Владимир Возовиков - Поле Куликово
- Новгородские бояре молчат - вот што непонятно! - возмутился один из окольничих.
- Непонятно? - Димитрий зло сверкнул очами. - Новгородские толстосумы на любой беде готовы наживаться. Чего им рисковать - Мамай-то Москве грозит, не им. Они и прадеда моего, Невского Александра, звали, когда уж немцы их городки и погосты жгли. Да и то еще неизвестно, позвали б аль нет, кабы люд городской не взял их на вече за горло. У нас родина - земля русская, у них - мошна тугая. Для них Москва - только что соперник торговый.
- Так где же мы возьмем пятьдесят тысяч, государь? Кто даст нам такое войско?
- Народ! К нему ныне гонцов шлю.
- Смерды? Холопы?
- Холопу и смерду родина не меньше дорога. А то и дороже. Не в обиду тебе говорю, а в назидание.
- Я и не в обиде, государь, да ты не понял меня. Дайте-ка смерду меч, а хотя бы вон Ваське Тупику - лапоть, да поставьте их друг против друга. Не думаю, штоб смерду меч здорово помог.
Тупик улыбнулся:
- Это смотря какой смерд. Видал я под Ордой одного казака чернобородого - он цепом молотильным так по татарской башке съездил, что она со шлемом вместе в плечи ушла.
- Слыхал? - засмеялся довольный Димитрий. - И вот что, бояре, сами запомните и другим передайте: коли кто из господ владетельных хотя бы последнего холопа не пустит в войско охотником - голову отрублю. Вот этой рукой!
И все поверили: отрубит. И, может быть, впервые русские бояре увидели в княжеской думной тень грозного русского царя. Не с того ли часа стали называть московских государей "грозными"? Вплоть до последнего потомка Димитрия - Четвертого Ивана?..
- Ты, Василий, три дня отдыхай да подбери себе десяток добрых кметов. Снова пошлю тебя под Орду. Не обессудь за труды, то не мне - родине надобно.
- О том мечтаю, государь, и на сборы дня хватит.
Димитрий проводил воина взглядом, посмотрел на бояр.
- С такими витязями да Мамайку не сломать?!
На крыльце княжеского терема встретился Тупику человек в простой дорожной одежде. Вроде обыкновенный человек, благообразный, седоватый, видом не богатырь, но Васька остановился и посмотрел ему вслед. Светлые, проникающие в самую душу глаза этого человека словно брали какую-то часть твоего существа и уносили. И смотрел он так, словно давным-давно все знал о тебе. Тупик как будто встречал его где-то…
Постоял Васька, подумал. Ждала его в посаде двадцатидвухлетняя вдовушка Анюта, пышногрудая, белотелая, с горячими вишневыми глазами певунья и хохотушка, недолго поплакавшая об утонувшем по пьяному делу муже, все сердце отдавшая лихому княжьему десятскому. Можно бы сбегать на час-другой - она уж сведала о Васькином возвращении, передала через стражу: блины, мол, печет, медок откупоривает, - но не тянуло Ваську нынче в посад, в тихий переулочек, к той ли нескрипучей калитке. "Сроку мало, - сказал он себе, будто оправдываясь. - Пойду подбирать дружину".
V
Вотчинное село служилого московского боярина Ильи Пахомыча одним боком прижалось к лесу, с другой стороны отгородилось от мира широким озером с низкими берегами, где в тальниках не умолкают ключевые ручьи. За озером - поля, и поля немалые. На одних рожь созрела, на других дозревает овес, спеют ячмень и пшеница, третьи - под горохом, репой, подсолнечником и капустой, а есть поля вовсе незанятые, черные, в редкой поросли залетных сорняков. Поля эти отдыхают. Оказывается, совсем ни к чему бросать кулиги, вырванные у лесов тяжелым трудом и после того истощенные ежегодными посевами. Взял добрый хлеб с поля, так не спеши сеять рожь по ржи, овес по овсу. После хлебов хорошо горох посеять или подсолнечник, на третий год дать земле-кормилице отдохнуть под паром, воздухом надышаться, дождями напиться вдосталь - тогда она снова добрый хлеб родит. Трудно вводил этот порядок Илья Пахомыч, но едва мужики убедились, что боярин доброе дело затеял, сами горой за него встали. Боярин бывает в селе наездами - до Москвы-то не ближний свет, верст за сорок, поэтому делами вершит боярский староста Фрол Пестун. Мужик он серьезный, господину своему преданный, и боярин спокоен при таком тиуне, справляет службу князю, не бегая лишний раз в вотчинные деревни.
Днем в селе пусто, одни ребятишки шумят да от кузни непрерывно несется веселый звон молотков. Говорят, будто бы дед нынешнего кузнеца Гриди открыл это место, первым поставил свой горн на берегу озера, у скрещения проселков - на равном удалении от четырех деревушек, - чтоб никому не было обидно ездить лишние версты к кузнецу за нуждой. От кузни, видно, и родилось веселое название села - Звонцы.
