Каирская трилогия (ЛП) - Махфуз Нагиб
Он тихонько прошёл через дверь, чтобы она не почувствовала его присутствия, ибо послание, которое он нёс, было серьёзным, и он не мог позволить, чтобы его встретил кто-то ещё, помимо Мариам.
Он обнаружил её в самой последней комнате; она сидела на постели, щёлкала семечки, и держала в руках блюдо, до верху заполненное шелухой. Увидев его, она с удивлением сказала:
— Камаль!..
Она чуть было не спросила его, что его привело сюда в такой час, однако отказалась от этого, не желая его напугать или смутить.
— Добро пожаловать. Давай, присядь рядом со мной…
Он приветственно протянул ей руку. Затем развязал шнурки на ботинках и снял их, запрыгнув на постель. На нём был полосатый джильбаб и синяя шапочка в красную полоску. Мариам засмеялась своим нежным смехом и насыпала ему в ладошку немного семечек:
— На, поклюй, воробушек, поработай своими жемчужными зубками… Ты помнишь тот день, когда ты укусил меня за запястье, а я тебя пощекотала… вот так…?
И с этими словами она протянула руку в направлении его подмышки, но он непроизвольно скрестил руки на груди, защищая подмышки, и нервно рассмеялся, как если бы она и впрямь пощекотала его под мышками кончиками пальцев. Затем он закричал:
— Пощади меня, сестрица Мариам!..
Она отстала от него, удивившись его внезапному страху, и спросила:
— Почему у тебя всё тело дрожит от щекотки?… Вот смотри, я совсем не обращаю на это внимания.
И она начала щекотать саму себя, с пренебрежением поглядывая на него. Он не удержался и с вызовом бросил ей:
— А давай-ка я тебя пощекочу, и мы посмотрим тогда!
Она лишь подняла руки над головой, как его пальцы погрузились в её подмышки и он принялся легко и быстро щекотать её, глядя прямо в её чёрные красивые глаза, чтобы уловить первый же признак того, что она не выдержит. Но вскоре вынужден был отвести назад руки, тяжело вздохнув от разочарования и стыда. Она же сопроводила его действия заливистым язвительным смехом и сказала:
— Ну что, убедился, слабый мужчинка?… Не утверждай теперь, что ты мужчина!
Затем, словно вспомнив какое-то важное дело, неожиданно сказала:
— О несчастье ты моё!.. Ты забыл меня поцеловать!.. Разве я не напоминала тебе много раз о том, что нашу встречу должен предварять поцелуй?!
Она приблизила к нему лицо, провела пальцем по его губам и поцеловала в щёку. Мальчик заметил, что шелуха от семечек приклеилась к её щеке, и смущённо снял её кончиками пальцев. А Мариам взяла его за подбородок пальцами левой руки и пару раз поцеловала в губы, а затем с некоторым удивлением спросила:
— Как это ты смог ускользнуть у них из под носа из дома в такой час?!.. Сейчас, должно быть, твоя мама ищет тебя по всему дому.
Ох! Он с головой ушёл в игру, так что почти позабыл о своём послании, из-за которого и пришёл сюда. Её вопрос напомнил ему о его миссии, и он взглянул на неё уже по-иному, так, как будто хотел обязательно докопаться до тайны, которая настолько потрясла его невозмутимого доброго брата. Но он чувствовал, что принёс ей нерадостные вести, и потому мрачно сказал:
— Это Фахми меня послал.
В глазах её появилось какое-то новое выражение, и она пристально посмотрела ему в лицо, с интересом пытаясь увидеть, что же скрывается за этим. Он почувствовал, что атмосфера изменилась, словно они перевернули страницу, и услышал, как она еле слышно спросила:
— Зачем?!..
Ответ его был откровенным, что указывало на то, что он совсем не придавал значения серьёзности вести, что принёс ей, несмотря на присущее ему от природы чувство ответственности.
— Он сказал мне: «Передай ей приветствие и скажи ей, что он попросил у отца разрешения посвататься к ней, но тот не согласился объявить о помолвке, пока его сын не закончит учёбу, и велел ей ждать, когда он закончит учиться».
Она очень внимательно смотрела ему в лицо, а когда он наконец замолчал, опустила глаза, не промолвив ни слова. