Юзеф Крашевский - Борьба за Краков (При короле Локотке)
Говоря это, он встал и хотел уже выйти, но Никлаш потянул его за рукав и посадил рядом с собою. Лицо его выражало испуг.
— Вы что-нибудь знаете? — тихо сказал он.
— Ничего я не знаю, — отвечал Сула, — но чувствую что-то. Сохрани Боже, если немцы вздумают тягаться с ним, много крови прольется.
Никлаш сидел некоторое время в печальном раздумьи.
— Кто знает? — пробормотал он. — Дьявол может попутать, а что потом?
— Да, что потом? — подхватил Мартик. — Потом будет скверно. А вы, как умный человек, должны предупредить зло.
Никлаш нагнулся к самому его уху.
— Да разве мы что-нибудь знаем? — шепнул он. — Разве что-нибудь нам говорят? Мы сидим, как в яме.
— Что же вы голоса не имеете, что ли?
— Нас горсточка, — повторил Никлаш, безнадежно расставив руки.
— Но в замке вас бы поддержали.
— Против кого? Против своих же, чтобы мы еще друг друга грызли?
Он покачал головой.
Оба молча принялись за пиво. В эту минуту вошел Павел с Берега и потребовал себе кубок.
Он кивнул головой сидящим и подошел к ним. По их молчанию он заключил, что они говорили о чем-то, чего не хотели сказать ему.
— Ну что Грета? — спросил Мартик.
— Думаю, что она вас поджидает, — весело сказал Павел. — Вы было совсем с ней разошлись, а теперь, видно, опять мир?
— Что вы мне глаза колете вашей Гретой, — живо отвечал воин, — а всему свету известно, что вы сами влюблены в свою племянницу.
— Ха, ха, — смеялся жирный Павел, — да разве я отрекаюсь? Я бы ее любил, кабы она хотела, почему нет?
Никлаш, рассеянно слушавший этот разговор и как бы не отдававший себе отчет в том, что говорил, схватил Павла за руку:
— Войт был в замке; вы не знаете, с чем он вернулся?
— Знаю, — отвечал Павел, — с чем поехал — с тем и вернулся. Да можно было заранее сказать, что так будет. Эта проклятая война высасывает деньги. Кто же будет их давать, если не мы?
— Скоро и у нас не хватит шкуры! — вскричал Никлаш.
— А при чехе было лучше? — возразил Павел.
На этом и кончился разговор. Никлаш шепнул что-то на ухо Мартику и встал. Но тот, хотя выпил уже достаточно пива, не уходил еще. Ему хотелось остаться наедине с Павлом, про которого Сула знал, что он не был особенно расположен к войту и к заядлым немцам.
— А что, пан Павел, — обратился к нему Сула, — от замка к городу веет недобрый ветер? Войта подозревают, что он не любит князя и готов поднять бунт.
— Я ничего не знаю, — отвечал Павел. — С ними я мало сталкиваюсь, да и они мне ничего не рассказывают.
Так болтая, они вышли оба на улицу и дошли вместе до Мясницкой. Мартик думал зайти к Грете, а он — домой.
Вдову он нашел взволнованной и чем-то озабоченной. Она выслала Курцвурста из комнаты и живо подошла к нему.
— Вы пришли как раз вовремя, я уже хотела послать за вами.
— Откуда такое счастье? — рассмеялся Сула.
— Не вообразите только, что я по вас соскучилась, — возразила она сердито. — Вы там уснули в замке, ничего не видите и не знаете! Альберт что-то замышляет.
— Мы уже знаем об этом… — сказал Мартик, — но все равно — спасибо вам на добром слове! Не знаем только, как тут быть, потому что они таятся и скрывают и даже своим не верят.
— Будьте настороже! — прибавила Грета.
Мартик, пожалуй, не поверил бы приязни Греты к своему князю, если бы не знал, как она ненавидела войта Альберта. Рассказывали, что когда-то она относилась к нему милостиво, и старый вдовец тоже сильно увлекся ею, но гордый пан и не думал жениться на ней и к своей любви относился как к забаве. Грета чувствовала себя глубоко оскорбленной и никогда не могла простить ему, что он счел ее недостойной разделить его высокий сан и судьбу. Она терпеть не могла Альберта.
— Этого нашего королька Альберта, — говорила она возбужденно, — ни вы, ни кто другой не знает так, как я. Он мечтает о власти над Краковом, как Локоток о короне. Наши войты пользуются своими правами по наследству; и он, и брат его считают нас своими подданными и рабами. Альберт — горд, изворотлив и хитер, но у него есть и отвага. Ваш князь для него слишком самовластен, он хотел бы поискать себе какого-нибудь такого, чтобы самому им управлять. Я говорю вам — вы его не знаете!
— Это святая правда, прекрасная Грета, — сказал Мартик, — и нам с ним оттого так и трудно, что мы умеем только сражаться, но нам не разгадать его хитрости.
