Николай Задорнов - Война за океан
…В лимане шли под парусом, когда завиднелась военная шлюпка.
— Воронин с Сахалина идет! — узнал Подобин.
Шлюпка подошла. Алексей Иванович перешел на баркас. Он и Невельской сидели на банках друг против друга. Воронин докладывал:
— Беглецов нет, и никто не видел их.
— Но где они? Где? Как их поймать?
— На шлюпке идти на их поиски бесполезно, — продолжал Воронин. — Ветры в проливе сильные, волнение непрерывное.
— Уголь?
Воронин просиял. Он редко улыбался. Углем он занимался как следует. Со шлюпки подали образцы. Матросы на обоих суденышках товарищи между собой, переговаривались дружески, пока стояли борт о борт.
— Это ш Черного мыша или ш Кривой жилы? — спросил Парфентьев у Воронина.
— С Кривой.
— Ш нее, пожалуй, ломать удобней будет. Подальше от берега, но жила толще, легче брать, и, видать, уголь как-то жирней, что ль. Я жег, так ш Кривой лучше горит.
В свое время, вернувшись с Сахалина, Семен говорил: «Вот бы туда ученых мичманов, Геннадий Иванович, пошлать».
— Пароход-то нам пришлют? — спросил Конев. — Угля много, жги!
— А на Черном мысу может быть большая разработка, — говорил Воронин. Он представил рисунки сопок с отмеченными выходами пластов угля.
— А где Дмитрий Иванович? Прошел он в Татарский пролив? Может быть, счастливей нас и захватит беглецов.
— Ботик плох, Геннадий Иванович. Его заливает, он не смог идти. Рысклив и руля не слушается.
— Где же Орлов?
— Отошли двадцать миль от Петровского, и вернулся обратно.
Известие было ошеломляющим. Невельской даже написал в Иркутск, что этот ботик — первенец местного судостроения, что он важней больших кораблей. Предполагалось, что ботик под командованием Дмитрия Ивановича после пробного плавания пойдет на открытие гавани Хади.
— Может быть, команда плоха?
— Нет, Калашников и Козлов. И молодые: Алеха Степанов…
«Какая досада! Кто же теперь пойдет в Хади? Как мы ее откроем?»
Воронин и Невельской перешли на шлюпку. Подняли парус и пошли, обгоняя тяжелый баркас.
— Это не корабль, а плашкоут[24]! — сказал Орлов на другой день, когда в доме Невельских толковали о делах.
— На нем, Геннадий Иванович, через реку людей перевозить, — добавил Козлов.
Тут самолюбия не щадили.
— Я думал, ботик пойдет на открытие в Хади. Если первые плавания будут удачны! Что же теперь делать?
— Надо зимовать в Де-Кастри, — посоветовал Беломестнов.
— Зачем же? — недоуменно спросил Орлов.
«Но Дмитрий Иванович заведует лавкой, послать его на зимовку нельзя», — подумал Невельской, догадываясь о смысле совета казака.
— Мы пойдем с Семеном, — предложил маленький скуластый казак, теребя черные усы. — Да пусть с нами Николай Константинович!
«Отличная идея!»
— Николай Константинович — начальник зимовки в Де-Кастри?
— Конечно, он же офицер! А мы с Семеном уж дом построим. Лодку надо взять у гиляков, Геннадий Иванович.
— Это верно, у них хорошие лодки, — подтвердил Подобин. — Ходят по морю далеко, видели вы, Геннадий Иванович?
— А ты, Подобин, хочешь в Хади?
— Своей волей ни за что!
— Ходки лодки, — сказал Парфентьев. — Я видел у гиляка одну, что и борта прикрыты, и волна не жальет. Вжять такую — и мы жа шемь ден иж Декаштра будем в этой Хадже. А ботик надо жамешто парома перегнать в Николаевшк. Пушть людей череж реку перевожит. Может, гиляки когда мяша привежут.
— Как лед разойдется, тогда только идти из Де-Кастри, — сказал Кир.
— Там же жнакомые. Еткун живет, у них шперва штанем. Они и лодку найдут, и шкажут, когда выходить. От них лочмана примем.
— Пожалуй, верно! — согласился Орлов. «Навострились люди, что придумали!»
— Мне денек можно отдохнуть? — спросил Кир у капитана.
— Отпуск тебе и Семену два дня! Объявите приказом, Алексей Иванович!
— А нам? — спросил Конев.
— Они семейные! Кир, задержись. Надо об артелях столковаться. Мало у нас народу, господа, но делать нечего. Нужны рыбаки и охотники.
…Петров и капитан обедали вместе.
— В Петровском все преимущества цивилизации! — говорил Петров. — А там боцман торговал, крал, обсчитывал команду. Он — жулик!
— То есть как он торговал?
— Скупал меха, рыбий клей, перепродавал маньчжурам.
