Борис Тумасов - Покуда есть Россия
Царь раздражённо подумал о брате, что у того не о военной кампании заботы, а как в Бухарест к пассии выбраться…
И снова мысленно вернулся к Катеньке Долгорукой. Чем привлекла его, стареющего императора всероссийского: красотой ли, молодостью? Этим летом ей тридцать исполнилось…
Вспомнилась первая встреча… Началось с увлечения, а нынче чувствует к ней любовь и привязанность необычную…
Утро императора в Главной квартире началось, как обычно, с осмотра лейб-медиком Боткиным. Он долго щупал царский живот, просил показать язык. Александр спросил с лёгкой иронией: — Как наш желудочный катар, любезный Сергей Петрович?
— Катар требует режима, ваше величество, — хмурясь, ответил грузный Боткин.
— Вы чем-то недовольны?
— Ваше величество, — Боткин близоруко прищурился, — необходимо принять надлежащие меры к санитарной службе. Раненых и больных многие тысячи, а лечение и уход, как вам сказать мягче, оставляют желать лучшего.
Александр II недовольно отвернулся, постучал ногтем по столу, на который камердинер уже поставил кофейник и сливки. Помолчав, сказал раздражённо:
— Почему-то у всех превратное представление о моей персоне, будто я ничего не вижу и ничего не знаю. — Посмотрел на Боткина. — Я, уважаемый Сергей Петрович, посетил госпиталь в Бяле и считаю: в военных условиях трудно достичь лучшего. Так пусть же санитарная часть остаётся заботой князя Голицына, а вам достаточно и моего здоровья.
Необходимость взятия Плевны теперь понимали все: от офицера до главнокомандующего. Первое спокойствие в штабе Дунайской армии от неудач под Плевной сменилось тревогой и озабоченностью. Плевна явилась причиной отступления отряда Гурко из Забалканья. Плевна приковала бригады и дивизии, которые должны были вслед за Передовым отрядом перейти Шипку и двигаться на Адрианополь. Плевна перечеркнула данный план. Более того, Осман-паша, Сулейман и Махмет-Али-паша в случае соединения отрезали бы Балканский отряд от главных сил, отбросив русскую армию за Дунай. Плевна грозно нависла над правым флангом российской армии.
К Плевне выехали главнокомандующий со штабом и военный министр. Провели рекогносцировку[62].
Великий князь Николай Николаевич доносил государю в Главную квартиру, что если Осман-паша выйдет из укреплений, он тут же будет разбит и город будет взят, ибо сил для этого у армии, осадившей Плевну, достаточно.
Возвратившись в Главную императорскую квартиру, Милютин и Горчаков имели беседу с Александром. Разговор иногда становился резким, однако император проявил терпимость.
— Вы, ваше величество, — сказал Милютин, — должны были заставить главнокомандующего принять план генерала Обручева. То, что мы имеем сегодня, — результат игнорирования труда опытных работников Генерального штаба. Я, ваше величество, если помните, выражал неудовольствие назначением генерала Непокойчицкого начальником штаба Дунайской армии, но, однако, великий князь Николай Николаевич не прислушался к моим словам.
— Сегодня вы слишком экспансивны, Дмитрий Алексеевич. Это результат ваших впечатлений от поездки под Плевну.
— Отчасти так, ваше величество. Не только главнокомандующий, но и я, как военный министр, несу ответственность за боевые операции, а они, как видите, пока оставляют желать лучшего.
— Надеюсь, со взятием Плевны обстановка изменится. Главнокомандующий обещает.
— Будем надеяться, ваше величество, и уповать на своё счастье и промахи верховного турецкого командования.
Милютин настоял на отказе от четвёртого штурма Плевны.
— Мы положили тридцать тысяч солдат, и пока безрезультатно, ваше величество. Соблаговолите вызвать генерала Тотлебена. Вы ведь сами утверждали, что он непревзойдённый знаток инженерного дела.
Александр II согласился и тут же распорядился вызвать в Главную императорскую квартиру Тотлебена, а также отправить в Дунайскую армию гвардию.
— Я получил депешу от советника Жомини, — сказал Горчаков. — Ему стала известна переписка генерала Вердера с Бисмарком.
— И что же уполномоченный германского императора в Петербурге?
— Язвительность генерала перешла грань дозволенного. Неприязнь его к российскому оружию явная. Вердер пишет: российская армия забыла победные звуки фанфар и австрийцы, при желании, могут наступить ей на пятки.
Лицо императора побагровело:
— Я потребую от кайзера отозвать генерала Вердера из Петербурга.
Горчаков возразил:
— Не ко времени, ваше величество. Бисмарк может обратить это против нас.