Грета пожала плечами.
— Мне смешно давать вам совет, — сказала она, — но, если у вас есть хоть малейшее подозрение, а сила ведь — у вас, почему бы вам не лишить его власти, хоть она и досталась ему по наследству, и не посадить на его место другого?
— Гм… — буркнул Мартик, несколько растерявшийся от такой стремительности в мыслях вдовы, — разумеется. Павел был бы для нас лучшим войтом уже потому, что он лучше Альберта, как человек, но чтобы наказать войта, надо схватить его на месте преступления. Мы постараемся открыть измену.
— Так! — рассмеялась Грета. — А пока вы ее будете искать, он успеет насолить и вам, и городу!
Мартик счел эту запальчивость вдовы следствием ее нерасположения к Альберту. А Грета все с большей горячностью продолжала стоять на своем.
— Ну, посоветуйте же, что делать! — рассмеялся Сула.
— Мне вам советовать? — вскричала вдова. — Но ведь у вас, мужчин, волос короче, а ум должен быть длиннее.
Так они перекорялись на словах полушутливо, полусерьезно. Умная женщина на вопросы Мартика, с кем же в городе следует сдружиться, и кому верить, — отвечала, пожав плечами:
— Коротковолосый мой пан, я бы на вашем месте искала в городе таких людей, которые тут постоянно живут и своим присутствием мозолят глаза войту!
Но недогадливый Сула долго думал и раздумывал и все-таки ни до чего не додумался.
Помучив его с разгадкой, Грета крикнула наконец:
— Ступайте на Еврейскую улицу и спросите там у Муши или Левка, они вам скажут.
Только теперь Мартик понял и обрадовался.
— Помоги вам Бог, — сказал он, — нет советчика лучше женщины, когда мы не знаем, что нам делать. У вас — большой ум.
— А вы, кажется, не ожидали найти его у меня? — насмешливо спросила вдова.
Но похвала эта была ей приятна, и, приблизившись к Мартику, она сказала, понизив голос:
— С Мушей, с Иошем, с Левком и сколько их там есть, вы можете говорить об этом прямо. Ваше дело — их дело. Альберт ненавидит евреев, а они — его, потому что он и дел их не хочет разбирать, и никакого порядка среди них не поддерживает. Они преданы замку и знают все, что там делается. Знаете вы богатого Мушу? — спросила она под конец.
Мартику случалось встречаться с евреем на улице, но он не был знаком с ним. Что было общего между известным своим богатством менялой и ювелиром Мушей и бедным воином?
К старику нелегко было проникнуть. Он считался в то время главою всех евреев, поселившихся в Кракове. Дом его на Еврейской улице напоминал крепость и был окружен высокой каменной стеной. Самое здание было построено из дерева, но крепкие каменные стены могли бы, пожалуй, выдержать осаду; ходили слухи, что в доме Муши был подземный ход, через который можно было спастись в случае опасности.
Напутствуемый этими советами и заражаясь горячностью Греты, Мартик, вдоволь насладившийся лицезрением прекрасных черных очей, простился, как ему ни жаль было расставаться с нею, и пошел прямо на Еврейскую улицу.
Муша, который, как мы уже упоминали, торговал драгоценными каменьями, золотом и серебром, не всякого принимал у себя. У него не было лавки; к нему приходили через других, а кто хотел попасть в дом, должен был иметь известного ему проводника. Еврей был еще не стар, крепкий, серьезного вида, державшийся со своеобразной гордостью. На нем лежала печать богатств, которыми он обладал. Он не был словоохотлив. Говорили, что большую часть времени он проводил над книгами, и что он умел делать золото.
Мартик шел к нему с некоторой робостью, сознавая, что взятая им на себя задача была слишком тяжела для его головы и плеч. Но несмотря на все свое простодушие, он был не лишен известного рода проницательности. Он инстинктом узнавал людей, и инстинкт же подсказывал ему способ обходиться с ними. Труднее всего было пробраться к еврею и внушить ему доверие к себе.
Как раз в ту минуту, когда он остановился у ворот его дома и хотел постучать, он услышал во дворе какой-то странный шум и звуки, не похожие на те, какие ему приходилось слышать на улице. Кто-то страстно спорил и жаловался нараспев.
Он еще прислушивался, когда ворота приоткрылись, и толпа людей в остроконечных шапках, с длинными спереди, а сзади выбритыми волосами, в лохмотьях и в длинных плащах, сбиваясь в кучу, ругаясь и толкая друг друга локтями и кулаками, выбежала на крыльцо.
Воспаленные глаза, пена у рта и судорожные движения рук показывали, что здесь шел жестокий спор или был вынесен приговор. Посреди этой толпы шел бледный человек, которого другие дергали, грозили ему в лицо кулаком и толкали перед собой, как обвиненного преступника.
