Мария Романова - Екатерина Великая. Сердце императрицы
– Оно-то так, Катюша, да только не все так по-волчьи на мир вокруг смотрят. А вот Сергей Василич как в покои ваши входит, так все по сторонам осматривается. Точно матерый зверь…
Екатерина улыбнулась: она тоже замечала за Салтыковым эту странную манеру: войти, оглядеться, кажется, даже принюхаться… А потом уж, не найдя ничего угрожающего, словно маску-то и снять, в другого человека превратиться.
– …опаска есть у меня, княгиня, что вскоре амант ваш станет на вас как на ключик к счастью посматривать.
– Спасибо, друг мой! Постараюсь я ловушку сию обойти…
– Так что, Сережа, надумал ты, о нас с тобой размышляя?
Салтыков осторожно отпустил руку Екатерины, встал. Зачем-то прошелся к распахнутым в сад дверям, вернулся обратно. Снова присел у ног Екатерины, а затем опять встал.
– Что ж ты суетишься-то, батюшка Сергей Васильевич? Аль что-то нехорошее думал, о счастии нашем в мечты уходя?
Салтыков оглянулся на Екатерину. За десять лет, проведенных в России, она удивительно похорошела, а за полгода беременности просто расцвела. Ныне ее улыбку можно было бы назвать солнечной без всяких поэтических преувеличений. Тем более горько будет сейчас расстраивать великую княгиню разговорами не ко времени.
– Не суечусь я, что ты. Просто подумал, что не следовало бы сейчас заводить разговор сей.
– Нет уж, душа моя, начал, так заканчивай! Пусть я что-то дурное услышу – все лучше, чем в неведении оставаться!
Сергей Васильевич длинно и тяжело вздохнул. Он и сейчас мечтал бы вернуться на час назад и не заводить этого разговора, но слово-то не воробей. Да и сколько можно тянуть?
– Раздумывал я о счастии нашем, матушка, раздумывал, да и стало страшно мне за малыша нашего, что ты под сердцем носишь. А ну как прознает великий князь, что ребенок не его?
Екатерина с тревогой взглянула в лицо аманта.
– Ты что сказать-то хочешь, Сережа?
– Страшно мне, матушка. И за малыша нашего любимого страшно. И за тебя, душа моя ненаглядная… Боюсь я, что не позволит великий князь жить нашему крохе, убьет, как только тот родится.
Екатерина про себя усмехнулась. Да, отношения с Петром у нее были непростыми, но в чем его нельзя было упрекнуть, так это в дешевой мстительности. Почти два года прошло с тех пор, как Петр со смехом предлагал:
– А давай, княгинюшка, будем дружить семьями. Я с Лизанькой своей ненаглядной и ты с амантом Сергеем свет Василичем. Веселая компания, поди, получится. Да и поучиться, сдается мне, сможем друг у друга…
Тогда Екатерина промолчала, а сейчас, вспомнив тот странный разговор, порадовалась, что Сергею о нем не рассказала. Быть может, еще успеет – однако же сейчас надо дослушать Сережу до конца.
– Не тревожься об этом, друг мой! Думаю, Петру и в голову не придет поднимать руку на мое дитя. Да и Елизавета Петровна защищать будет его, аки львица.
– Только этой надеждой я себя и тешу, матушка! Однако все же беспокойно.
– Говорю тебе, выбрось из головы, Сергей!
Но тот не слушал. Отойдя как можно дальше от Екатерины, полуобернувшись и глядя в сад поверх деревьев, он проговорил:
– Насколько отрадней было, Катюша, свет жизни моей, если бы не стало вдруг великого-то князя, Петра Федоровича… Насколько спокойнее и мне, и тебе, да и многим в стране этой…
Из «Собственноручных записок императрицы Екатерины II»
Я уже несколько времени замечала, что камергер Сергей Салтыков бывал чаще обыкновеннаго при дворе; он всегда приходил со Львом Нарышкиным, который всех забавлял своей оригинальностью, – я уже привела некоторыя черты ея. Сергей Салтыков был ненавистен княжне Гагариной, которую я очень любила и к которой питала даже доверие. Льва Нарышкина все терпели и смотрели на него, как на личность совсем не значащую и очень оригинальную. Сергей Салтыков заискивал, как только мог, у Чоглоковых; но так как Чоглоковы не были ни приятны, ни умны, ни занимательны, то его частыя посещения должны были иметь какия-нибудь скрытыя цели.
