Михаил Иманов - Звезда Ирода Великого.Ирод Великий

Иерусалимский храм — это главная их святыня. Я уже не говорю о помещениях, которые они называют «святая святых». Кроме первосвященника, никто не имеет права войти туда.

— Но, отец, я и не думал!.. — воскликнул Ирод. Объяснения отца все еще оставались ему непонятны. Но в них было обвинение, а он не чувствовал себя виноватым.

Антипатр не дал ему договорить — перебил не грубо, но строго:

— Если бы ты имел цель участвовать в осквернении их святынь, я бы говорил с тобой по-другому. Я знаю, что у тебя серьезные планы и высокие устремления. Знаю — очень, очень высокие! И поэтому, — не желая замечать протестующего движения Ирода, четко и с особенным нажимом выговаривая слова, произнес он, — ты не должен участвовать в битве. Пройдет время, бывшие враги забудут свои обиды, но они никогда не забудут, кто вместе с римлянами врывался в их святая святых. Ты молод, ты горяч, ты хочешь настоящего дела. Я это понимаю, Ирод, я сам был таким. Но послушай меня, сейчас не время — утишь свои желания и оставайся в лагере Пизона.

Ирод понял, что отец прав, и принял его правоту, но все же, не сдержавшись, возразил:

— Но мы все равно помогаем римлянам! Нам этого тоже не забудут.

Антипатр ответил устало:

— Ты прав, не забудут. Но первосвященник делает то же, что и мы, а по положению он неизмеримо выше нас, и таким образом, хотя и невольно, он прикрывает нас собой. Нас ненавидели и будут ненавидеть, но об этой осаде прежде всего скажут: «Первосвященник был с римлянами», а про нас: «Они были с первосвященником». Если ты пойдешь на штурм и вместе с римскими солдатами ворвешься в храм, то скажут: «Ирод осквернял наши святыни». — Антипатр провел ладонями по лицу, — Иди, Ирод, будь рядом с Гирканом, постарайся не отходить от него ни на шаг, особенно во время штурма.

— Прости, отец, — с чувством откликнулся Ирод, но Антипатр махнул рукой:

— Иди.

Уже отойдя от отца на значительное расстояние, Ирод вдруг остановился, вспомнил, что не спросил главного: а как же он, Антипатр, будет участвовать в штурме? Ирод поискал глазами отца, но по тому месту, где только что стоял Антипатр, медленно ползла повозка, доверху нагруженная камнями. Запряженные в нее волы тяжело переступали ногами, понуро свесив рогатые головы. Человек десять сопровождавших кричали на волов и друг на друга, но никто не пытался толкать повозку, чтобы помочь несчастным животным. Ирод отвернулся и зашагал в сторону городских ворот.

В день, назначенный для штурма, ранним утром, осадные башни были подведены вплотную к крепостным стенам. Несколько часов подряд машины метали камни, сбивая защитников со стен, лучники пускали тучи стрел. Наконец последовала команда, стрельба прекратилась — и солдаты бросились на штурм. Они быстро достигли пролома в стене башни, но очень долго им не удавалось проникнуть внутрь. Защитники дрались с необычайным мужеством — мертвые тела иудеев и римлян лежали друг на друге, закрывая пролом. Но силы были неравными, и, наконец сломив сопротивление — только у пролома потеряли убитыми и ранеными около пятисот человек, — римляне ворвались в храмовый двор.

Ожесточение достигло предала — началась резня. Защитники дрогнули: одних убивали после короткого сопротивления, других — когда они обращались в бегство. Храмовые ворота еще были открыты — на плечах бегущих легионеры ворвались внутрь, убивая всех, кто попадался на их пути. С окровавленными мечами и дикими криками они вступили в святая святых и, пробежав всего несколько шагов, вдруг остановились. Изумление оказалось сильнее, чем остервенение боя. Священники оставались на своих местах, совершая богослужение, будто глубокий мир царил вокруг них. Они, казалось, не слышали ни шума, ни криков, ни воплей бегущих, ни предсмертных стонов раненых, не видели врагов с обнаженными мечами. Они слышали то, что можно слышать лишь внутренним слухом, и видели то, что можно видеть лишь внутренним зрением. И они нисколько не заботились о своем личном спасении.

Солдаты застыли в изумлении, задние напирали на стоявших впереди, не понимая причины остановки. И вдруг кто-то прокричал в толпе солдат — срывающимся хриплым голосом:

— Бей их! Бей!

Глубокое оцепенение солдат было уничтожено этим неожиданным криком — они бросились вперед. Большая часть защитников храма была умерщвлена, многие, не желая сдаваться, убивали себя сами, находили смерть, бросаясь со стен, иные, приведенные в бешенство от отчаяния, запирались в постройках, примыкавших к храму, поджигали их изнутри и гибли в огне. Более двенадцати тысяч иудеев погибло в тот день.