Невельской не слыхал ничего подобного.
— Мне об этом сказали мои матросы, когда я еще не был в Николаевске, — заявил Петров. — Допросите Салова, он сам подтвердит.
Глава двадцатая
КОКОСОВЫЕ ОСТРОВА
Идет дождь. На море — легкие волны. Пришла «Оливуца». На рассвете было слышно, как во мгле громыхнула якорная цепь.
В залив идет шлюпка. «Судя потому, что послали Овсянкина, — думает Чихачев, — новостей хороших нет. А то старался бы приехать Розенберг».
— Где же пароход? — спросил Невельской, когда мичман выбрался на песок.
— Не могу знать, ваше высокоблагородие! — ответил Овсянкин.
— Разве в Аян не пришел пароход? Мне сообщает об этом правление Компании.
— Никак нет, ваше высокоблагородие!
Опять куча писем. Командир «Оливуцы» сообщает, что грузов в Аяне было две тысячи пудов, но он взял только часть, так как по требованию Кашеварова на судно «погружен груз для Камчатки».
«Опять начинать переписку?!» — в досаде подумал Геннадий Иванович.
Семь человек арестованных привезены в Петровское. Трое подозреваются в кражах у гиляков. Двое уличены в попытке совершить насилие над гилячкой.
— Взял их с собой, чтобы были перед глазами, — объяснил Невельской.
Сюда же привезен Салов.
Веселый блеск карих глаз боцмана исчез.
Невельской решил очистить экспедицию, выслать всех неизлечимо больных и всех в чем-либо подозреваемых и уличенных, которых он назвал «чающими движения воды». Всего с Саловым набралось десять человек.
Сенотрусов обещал исправиться, и его решено оставить.
Невельской сказал Овсянкину, что обо всем этом напишет командиру корвета официальную бумагу.
— Но как же вы могли продовольствие оставить в Аяне?
Пошли домой. Пока Невельской писал, мичман Овсянкин в разговоре с Чихачевым признался, что сам возмущен — продовольствие для Петровского не взято, а погружены какие-то старые якоря для Камчатки. По словам мичмана, даже Лихачев недоволен. На этот раз настоял Кашеваров.
Невельской написал командиру «Оливуцы», что очень просит его на пути в Камчатку зайти на рейд Аяна, необходимо отправить Чихачева курьером в Иркутск и послать важные письма, что высылает десять человек негодных людей и одного уличенного в преступлении и взамен их умоляет оставить из своей команды десять матросов.
Ветер крепчал, и в этот день Овсянкин не вернулся с ответом. К утру «Оливуца» подняла якорь и ушла в море. Начинался шторм. Пока море бушевало, Невельской писал бумаги в Петербург и губернатору.
Муравьеву он сообщал, что посылает Чихачева нарочным.
Опять писал о побеге матросов и о розыске, который произведен в Николаевске; о том, что при формировании экспедиции в нее из Аяна и Охотска сбыты многие подозреваемые в преступлениях. Завойко и Кашеваров отделались от них. Сообщал о посылке официальной бумаги в правление Компании, в которой пишет о своем отказе от полуторатысячного годового оклада, который Компания ему платит. «Отказываюсь, лишь бы не иметь с Компанией дела и не посылать глупых отчетов, которые с меня требуют». Писал то гневно, то с мольбой, то ругал правительство, то клялся в верности ему. Под конец приписал: «За веру, царя и отечество!», чтобы не оставалось никаких сомнений в его патриотизме, чтобы и Муравьева не подвести по нынешним временам.
Шторм бушевал два дня…
Стихло, солнце выглянуло, подошла «Оливуца» и снова бросила якорь… С судна доставили письмо Лихачева, что десять матросов оставить не может. Берет ли он негодных, зайдет ли в Аян — ответа не было.
Между тем началась выгрузка. Невельской сам поехал на «Оливуцу».
Лихачев — молодой, полный, рослый. Служака до мозга костей. Невельского встретил любезно, согласился взять больных и порочных и сдать их в Аяне, а также оставить там почту и высадить Чихачева. Но просил тут же написать официальную бумагу и указать в ней, что в письмах, отправляемых в Иркутск, содержится сообщение о весьма важных государственных делах.
— Если это будет указано, то я, не вдаваясь в подробности, могу подойти на вид Аяна… Только тогда оправдаюсь перед Василием Степановичем Завойко.
Десять матросов он наотрез отказался оставить.
Едва Невельской написал бумагу и с Чихачевым вернулся на берег, как шлюпка, отвозившая их, снова пришла. Прибыл мичман Розенберг с ответом Лихачева на бумагу, только что написанную Невельским на борту «Оливуцы». Геннадия Ивановича дома не было, он ушел на верфь. Розенберг расшаркался, поцеловал руку Екатерине Ивановне…