Во время одного из этих концертов Сергей Салтыков дал мне понять, какая была причина его частых посещений. Я не сразу ему ответила; когда он снова стал говорить со мной о том же, я спросила его: на что же он надеется? Тогда он стал рисовать мне столь же пленительную, сколь полную страсти картину счастья, на какое он разсчитывал; я ему сказала: «А ваша жена, на которой вы женились по страсти два года назад, в которую вы, говорят, влюблены и которая любит вас до безумия, – что она об этом скажет?» Тогда он стал мне говорить, что не все то золото, что блестит, и что он дорого расплачивается за миг ослепления. Я приняла все меры, чтобы заставить его переменить эти мысли; я простодушно думала, что мне это удастся; мне было его жаль. К несчастью, я продолжала его слушать; он был прекрасен, как день, и, конечно, никто не мог с ним сравняться ни при большом дворе, ни тем более при нашем. У него не было недостатка ни в уме, ни в том складе познаний, манер и приемов, какой дают большой свет и особенно двор. Ему было 26 лет; вообще и по рождению и по многим другим качествам это был кавалер выдающийся; свои недостатки он умел скрывать: самыми большими из них были склонность к интриге и отсутствие строгих правил; но они тогда еще не развернулись на моих глазах. Я не поддавалась всю весну и часть лета; я видала его почти каждый день; я не меняла вовсе своего обращения с ним, была такая же, как всегда и со всеми: я видела его только в присутствии двора или некоторой его части. Как-то раз я ему сказала, чтобы отделаться, что он не туда обращается, и прибавила: «Почем вы знаете, может быть, мое сердце занято в другом месте?» Эти слова не отбили у него охоту, а наоборот, я заметила, что преследования его стали еще жарче. При всем этом о милом супруге и речи не было, ибо это было дело известное, что он не любезен даже с теми, в кого он влюблен, а влюблен он был постоянно и ухаживал, так сказать, за всеми женщинами; только та, которая носила имя его жены, была исключена из круга его внимания.
Сергей Салтыков улучил минуту, когда все были заняты погоней за зайцами, и подъехал ко мне, чтобы поговорить на свою излюбленную тему; я слушала его терпеливее обыкновеннаго. Он нарисовал мне картину придуманнаго им плана, как покрыть глубокой тайной, говорил он, то счастье, которым некто мог бы наслаждаться в подобном случае. Я не говорила ни слова. Он воспользовался моим молчанием, чтобы убедить меня, что он страстно меня любит, и просил меня позволить ему надеяться, что я, по крайней мере, к нему не равнодушна. Я ему сказала, что не могу помешать игре его воображения. Наконец он стал делать сравнения между другими придворными и собою и заставил меня согласиться, что заслуживает предпочтения, откуда он заключил, что и был уже предпочтен. Я смеялась тому, что он мне говорил, но в душе согласилась, что он мне довольно нравится. Часа через полтора разговора я сказала ему, чтобы он ехал прочь, потому что такой долгий разговор может стать подозрительным. Он возразил, что не уедет, пока я не скажу ему, что я к нему не равнодушна; я ответила: «Да, да, но только убирайтесь», а он: «Я это запомню», и пришпорил лошадь; я крикнула ему в след: «Нет, нет», а он повторил: «Да, да».
В это время Сергей Салтыков сказал мне, что само небо благоприятствует ему в этот день, доставляя ему возможность дольше любоваться мною, и наговорил еще множество подобных вещей; он уже считал себя очень счастливым, а я не совсем была счастлива; тысяча опасений смущали мой ум и я была, по-моему, очень скучна в этот день и очень недовольна собою; я думала, что могу управлять его головой и своей и направлять их, а тут поняла, что и то, и другое очень трудно, если не невозможно.
Сергей Салтыков вернулся из своего добровольнаго изгнания и сообщил мне приблизительно, в чем дело. Наконец, благодаря своим трудам, Чоглокова достигла цели, и, когда она была уверена в успехе, она предупредила императрицу, что все шло согласно ея желаниям. Она разсчитывала на большия награды за свои труды, но в этом отношении она ошиблась, потому что ей ничего не дали; между тем она говорила, что империя ей за это обязана. Тотчас после этого мы вернулись в город, и в это время я убедила великаго князя прервать переговоры с Данией; я ему напомнила совет гр. Берни, который уже уехал в Вену; он меня послушался и приказал прекратить переговоры без всякаго решения, что и было сделано. После недолгаго пребывания в Летнем дворце мы перешли в Зимний. Мне показалось, что Сергей Салтыков стал меньше за мною ухаживать, что он становился невнимательным, подчас фатоватым, надменным и разсеянным; меня это сердило; я говорила ему об этом, он приводил плохие доводы и уверял, что я не понимаю всей ловкости его поведения. Он был прав, потому что я находила его поведение довольно странным. Нам велели готовиться к поездке в Москву, что мы и сделали. Мы отправились из Петербурга 14 декабря 1752 г. Сергей Салтыков остался там и приехал лишь через несколько недель после нас. Я отправилась из Петербурга с кое-какими легкими признаками беременности.