С большой свитой Помпей Магн вступил в храмовый двор. Уже унесли раненых, но еще не собрали тела убитых. Привыкший к крови и смерти, Помпей, оглядев двор, произнес торжественно:

— Не должен быть забыт ни один из павших за республику.

Антипатр, стоя чуть в стороне, подумал: «Солдаты пали за республику, а убитые ими священники — за Бога». Он услышал голос Помпея, обращенный к нему:

— Войдем внутрь, Антипатр, будь моим проводником.

Свита расступилась, Антипатр подошел к Помпею

и, сам не ожидая, что может сказать такое, ответил:

— Я не могу сопровождать тебя, Помпей Магн.

Помпей недовольно поднял брови:

— Не можешь? Почему?

— Вера запрещает мне входить в святая святых.

Помпей усмехнулся и, повернувшись к стоявшим за спиной, сказал:

— А подсказать нам правила иудейской субботы вера тебе не запрещала, — И, так как Антипатр молчал, добавил уже снисходительно: — Ну что ж ты молчишь? Отвечай.

И Антипатр ответил, смело взглянув на римского полководца:

— Я воин, и я на стороне Рима. То, что я открыл тебе, диктовалось военной необходимостью. Если ты прикажешь войти, я войду, но прошу тебя позволить мне остаться. Я плохой верующий, но все же верующий и боюсь Божьего гнева.

Помпей дотронулся до руки Антипатра, проговорил чуть насмешливо, но с пониманием:

— Что ж, я не буду тебя неволить, со своим Богом разбирайся сам, — И, больше ничего не сказав, Помпей зашагал к входу в храм.

Когда Гиркану доложили, что осмотревший святая святых Помпей не тронул храмовый клад, разрешил очистить помещение и возобновить обычные богослужения, первосвященник закрыл лицо руками и заплакал, сотрясаясь всем телом. Все, кто были при этом, недоуменно смолкли. Стоявший рядом Ирод вдруг ощутил, как на его глаза навернулись нежданные слезы, и он запрокинул голову, боясь, что они прольются.

Часть вторая

МЕЖДУ СВЕТОМ И ТЕНЬЮ

Победа была полной, и Ироду казалось, что вот-вот должно наконец начаться его возвышение.

Назначив Скавра прокуратором Сирии — таким образом подчинив ему и Иудею, — Помпей поспешно отбыл в Рим, в качестве пленников взяв с собой Аристовула и двух его сыновей — Александра и Антигона.

Иудея вынуждена была возвратить Сирии все ранее завоеванные города: Скифополис, Пеллу, Самарию, Мариссу, Газу, Дору. Кроме этого, Иудея выплатила Риму огромную дань — свыше десяти тысяч талантов.

Гиркан был утвержден первосвященником и уже как полноправный хозяин поселился в своем дворце, а Скавр с легионами ушел в Дамаск.

Жители Иерусалима были удручены жертвами этой войны и потерей свободы. И приверженцы Аристовула, и приверженцы Гиркана теперь роптали, проклиная обоих братьев и их борьбу, принесшую им столько бед. И хотя обвиняли обоих братьев, но обвиняли их по-разному. Аристовула — за то, что он сдался римлянам и сдал столь хорошо укрепленные крепости. Уже было забыто, что иудейский царь пошел на это, боясь навлечь на свой народ еще худшие беды. Гиркана обвиняли в пособничестве врагам. В любом случае Аристовул представлялся хотя и неудачливым, и слишком горячим, но все же борцом за свободу. А то обстоятельство, что он был отправлен в Рим пленником, в глазах жителей оправдывало многое, если не все.

После трехмесячной осады и взятия храма Ирод надеялся, что Гиркан назначит его на высокую должность. Тому были свои причины. Во-первых, Гиркан был очень расположен к Ироду и высказывал ему это при каждой их встрече. Во-вторых, кто из приверженцев первосвященника, не считая Антипатра, сделал для Гиркана больше, чем сделал он, Ирод?

Но дни шли за днями, а первосвященник, распределяя должности среди других (и среди недавних своих врагов тоже, что особенно возмущало Ирода), не вспоминал о своем молодом приверженце и помощнике. При этом расположение его к Ироду, выраженное в словах, в жестах, перешло едва ли не в любовь. Лишь только Ирод пытался заговорить с Гирканом о том, что томило его, тот, будто предчувствуя неприятный разговор, расплывался в самой нежной улыбке, обнимал Ирода и, прижимая его к груди, неизменно произносил до приторности сладким голосом:

— Ирод, Ирод, как же я люблю тебя. Даже твой отец, которого я тоже люблю, не так мил моему сердцу, как ты. Позволь, я буду называть тебя сыном.