— Что вы предлагаете конкретно, Дмитрий Алексеевич?
— Мы стоим перед необходимостью овладеть Плевной до зимы, после чего перейти Балканы и развивать наступление правым крылом на Софию, а основными силами, разгромив корпус Сулейман-паши, двинуться на Адрианополь.
— То же предлагал и генерал Обручев.
— Да, ваше величество. Только такой вариант обеспечит быстрое окончание войны.
— После чего слово остаётся за российской дипломатией, — заметил Горчаков. — И как бы нам ни пришлось трудно, мы принудим султана подписать мир, нами продиктованный.
Погода портилась. Лили дожди, холодный ветер вольготно гулял по горам, врывался в ущелье. Низкие, тяжёлые тучи натыкались на скалы, рвались, оставляя рыхлые космы. Костры не горели, дымили без огня. Солдаты сетовали: ни обсушиться, ни согреться. Вырыли землянки. Сухов сказал:
— Печку бы.
— Може, тебе и бабу, Сухов?
— Хе-хе!
Один из стрелков вздохнул:
— В избе на полатях за ночь взопреешь, поутречку ноги сами на улицу несут.
— Эхма, аль было такое?
— Ничё, братцы, за Богом дружба, за царём служба! Терпи.
Дьячков буркнул:
— Царя бы сюда, на одну ночку!
Сухов расслышал, голосок подал:
— Ты, Василий, имя царя не поминай всуе.
— Вредный же ты мужичонка, Сухов, ровно заноза. Выйдем, Поликарп.
Выбрались из землянки, размялись после сна. Сентябрь лист на дереве сбросил. По вершинам припорошило первым снежком.
— До белых мух досиделись.
— Конца обороне не видать, за месяц атакам счёт потеряли.
Саушкин подумал: турки торопятся взять перевал до зимы. Завалит снег дорогу, тогда Балканы им не перейти. Оттого их атаки ожесточаются и после каждой — сотни убитых оставляют. Только вчера не менее двух бригад ходили на приступ, а с Лысой горы и Малого Бедека били по Шипке их батареи.
Однако и русские батареи взяли османов перекрёстным огнём. Падали убитые и раненые, но живые, перешагивая, лезли настырно…
А в землянке Сухов голоском тоненьким, дребезжащим жаловался:
— Натерпелся я страху, когда увидел, как турок над нашими ранеными лютует: руки, ноги отсекает, из солдата обрубок делает. Лежат тела безголовые…
— Аллаху угодное творят.
— Башибузук зверь, не человек.
— Ты зверя хищного не обижай. Сытый зверь человека не тронет.
Проснулся солдат, голову приподнял:
— Чё приснилось мне, братцы, будто на рыбалке я. В казане уха булькает, парует. Как наяву дух чую.
— С голоду это. Пузо харча требует.
— Ныне какая-никакая похлёбка, а снег ляжет — соси лапу.
— Сулейману перевал — орешек крепкий!
— Сколь же сидеть будем?
— Пока турку не побьём…
Вернулись стрелки из пикета.
— Слышали, нам брянцы в подмогу идут.
— Одежонки бы тёплой подвезли!
— Коли Сулейман нас, орловцев и ополченцев, не одолел, так уж вместе с брянцами и подавно.
Атака началась с рассветом. Солнце едва коснулось края вершины, как с Лысой горы начали сползать таборы Рассима-паши. Густые тёмно-синие колонны, красные фески Будто алая кровь залила склоны Лысой горы.
А по дороге двинулись бригады Реджиба и Шакуни-паши. Они рвались к горе Святого Николая.
Открыли огонь русские батареи. Выжидали, подпуская противника, ложементы[63]. Картечь косила таборы.
Турки отошли, чтобы тут же снова пойти в атаку… Третий, четвёртый заход…
К обеду у Столетова в резерве оставалась всего одна рота, а бой не утихал. Видимо, Сулейман-паша решил в этот день сломить защитников, используя своё превосходство в силе…
— Муллы, с ними муллы! — Зашумели дружинники, указывая Стояну на мелькавших среди турок людей в белой одежде и белых чалмах.
Муллы взывали, указывая на позиции русских. Столетов подозвал Стояна:
— Поручик, ведите последнюю резервную роту.
Выскочив из ложемента, Стоян бросился выполнять приказание. Николова увидел издали. Его резервная рота была наготове.
— Капитан! — Стоян махнул рукой.
Райчо понял: настал час его роты. Солдаты бросились за капитаном. Бой уже завязался у подошвы горы Святого Николая, где туркам удалось овладеть первыми ложементами.