Шло к полудню, когда с подворья неказистой избенки выглянула любопытная бабка Барсучиха и позвала игравших ребятишек.
- Эй, хто там, Татьянка, што ль? Глянь, детка, глазками вострыми - што за топ конский? Сенька, поди, оглашенный носится?
Длиннокосая девчонка в пестрой набойчатой рубашке до пят вгляделась из-под ладошки в дальний конец села.
- Ктой-то чужой, бабушка, кафтан зеленый на ем…
Народ в московских землях непугливый, но тут ребятишки опасливо порхнули с дороги - конь под всадником шел напористой, широкой рысью, как не ходят тяжелые крестьянские кони. Над верховым размеренно покачивалась пика, на самом конце ее трепетал огненный клочок. К изумлению ребятишек, рысак стал мгновенно, бабка, разглядев красный лоскут, испуганно перекрестилась,
- Скажи, мать, где мне старосту найти?
- В поле, батюшка, все нонче в поле, - затараторила бабка, - и мужики, и бабы, и староста. Хлебушко уж доспел, а он, Фрол-то, на работы народ снаряжает.
Всадник спешился, неуклюже прошелся, разминая ноги.
- Ну-ка, мальцы, кто мужиков позовет, тому пряник.
Ребятишки замялись. Дорога в поле шла урманом, мимо озера, где минувшим летом утоп пастух - водяной его подманил и утащил в воду. По ночам деревня слышит голос водяного, похожий на бычий, но озерный хозяин может его менять. Утопленника тоже видели в урмане - что-то ищет в коряжнике, а то сядет на берегу да играет на свирели, малых детей подманивает.
- Война, што ль, батюшка?
- Она, проклятая.
- С рязанцами, поди, аль татары с литовцами идут?
- Орда, богом проклятая. И литовцы да рязанцы, слышно, с ней заодно.
- Матерь пречистая, когда ж это кончится?
- Всем тяжко, мать, пока вот этим, - он стукнул по рукоятке меча, - вот этим не отучим всяких змеев землю нашу поганить… Что ж вы, мальцы, пряников не хотите?
- Я побегу! - вдруг отчаянно выкрикнула Татьянка, и вся орава устремилась за ее струйчатым платьем, лишь два карапуза остались и ударились в рев. Всадник засмеялся, достал из сумы ржаные пряники на меду, и малыши умолкли.
- Покажи мне кузню, мать, - попросил приезжий.
Бабка торопливо засеменила к озеру, за ней гонец с конем в поводу, неся на плече пику. С подворий выглядывали старухи, замечая красный лоскут, крестились…
Часа через три, когда гонец умчался дальше, возле сельской церкви началась общая сходка. Мужики слушали старосту, комкая в руках островерхие шапки, подбитые звериным мехом. Были тут не только звонцовские, многие приехали из окрестных деревень - грозные вести в тревожные времена разносятся как ветер.
- Ратаев зовет князь в свой полк большой, стало быть, и война большая, - медленно, словно тяжкие камни, ворочал слова староста - немолодой кряжистый мужчина с заметной проплешиной в волосах. - Должны мы одного кмета на каждые три сохи снарядить. Да вот какое слово княжеское боярин наш передает со скоровестником: зовет Димитрий Иванович всякого охотника в войско и о том бьет челом всякому человеку русскому - боярин ли, смерд, торговый гость, мастеровой али холоп. Всю Русь он идет оборонять от погибели. Кто в войско желает - становись по правую руку мою.
Недолго длилось молчание. Молодой белоголовый парень, стриженный под горшок, хватил шапкой о землю:
- Где наша не пропадала!
Он решительно стал по правую руку старосты и низко поклонился сходке. Тотчас загудели мужики, выскочил из толпы и стал рядом с белоголовым тщедушный мужичок в красной рубахе.
- Ча стоите, оратаи? - крикнул звонко, - Князь великий вам кланяется, зовет на дело святое. То сама русская земля поклонилась вам головой княжьей. Дождались праздника богатырского, так что ж потупили вы русые головы? Аль не муромцы вы, сыны крестьянские? Айда все к нам с Юрком Сапожником!
Толпа мужиков разом колыхнулась и перешла к охотникам. Бабы, которых на сход не звали, но которые все же пришли и стояли поодаль, заголосили, кинулись к мужьям и сынам, цепляясь за их одежды. Мужичок в красной рубахе звонким голосом заглушил крики:
- Бабоньки родимые, не лейте слез раньше времени, не цепляйтесь за полы мужицкие. Не обойтись без нас Димитрию Ивановичу. Как же не откликнуться нам на зов его, коли пробил час.
- Так, Ивашка!
- Так, Колесо!
- Верно, Ванюша! Все встанем за нашим государем!
