Всеволод Соловьев - Сергей Горбатов
Сергей искренне протянул ему руку.
— Вы во всяком случае можете рассчитывать, граф, что ваша откровенность высоко ценится мною и что я был бы очень рад, если бы мог чем-нибудь вас успокоить.
Скоро, сами не замечая как это сделалось, удаляясь все больше и больше в глубину парка, они говорили как старые друзья, откровенно и искренне.
Сергей увидел в Мамонове совсем нового человека — это был уже не блестящий, честолюбивый и, как о нем почти все говорили, зазнавшийся вельможа, это был молодой человек с сердцем и совестью, слишком дорого платящий за свое легкомыслие.
— Ах, если б я мог все вам сказать! — говорил Мамонов.
— Да и говорите, лучше высказаться разом — легче станет, — перебил его Сергей. — Я вам помогу, я сам назову ваше несчастье — вы любите!
Мамонов остановился в изумлении.
— А! Это уже вам известно — значит, об этом говорят все, все знают…
— Я не могу вам сказать знают ли все — я всегда стараюсь не слушать о чем говорят, — но я-то давно знаю тайну и совершенно случайно.
И он рассказал ему, как на маскараде у Нарышкина случайно услыхал его разговор с «венецианкой».
Мамонов шел несколько минут, опустив голову и тяжело дыша.
— Так, значит, мне нечего перед вами скрываться?! Да, я люблю ее, и это целый год длится… Но понимаете ли — ведь это не каприз, не такая любовь, которая может завтра кончиться, это дело всей жизни. Понимаете… понимаете, в каком я положении?!
— Что же вы намерены предпринять? Чем все это кончится?
— Вы это скоро увидите… Я решился.
— Решились?.. На что?
— Я не могу дольше тянуть этого… На днях же я буду просить у государыни разрешить мне жениться на княжне Щербатовой.
— Вы?.. У государыни будете просить?..
— Да, если до тех пор не покончу с собою…
— Дай Бог вам всякого счастья!
— Счастья… я не думаю, чтобы у меня было счастье — мне в него не верится… Но, во всяком случае, хуже, чем теперь, не будет. Ах, Боже мой, чем… чем все кончится, я не могу себе и представить!..
— Я вам предсказываю, что вы будете счастливы, — сказал Сергей твердым, уверенным голосом и крепко сжал руку Мамонова.
Но рука его была холодна, как лед, лицо бледно; он был подавлен и крайне грустен. Теперь он казался Сергею таким благородным, таким прекрасным человеком: он сразу вырос в глазах его. Но, конечно, Сергею и в голову никогда не могло прийти, чего стоило Мамонову только что высказанное им решение. Это решение было им принято еще около года тому назад, и между тем вот до сих пор он не мог привести его в исполнение. Он мучился, лгал себе и другим, доходил до отчаяния, готов был действительно наложить на себя руки и все не мог решиться, и все тянул…
Даже и теперь-то ему казалось, что никогда не наступит этот день, что он никогда не решится сам ва себя наложить руки. Он все заглядывал в будущее, все хотелось ему так или иначе предотвратить беды, которые он уже предчувствовал, удержать за собою то, к чему он привык и чего, раз достигнув, ему трудно было лишиться. Да вот и теперь, хоть он и угадал в Сергее хорошего и благородного юношу, хотя он и говорил с ним искренне, но это сделалось случайно, а до этой прогулки он искал с ним сближения, тоже задумываясь о будущем…
XXVII. РЕШЕНИЕ ПРИНЯТО
Проходили дни, недели, по-видимому, не принося никаких изменений в обычном ходе придворной жизни. Государыня, по-прежнему, в определенные часы занималась делами, выслушивала доклады, много гуляла, принимала участие в различных увеселениях, а между тем все замечали в ней с каждым днем усиливавшуюся перемену. Сергей уже раза два заставал ее с покрасневшими глазами: она, видимо, чем-то тревожилась. Ее грустное настроение не могло не отражаться и на всех окружавших, и все временами как-то притихали, озабоченно поглядывая друг на друга и перешептываясь.
Сергей иногда уезжал из Петербурга по делам службы и часто возвращался в Царское вместе с графом Безбородко и его молодым красивым племянником, Милорадовичем, которого граф недавно представил государыне и который теперь часто появлялся во дворце.
Мамонов оставался все таким ж сумрачным, видимо, избегал общества и, наконец, стал избегать даже Сергея. Они уже не возвращались более к откровенному и дружескому разговору.
Мамонову нелегко было глядеть на Сергея — он понимал, что слишком долго тянет, и все же никак не мог решиться.
Однажды Сергей его встретил утром в одной из дальних аллей парка вместе с княжной Щербатовой. Он издали им поклонился и свернул в сторону на первую попавшуюся дорожку. Он не мог не подивиться одному — каким образом эта девушка возбудила такую страсть в Мамонове. Она была недурна, но не особенно красива и, главное, в ней не замечалось ничего привлекательного, приятного.
Глядя на нее, Сергей всегда думал, что она не может быть добра, а, напротив, верно, она даже и злая; ума ее также никто не замечал, и вообще она была довольно бесцветна.
В это же утро Сергею предстояла и другая еще встреча. Во дворце, у покоев императрицы, он увидел караульного секунд-ротмистра, который вдруг кинулся к нему с протянутой рукой и радостно заговорил:
— Ах, Сергей Борисыч, давненько мы не виделись! Как я рад вас встретить.
Это был хорошенький Платон Зубов, в новом с иголочки нарядном мундире, такой свеженький и розовый, такой стройный и изящный. Но Сергей не особенно радостно отвечал на его приветствие.
— А! Вы в караульных? Давно ли?
— Недавно, Сергей Борисыч.
— Довольны?
— Помилуйте, как же не быть довольным… А уж как боялся, когда в первый раз должен был войти и доложить государыне. Ведь, знаете, это такая великая женщина… это просто богиня какая-то… Я понимаю, что даже посланники, привыкшие к разговорам с государями, немеют при ее виде… Когда я видал ее в торжественные минуты, она меня совсем ослепляла, я не мог глаз поднять на нее, но здесь, у себя — она другая. Тут она уже не богиня, не царица — это ангел доброты! Она всегда так милостиво меня выслушивает, так кротко глядит… Мне хотелось бы упасть перед ней на колени и прикоснуться губами хоть к кончику ее платья…
— Похвальные чувства, — улыбаясь не особенно ласково, заметил Сергей. — Государыня, действительно, очень милостива.
— Ах, как милостива! — с напускной восторженностью подхватил Зубов. — Я, право, поклоняюсь как божеству — и тут нет греха!
— Конечно, — сказал Сергей и хотел было пройти, но Зубов удержал его.
— Сергей Борисыч, вы на меня не сердитесь?
— Сердиться… помилуйте, да за что же?
— Да что я до сей поры вам должок не вернул…
— Ах, что вы, я и забыл совсем.
— Нет, как же можно, я очень хорошо помню и при первой возможности возвращу, только потерпите, благодетель — совсем денег нет. Прошу отца, прошу, чтобы выслать из деревни, а он отмалчивается… ужасный скряга у меня отец…
— Забудьте об этом должке и никогда мне о нем не поминайте больше, если не хотите, чтобы я и взаправду рассердился, — сказал Сергей и, слегка пожав руку Зубова, прошел дальше.
Это хорошенький мальчик решительно ему не понравился.
Прошло еще несколько дней. 18 июня рано утром, едва Сергей проснулся в своей маленькой комнатке в одном из дворцовых флигелей, как к нему явился посланный от графа Мамонова, который просил его немедленно к себе пожаловать.
Сергей наскоро оделся и отправился в большой двухэтажный флигель, весь отведенный под помещение Мамонова.
Он застал графа уже совсем одетым и в волнении ходившем взад и вперед по большому роскошному кабинету. Лицо его было бледно, большие глаза совсем красны от слез и бессонной ночи.
— Простите, что я вас побеспокоил, — сказал Мамонов, — я сам хотел идти к вам, но это обратило бы всеобщее внимание. И тут все за мной шпионят, подсматривают, но вам все же безопаснее и легче незамеченным пройти ко мне… Вы, я думаю, Бог знает что обо мне думали в это последнее время… Да, я сам понимаю, как я жалок с моей нерешительностью, но что ж мне делать?.. Наконец, сегодня я окончательно решился и иду… Но прежде мне хотелось пожать вашу руку, мне хотелось вашего дружеского напутствия. Теперь все на меня обрушится, Сергей Борисыч… В меня грязью бросать будут, но я уверен, что вы не откажетесь в числе моих врагов…
— Еще бы, — сказал Сергей, — за кого вы меня принимаете? Если вам нужна моя дружба, то вы можете смело на нее рассчитывать и именно теперь я ваш всем сердцем.
Несмотря на все свое волнение, Мамонов вдруг искоса и как-то странно взглянул на него, но Сергей не заметил этого взгляда.
— Не оставляйте меня, пойдемте вместе… Будьте неподалеку — знаете, мне как-то страшно: мне кажется, что я схожу с ума.
— Да успокойтесь же, вы, действительно, нездоровы, — сказал Сергей, беря его горячую, сухую руку и замечая лихорадочный румянец, быстро появлявшийся и исчезавший на лице его.
