Александр Спешилов - Бурлаки

Все теплей и теплей стало греть весеннее солнце. На высоких местах появились проталины. На лесных полянках по утрам затоковали глухари, запел песню серокрылый жаворонок.

Можно было выборочно начать весенний сев. Пирогов решил сделать первый выезд для перемера полей. Поехали втроем: Пирогов, матрос Бородин и я. По размытой весенними ручьями дороге мы добрались до самой отдаленной деревни Бесштанной.

Нас уже ожидали. На краю встретили вездесущие ребятишки:

— Землемеры приехали!

В деревне было четырнадцать крытых соломой кривых избушек. Все «черные», без труб.

Как барское поместье, выделялась в деревне усадьба богача Зобина. Двухэтажный, обшитый тесом дом с железной крышей. Под окнами палисадник. Много пристроек, конюшен, амбаров. На воротах массивное медное кольцо. Зобин держал пять лошадей. Больше половины земли в деревне принадлежало ему.

Родился Зобин в бедной семье, вышел в люди из матросов, очень любил при новой власти козырять своим происхождением.

В молодости, получив жалованье в Верхокамье, Зобин на все деньги купил зерна, украл баржевую лодку-завозню, сплавил груз в Усолье и продал его там втридорога. На другой год у него уже была своя крытая баржа, а через несколько лет оборотистый мужик имел собственный пароход, приобрел акции крупной пароходной компании.

Сорокалетним здоровенным мужиком заявился Зобин в свою деревню и обзавелся хозяйством. Забравши в свои руки пустоши, оттянув у бедноты половину полей и лугов, он сел на шею своих земляков полновластным помещиком.

В сопровождении всей деревни мы отправились на поля. Самый бедный мужик в деревне Максим Черноус вел за собой всю свою многочисленную семью: стариков и жену с пятью ребятишками. Крестьяне несли белые колышки, межевые столбы.

Передел ярового клина начали с дальнего конца, от лога, где земля уже поспела для пахоты.

Пирогов развернул план. Ребята потянули мерную цепь, и началось небывалое, долгожданное наделение пашней деревенской бедноты. Наяву сбывалась вековечная мечта пахаря о своем клочке земли.

Крестьяне, сняв шапки, молча наблюдали за нашей работой. Многие женщины вытирали слезы.

Бородин с конца поля, махнув фуражкой, прокричал:

— Готово, товарищ Пирогов!

Пирогов провел на плане первую красную черту и написал фамилию нового, настоящего хозяина поля.

— Принимай землю, товарищ Черноус!

— Как это?.. — растерянно проговорил Черноус. — Ребятушки! Неужели правда? Вот спасибо-то.

— Не за что, — ответил Пирогов. — Ты всю жизнь эту пашню обрабатывал для Зобина. Теперь будешь для себя работать.

— Неужели всю Палестину мне?

— Тебе; Кроме того, в пару получишь столько же, да столько же по озими. Всего четыре десятины будешь иметь, товарищ Черноус.

— Кланяйтесь товарищам! Чего глаза выпучили? — крикнул Черноус на свою семейку.

— Не нам надо кланяться, товарищ Черноус, — сказал Пирогов. — Советской власти кланяйтесь.

Максим Черноус встал на колени и поцеловал землю.

Участок за участком мужики принимали поля. Черноус и его соседи уже начали пахать, когда из леса выехали пятеро верховых. Двигались они шагом по опушке в сторону пахарей, а сажен за двадцать пришпорили лошадей и с гиком налетели на крестьян. Засвистели плети. Раздались вопли, крики о помощи. Мимо нас проскакала взбесившаяся лошадь, за ней тащилась сломанная соха. Мы с Бородиным побежали на место свалки. Двое верховых на полном скаку бросились на нас.

— Не трусь, Сашка! — крикнул Бородин. — Из-за деревьев нас не достать. Стреляй в упор из-за елки!

Подпустив одного на близкое расстояние, я выстрелом из нагана выбил его из седла. Бородин снял другого. От деревни бежал уже народ, впереди Пирогов. Остальные бандиты, заметив подмогу нам, ускакали в лес.

Те, которых мы сняли с лошадей, были еще живы. В одном мужики узнали кулака Зобина.

Снова в поле появились пахари. У многих за плечами были охотничьи ружья…

Одного мужика на трофейном коне послали в село к Панину.

Панин приехал с отрядом. Он часа два просидел в бане с арестованными. Потом велел погрузить их на подводу и повез в Строганово.

