облик.
— Ваша светлость, я хочу получить сто тысяч франков. Такую сумму получил выдавший Пишегрю, а моя дичь будет почище.
— Сто тысяч франков! Это все?..
— Ну, если император пожелает наградить меня еще и крестом, то я не откажусь и от него. Дело стоит того.
— Да он совсем ошалел! — воскликнул взбешенный Савари. — Сто тысяч франков да еще крест! Чем же тогда награждать героев-победителей?
— А уж это их дело.
— Вот, получай за свое предательство и в придачу выражение моего искреннего презрения и глубокого отвращения.
С этими словами Савари быстро раскрыл железный шкаф, достал две связанные пачки кредиток, схватил каминные щипцы, зажал ими обе пачки кредиток и таким образом передал их Кантекору.
Последний был оскорблен и в то же время восхищен.
— Ну а теперь пошел вон! Убирайся вон из Парижа! Сегодня же, иначе я тебя выдам Фуше… Ну, живо! Чтоб и духом твоим здесь больше не пахло, мерзавец!
Выйдя в коридор, Кантекор поспешил пересчитать свои богатства. Вначале ему показалось, что он получил несметные сокровища, но оказалось всего двадцать тысяч франков.
— Двадцать тысяч! — разочарованно протянул он. — Да меня прямо ограбили!.. Ну что же поделаешь!.. — вздохнул он.
Но, выйдя на улицу и пораздумав, он несколько успокоился: он мог теперь и есть и пить, что он и поспешил исполнить безотлагательно. Наевшись до отвала и хорошо выпив, он вспомнил строжайший наказ Савари покинуть в тот же день Париж, иначе Фуше… Он вздрогнул. О, с Фуше плохие шутки! Выйдя за городскую заставу, Кантекор передохнул с облегчением. Он решил вернуться в свои родные края, в Коррез, где, может быть, еще был жив его отец или, по крайней мере, его наследники. Со своими деньгами он наверняка встретит радушный прием, поможет поднять и улучшить их постоялый двор и кончит свою жизнь, окруженный всеобщим почетом и уважением.
Эта мысль нежила Кантекора. Он заранее предвкушал наслаждение своей будущей обеспеченной жизнью, мечтал о женитьбе… Ему было тридцать два года; теперь, со средствами, он мог выбирать, за него любая пойдет. Потом его мысли перескочили к его сестре Бастьенне; он решил разыскать ее и увести с собой, чтобы и она могла попользоваться результатами его удачи.
Он отправился в Компьен, посетил арену своих прежних деяний: гостиницу «Золотой колокол», замки Депли и д’Этиоль, но снова почувствовал прилив горечи и еще раз проклял неблагодарность высших. Потом он прошел до Ретонда и остановился в харчевне «Великий монарх». Но тут его ожидало разочарование: Бастьенна сбежала оттуда в один прекрасный день вместе с унтер-офицером, стрелком, прибывшим на побывку. Кантекор с негодованием вычеркнул эту сестру из своего сердца и стал думать о другой сестре, оставшейся в родной семье, о Барбаре.
Кантекор шел не торопясь и дошел до своих родных краев в начале октября. По дороге он экипировался с ног до головы: купил себе новое платье, часы с цепочкой и три массивных перстня, украсившие собой его пальцы. На деревенский взгляд он должен был произвести впечатление богатого барина.
Наконец в один октябрьский серенький день он дошел до своей деревни и остановился за околицей, любуясь знакомыми местами. Его сердце заранее предвкушало эффект его появления, и он заранее был бесконечно горд. Кантекор остановился и стал смотреть на близкие сердцу предметы. Все оставалось таким же, каким было и в его детстве: та же нищета, та же бесплодная земля, прикрытая теперь первым снежным налетом. Он почувствовал прилив гордости от сознания своей удачи. Значит, он не глуп, если сумел выбиться и приобрести целый капитал!
В конце тропинки показался какой-то человек. Он с трудом двигался против сильного, порывистого ветра, шел сгорбившись, еле прикрытый каким-то рубищем, и имел какой-то жалкий, забитый вид.
Он окинул взглядом Кантекора, как казалось ему, заблудившегося путника, закутанного в теплую, хорошую шубу, и вдруг вздрогнул.
Кантекор тоже пристально, по профессиональной привычке, взглянул на него и воскликнул:
— Э, Журдан! Ты не узнаешь меня?
Человек остановился. Он был страшно удивлен и, вглядевшись, промолвил:
— Нет, не узнаю, я никогда не встречал вас.
— Вот и ошибаешься: мы с тобой не раз ловили вместе окуньков в те времена, когда еще существовали короли. Я Жером Кантекор. Вспомнил теперь?
— Жером? Господи Иисусе! Вот так чудо! Да уж видно, что необходимо идти в Париж, чтобы так измениться! Никогда бы и не подумал!.. Ты совсем превратился в барина!
— Говорят! — хвастливо отозвался сыщик, крайне польщенный таким лестным отзывом. — Ну а скажи, пожалуйста, как наши? Живы ли?
— Все живы и все налицо, кроме Бастьенны. Сидят себе на том же месте… все то же… Старик только постарел, а молодежь подросла и созрела, но все точно так же, как раньше, изнывают от труда и голода.
— Ну, теперь они поправятся. Я кстати вернулся. А ты как?
— Э… что и говорить!.. Одно слово — плохо. Такая неудача! Да и вся-то деревня словно проклята: всем не везет, все из сил выбиваются…
— Надейся, а когда будет свободная минутка, так загляни в харчевню распить бутылочку-другую. Я угощу тебя.
— Ладно, спасибо, приду. Теперь-то не могу: у меня работка есть внизу, а вечерком, как покончу, так непременно приду.
— Чудесно, буду ждать тебя вечерком, а там подумаем, чем можно другу пособить.
Журдан крепко пожал руку земляку. Он был растроган.
— Видно, Париж мягчит сердце, а у нас нужда всю доброту да отзывчивость съела. Все закаменели, каждому только до самого себя… Уж очень тяжело живется.
— Надейся! — повторил Кантекор. — Я постараюсь придумать что-нибудь подходящее.
Его сердце положительно преобразилось; ему стало казаться, что он послан свыше для совершения великой, священной миссии успокоения и облагодетельствования этих несчастных, обездоленных людей. Он совершенно позабыл об источнике своего состояния, а когда случалось вспоминать, то утешал себя мыслью, что лучше плохо добытое богатство да истраченное на добрые дела, чем законные сокровища, бесплодно охраняемые черствым эгоизмом.
Наконец Кантекор дошел до родного дома, до харчевни, Он толкнул дверь и вошел в низкую, прокопченную комнату, насквозь пропитанную кухонным чадом. Знакомый запах! Он с наслаждением потянул носом. Комната была пуста. Кантекор громко позвал, но никто не отозвался. Несколько мгновений спустя, появилась молоденькая девушка, худенькая, смуглая, с огромными черными, блестящими глазами.
