Адель Алексеева - «Боярское царство». Тайна смерти Петра II
На лице же её милого мужа тоже читалась скорбь, но скорбь молчаливая, истинная. Подойдя к дверям комнаты, где лежала покойница, он остановился и попросил подать ему настойку, приготовляемую из оленьих пантов, для подкрепления выпив её и, казалось, собравшись с силами, граф приблизился ко гробу — и упал в обморок. После того как его вынесли из комнаты и привели в чувство, гроб снесли вниз и поставили на открытую колесницу, за которой последовал длинный поезд карет и гвардейский конвой, ибо Александра была супругой военачальника…»
На похоронах присутствовал и Остерман. О нём леди Рондо написала:
«Граф Остерман, немец, которого совершенно поглотила и покорила Россия, был вице-канцлером империи. Его считали величайшим из нынешних министров в Европе, но поскольку искренность — качество, которое обычно не считается обязательным в этой профессии, граф её ничуть не проявлял. Это была «вещь в себе», тонкий интриган. Он был любезен, обладал интересной внешностью, а когда снимал с себя маску министра, оказывался даже занимательным собеседником. Родом из Вестфалии, он приехал в Россию в качестве личного секретаря одного голландского адмирала, состоявшего тогда на русской службе. Увидев одну бумагу, переведённую Остерманом на русской язык, Пётр Первый послал за ним и, по свойственной этому монарху гениальной проницательности, приблизил его к себе, постепенно возвысил и женил на русской девушке — очень красивой, знатной и богатой, хотя сам граф оставался лютеранином. Он не был алчным, поскольку остался бессребреником, хотя ему были предоставлены широкие возможности».
* * *…Когда-то четыре девочки, отроковицы, полушутя вздумали угадать своё будущее, и в Летнем саду Яков Брюс им что-то напророчил. Почти всё забылось, но одну фразу все они запомнили: «Судьбы ваши будут решать отцы да правители». Марья Меншикова по воле отца отправилась в ссылку и теперь лежала в навечно замороженной земле. Там же, в ледяном плену, по любви своей обитала Наталья Шереметева. Катерина Долгорукая — особая судьба.
А что же с Варей Черкасской? Отец её стал услужлив Анне Иоанновне — не возразил, когда Анна пожелала взять её во фрейлины, ведь с детских лет была она неравнодушна к соседу — Петру Шереметеву, вместе играли в театральных сценках, взрослели.
Пётр Борисович стал щеголеват, выглядел франтом, имел утончённые манеры, любезную улыбку. Пальцы у него были длинные, музыкальные. С ранних лет стремился не столько служить в армии (хотя записан был в Преображенский полк, имел чин камергера, но не обнаружил способностей к военной службе), сколько был увлечён музыкой и театром.
Варвара рядом с ним выглядела простушкой — полноватая, круглолицая, к тому же имела склонность к веселью. Ей бы только детей рожать да радоваться жизни. Однако и в её судьбе вершителем стал отец. Яков Вилимович отчего-то спрашивал о дне её рождения — она сказала: родилась 11 сентября 1711 года. Звездочёт задумался и ответствовал: «Хорошие цифры 11 и ещё раз 11. К удаче это, и будет тебе, богатая невеста, привольная да счастливая жизнь. Ты родилась под созвездием Девы — хороший знак…»
Однако пока властвует Анна — не видать Варваре Петрушу своим мужем.
«У горькой беды нет сладкой еды»
Горькое зрелище открылось путникам, когда поднялись они на высокий берег реки Сосвы и вошли в ворота острога.
Городьба из длинных, заострённых вверху брёвен, острые колы, будто копья, отделяли острог от городка Берёзова…
Посредине площади высилось когда-то крепко, но без всякой красы построенное здание бывшего Воскресенского монастыря. Боковые пристройки, купола сгорели, и остался лишь остов — кубического вида домина, разделённая на комнаты-кельи. Оттуда пахнуло нежилым мрачным духом…
Ступив за порог трапезной, старый князь Алексей Григорьевич еле удержался на ногах. Братья тоже остолбенели, а сёстры завыли в голос. Когда же комендант указал каждому на его помещение-келью, то оказалось, что для молодой семьи — Ивана и Натальи — места не хватает.
— Что делать? У горькой беды нет сладкой еды, — заметил, видимо, посочувствовавший им комендант. — Подмогнём!
…Но вот и год миновал, и два, и три. Одни уже приспособились, другим (Катерине и Ивану) было худо.
Как-то сели на краю обрыва Иван со своей Наташей, и сказал он:
— Жизнь наша — что черепки разбитые.
Наталья вздохнула легко, прислонилась головой к его плечу и ответила:
— Сердечко моё, не надобно горюниться…
Не услышала, как снизу поднялась Катерина Долгорукая. С досадой и завистью смотрела она на обнявшихся:
— Всё милуетесь?