Один из раненых по дороге умер. Панин велел столкнуть его с телеги в придорожную канаву. На пути к следующей деревне он сказал мужикам:

— Там на дороге падина валяется. Надо закопать. — А Зобину, который лежал на телеге ни жив ни мертв, заявил: — Запомни! С тобой тоже будет так. И со всеми, кто идет против народа. Собакам — собачья смерть, собачьи похороны!..

По Каме плыли последние льдины. Мы с Финой стояли на берегу в ожидании первого парохода.

Вот вдали, за речной косой, на фоне темного леса, показался белый кудрявый дымок… Ближе и ближе… Освещенный ярким солнцем, сверкая зеркальными стеклами окон, выплыл красавец пароход с красным флагом на мачте.

— Первый в навигацию! Как хорошо! — сказала Фина.

На пристань потянулся народ. Женщины снимали с голов платки и на ходу махали речникам.

У нас с Паниным прибавилось работы. Красногвардейцы на пристани задерживали подозрительных людей, спекулянтов и дезертиров — всех, кто пытался выехать без пропуска в город.

В деревнях появились мешочники. Под окнами ходили стекольщики, паяльщики, шерстобиты. Среди пришлых людей немало было агитаторов против Советской власти. Поползли всякие нелепые слухи: о взятии немцами Петрограда, о помазании на царство брата Николая Романова — Михаила Александровича.

Из кержацких скитов повылезали зловещие старухи. С библиями старого письма доказывали они скорую гибель большевиков, приход антихриста, возврат всех богатств прежним хозяевам…

Недалеко от Строганова, на лесном высоком берегу реки, в небольшой избушке жил Степан Ушаков. Был он участником японской войны. Начал служить младшим писарем в роте, а к концу войны добился высшего писарского звания — «чиновник военного времени». После войны года два прослужил на пароходе помощником капитана и… задурил. Раздал все свое имущество, кроме охотничьего ружья, соседям. Однажды оделся он в старую рваную одежду и опорки, захватил с собой ружье, боеприпасы и породистую собаку и ушел в лес.

Объявился Ушаков снова только перед революцией. Как-то в сенокос крестьяне, проезжая по Каме на дальние делянки, заметили на берегу новую избушку, которой раньше не было. У воды висели рыболовные снасти. На берегу был вбит высокий столб с доской, на которой крупными буквами было выведено:

Крестьяне решили, что это «спасается» какой-нибудь старец божий. Подъехали ближе. Вдруг на пороге избушки появился в лохмотьях огромный, как медведь, обросший волосами человек. Страдовалыцики с перепугу оттолкнулись от берега и что есть мочи стали грести на другой берег.

Это был Ушаков.

Его никогда не видели в Строганове. Все, что ему было необходимо, привозили крестьяне в обмен на рыбу и дичь. Хорошо грамотный, обладающий красивым почерком, Ушаков в своей избушке занимался и «аблакатством» — строчил прошения в суды и на «высочайшее имя».

И, вдруг этот человек заявился к нам на мельницу.

Однажды в полночь, когда мы уже собирались спать, послышался неожиданный стук в окно.

— Кто там? — крикнул Панин.

— Степан Данилов Ушаков собственной персоной…

И перед нами предстал Ушаков. В коротком пальто с заплатами, подпоясан лыком, в лаптях. Через плечо холщовая сумка, в руках дорогое ружье с золотыми насечками.

— Мир честной беседе! — густым басом поздоровался с нами Ушаков. — Не ожидали такого гостя? Любопытный экземпляр?

Ушаков бережно поставил ружье к стенке. Засунув руку за пазуху, достал истрепанную книжонку и бросил на стол. Я взял ее и прочитал: «Протоколы сионских мудрецов». Передал Панину.

— Как она к тебе попала, эта контрреволюционная книжонка? — быстро спросил Панин.

— Дали переписать умные люди, а списки просили раздавать всем, кто ко мне заезжает.

— Переписал?

— Нет!

— Садись и рассказывай по порядку.

Ушаков осторожно, чтобы не раздавить, уселся на наш единственный венский стул и начал говорить:

— Займемся немного воспоминаниями. Когда-то в городе у пристани, где выгружают булыжник для мостовых, мне привелось полюбоваться на своего собственного двойника. Только тот человек был пьян, а я трезв, тот человек безобразничал, а я нет, того человека до такого состояния довела нужда, а меня гордость и глупость. Тот человек был тогда зимогором, а теперь стал настоящим человеком, а я точку свою потерял… и мне нет возврата… Имя тому человеку было…

Ушаков впился глазами в лицо Панина и с расстановкой проговорил: