Нина Молева - Княгиня Екатерина Дашкова
— Э, мать, да тебе, видно, уже невеста по вкусу пришлась, коли все расчесть можешь.
— Тебе бы, сестрица, шутки шутить, а мне совет твой нужен, да и с родными со всеми потолковать не грех. Нелюбимая невестка какую хочешь семью порушит. Тут лад должен быть.
— Ну, прости языкастую, согрешила. Молчу уж, молчу! Только помнится, у Романа Воронцова не одна дочь. Слыхала, одну за Бутурлина сговорили.
— Это Марью, старшую. Что ж, родство достойное, ничего не скажешь.
— Да вот еще об одной слухи ходят…
— Собаки, матушка, лают, ветер носит. Обе старших сестрицы Катерины Романовны фрейлины, во дворце живут, а там что твой гадюшник — знай один на другого с утра до вечера клепает, от скуки больше.
— И то правда. У нас на Москве все насквозь видать, уж коли чего скажут, значит, есть на то причина.
— Тоже всяко бывает. Ты лучше о приданом спроси.
— Ну, тут, полагаю, и толковать не о чем. Роман Большой Карман дочку бесприданницей не оставит. Год от года богатеет — откуда что берется!
— Злые языки толкуют, рука у него на деньги, сестрица. За что ни берется, все деньгами оборачивается. Только я не о том тебе сказать хотела. Сама рассуди — не судьба ли это князю Михайле на Катерине Воронцовой жениться?
— А что, приметы какие?
— Да вот что сынок в письме пишет. Шел он в Петербурге от приятеля ни много ни мало в одиннадцатом часу вечера. Видит — карета с гербами. Кучер, лакеи ливрейные, как водится. Сразу самаринский экипаж узнал. А впереди экипажа идут гуляючи дама и девица. Дама немолодая, издавна ему в свете знакомая, а девицу первый раз увидал. Пишет, росточку невысокого — князюшка-то мой во какой вымахал! — а тут маленькая, ладненькая, глаза черные, ну, там и всякие амурные глупости. Их повторять — время терять. Князюшка мой, как положено, поклон отдал даме, дама же его девице представляет, да и ее имя называет — графиня Катерина Романовна Воронцова. Тут мой сынок и сомлел, так и пишет: государыня матушка, судьбу свою встретил. С тех пор как на улице-то распрощался, стоит у меня графинюшка перед глазами, света белого за ней не вижу, а в дом ее без твоего родительского благословения и с одним визитом поехать не могу, потому что намерения мои самые сурьезные и скрываться с ними я не намерен.
— Чисто сказка! Только погоди-ка, мать, с чего это госпожа Самарина да еще с графской дочерью в такой поздний час променад устроили?
— Вот и суди сама, сестрица. Катерина Романовна с горничной поехала проведать старшую Самарину — прихворнула она, так на ужин к себе графинюшку и зазвала. А как время после ужина ворочаться настало, сестра Самариной и позови графинюшку малость пройтись, мол, ночь расчудесная — да какая там ночь, светло как в белый день! — квартал пройти пешком можно, а тут князь Михайла возьми и навернись. Ну, не судьба ли?
— Что ж, может, и судьба, только до приезда племянника все справки собрать не мешает: и характеру девица какого, и здоровья, капризов ли каких за ней не водится, а главное, о приданом оповеститься следует.
— Потому, государыни мои, что про судьбу тоже знать надо: милостивая она аль немилостивая. Даже в гаданьях народных и то так делается. Что ж, когда единого нашего княжича, последнего Дашкова, матушка родимая женить собирается!
— Умница ты у меня, Петрович! Потому тебя и оставила — сразу всему черту подвел. Вот и займись, батюшка, прислугу воронцовскую — Ивана Ларионыча поспрашивай. Князь пишет, приезжала к ним в гости Катерина Романовна, очень по душе графине Марье Артемьевне пришлась.
— Так бы и начинала! Графиня особа высочайших добродетелей. Коли девицу привечает, и толковать не о чем.
Как наваждение какое — в мыслях один князь. Словом толком не перемолвилась, образа мыслей не узнала, а целыми днями о нем думаю. Все ждала, может, приедет, может, объявится. Лишь потом поняла: какой визит, когда известно, что одна живу, да и то со дня на день в Царское к дядюшке и тетушке собираюсь. Как в Петербурге задержаться хотела, а теперь сердце в Царское рвется. Князь там, у дядюшки с тетушкой, объявиться может. Если захочет… Откуда знать, захочет ли. Нет, захочет, непременно захочет. Глаз от меня оторвать не мог, говорить стеснялся. Даже госпожа Самарина заметила, удивилась: никогда робости никакой за ним не замечала. Да уж какая робость — ростом с коломенскую версту, косая сажень в плечах, волосы русые кольцами вьются. Глаза серые. Внимательные такие. Вскинет на меня и в землю утупит, чуть что не краской зальется. Бывает же такое! Едва не первый раз с приятностию Александра Петровича Сумарокова строки читать стала:
Тщетно я скрываю сердца скорби люты,Тщетно я спокойною кажусь:Не могу спокойна быть я ни минуты,Не могу, как много я ни тщусь,Сердце тяжким стоном, очи током слезнымИзвлекают тайну муки сей;Ты мое старанье сделал бесполезным,Ты, о хищник вольности моей!Ввергнута тобою я в сию злу долю,Ты спокойный дух мой возмутил,Ты мою свободу пременил в неволю,Ты утехи в горесть обратил…
— Вот мы и у праздника, Анна Карловна! Никак, и у Катеньки жених, того гляди, объявится?
— Кто ж бы это?
— Нипочем не догадаешься: князь Михайла-Кондратий Дашков!
— И в самом деле сюрприз. Откуда ж он взялся? С нами незнаком, представлен нам не был, никак, и с Катенькой не встречался, и на-поди — сразу жених.
— Что нам не представлен, то верно, а вот насчет Катеньки…
— Да что ты говоришь, Михайла Ларионыч, опомнись! Чтобы наша Катенька вольность какую допустила? Да быть такого не может.
— А она и не допускала, матушка. Когда с госпожой Самариной по улице прогуливаться пошла, случайно встретились. Госпожа Самарина их и познакомила, а теперь хлопочет, чтобы нам князя представить. Как полагаешь, для какой такой нужды, акромя жениховства?
— А по службе-то он от тебя не зависит?
— Какое! Он на военной, да и все больше около наследника. Ему у меня интересу искать не приходится.
— Жених, говоришь. А что про него известно? Кондуит-то у него какой? Состояние есть ли? Фамилия-то старинная, а что кроме?
— Ино правда, старинная. Рюриковичи они — Дашковы-то. Князья! От последнего Смоленского князя род свой ведут. Заслуг особых перед государями не имели, а служить честно служили, да и земли копить умели. А матушка князь Михайлы из Эверлаковых, бабка за Михайлу Леонтьева замуж вышла, сестра же ее — за Ивана Панина. Петр и Никита Ивановичи Панины матушке князя кузенами приходятся, как и княгиня Александра Ивановна Куракина.
— Как не знать, супруга покойного обер-шталмейстера Александра Борисыча. Сколько лет в чине этом высоком состоял. Покойная императрица Анна Иоанновна еще в должность его произвела, а государыня ничего менять не стала. Очень ему всегда благоволила.
— Сама, Анна Карловна, посуди, как таким человеком бросаться. Александр Борисыч царевичу Алексею Петровичу двоюродным братцем приходился, государю Петру Алексеевичу Младшему — двоюродным дядей. Женат-то батюшка Александра Борисыча был на сестре царицы Евдокии Федоровны — Ксении Федоровне Лопухиной. Хоть царица и опальная, насильственно от супруга отлученная и в монастырь сосланная, а все едино из царского рода не вычеркнешь.
— Что ж, мой друг, выходит, ровня он Катеньке.
— Ровня не ровня, а охулки на руку такой претендент не положит. Надо будет с Романом Ларионычем потолковать, и если на то будет его согласие, разрешить представить ему молодого князя. Потом уж и о доме говорить можно.
— А не думаешь, граф, что и государыню о том в известность поставить надобно? Не дай Господь, прогневается или несогласие будет иметь. На тебя же гнев и падет. Роман Ларионыч подождать может — о дочке лишь для виду радеет. Кабы не мы…
— Ни к чему такой разговор, Анна Карловна, совсем ни к чему. А государыне и впрямь сказать надобно — улучи минутку, замолви словечко за ее крестницу.
— Катеньке ничего говорить не станешь?
— Что говорить-то? Сладится дело, даст Бог, тогда для порядку и поговорим. Госпожа Самарина сказала, что когда Катеньку о впечатлении от нового знакомства спросила, графинюшка наша вроде благосклонно о молодом человеке отозвалась, даже что он «бэль ом» сказала.
…Себе не верю! Неужто так все счастливо сложиться может? Князь Дашков исхлопотал, чтоб представленным быть батюшке, а великий князь соизволил его предложить вниманию дядюшки. Меня при том не было. Увидела князя, как на званый вечер к нам приехал. Танцевал со мной ланжу, купе, а как о минавете попросил, тетушка Анна Карловна отказала: столько-то раз за один вечер не положено. Жаль-то как! Хоть князь рядом со мной преогромный, а в танцах легкий, кружится — шпора не звякнет. Может, не так уж и не права была Аннет, когда танцы мне расхваливала.