Наташа вскочила:
— Садись, Катеринушка!
— Я вам не Катеринушка!
— Да будет тебе, Катя! Здесь-то чего? — урезонил её брат. — Разве только моржи да гагары поймут царское обращение?
— Замолчи!.. Тьфу, дикий край! Слова сказать не с кем.
— Отчего же? Пойдём с нами к отцу Матвею, у него матушка славная.
Дунул ветер, Катерину передёрнуло, она повела плечом, зло глянула на свой полушубок и, уходя, бросила:
— Продали меня сродники мои. Да поглядим ещё, что станется со всеми, — и стала спешно спускаться вниз.
— Дай Бог и горе терпеть, да с умным человеком! — заметила Наталья, прижимаясь к мужу. — В радости так не узнать человека, как в горести.
Она знала: лишь неустанной заботой, вниманием, шуткой может укрепить его дух. Позднее в своих «Записках» она напишет:
«Истинная его ко мне любовь принудила дух свой стеснить и утаивать эту тоску и перестать плакать; и должна была его ещё подкреплять, чтоб он себя не сокрушал: он всего свету дороже был. Вот любовь до чего довела! Всё оставила: и честь, и богатство, и сродников, и стражду с ним и скитаюсь. Этому причина — всё непорочная любовь, которой я не постыжусь ни перед Богом, ни перед целым светом, потому что он в сердце моём был. Мне казалось, что он для меня родился и я для него и нам друг без друга жить нельзя. И по сей час в одном рассуждении и не тужу, что мой век пропал, но благодарю Бога моего, что он мне дал знать такого человека, который того стоил, чтоб мне за любовь жизнию своею заплатить, целый век странствовать и великие беды сносить, могу сказать, беспримерные беды».
Жестока русская история, и жертвы её всегда были неисчислимы. Но, быть может, и в самом деле «золото огнём закаляется, а человек — напастями»? Не зря, нет, не зря Гоголь называл лучших представителей русского дворянства цветом нации, сосудом, в котором заключено нравственное благородство.
А что же Катерина, родовая аристократка? С нею не произошло преображения, как с Меншиковым и как позднее с её братом Иваном, она не стала терпеливой, как Наталья, нет! Она затаила свои мечты-мысли и… ждала своего часа, и верила в него. Конечно, вероятно, жила воспоминаниями. С детства сродники внушали ей: «Для чего рождён человек? Чтобы возвыситься, сделать достойное дело для Отечества. А потому место его — возле трона, возле царя. Так всегда было в нашем роду — мы Рюриковичи!.. Знаешь, какой был Яков Долгорукий? Самому Петру I противоборство оказывал, воле его перечил, ежели то к пользе народной, ежели интересам государевым резон… Бывало, вкруг Петра одни похвальные вопли стоят, а он, Яков Фёдорович, своё: не можно, мол, такой указ подписывать, да и всё тут! Или просто в молчании пребывает. Русь стояла и стоит на древних обычаях, и в одночасье их не изменишь… Он и в Париже, и в Варшаве живал, а расцветал только в Москве… А сколько наших сложило головы в битвах! Сколько в плену годов провели!.. Княжны и княгини нашего рода самые красивые — эвон, какова ты уже сызмальства! Ищи себе мужа достойного! Найдёшь — оправдаешь род Долгоруких…»
…Не уходили из её памяти дни обручения с юным императором, рауты, балы, встречи с иностранными посланниками, с Миллюзимо… Вряд ли узнает Екатерина, что написала в своих записках любознательная и вездесущая леди Рондо. Она рассказывала своим лондонским гостям о пребывании в Москве весьма красочно:
«Ах, впечатления о Москве незабываемы! В какой момент забросила меня туда моя блуждающая звёздочка! Перед свадьбой юного Петра II. Он был совсем молод, юноша лет 14. Однако — высок, строен, хорош собою и выглядел много старше своих лет. Черты лица имел хорошие, кожу очень белую, но было нечто тяжёлое, мрачное в его облике. Словно не по плечам был ему сей груз. Бедные монархи! Над ними с самого рождения повисает дамоклов меч — власть. Ну, как у нас Эдуард VI. В 10 лет стал королём, за него правили регенты, а в 15 он умер. В России я слышала выражение: «Тяжела ты, шапка Мономаха!» Воистину тяжела. Ни воли, ни свободы, ни веселья, а какие страсти кипят в борьбе за власть и благосклонность императора! А он, бедный, не может, не вправе выбрать себе жену по сердцу, не знает, что такое настоящая любовь… Да и рано ему о любви-то думать, у него ещё усы не выросли, а мальчик уж окружён «дельцами любви», родовитыми и неродовитыми…
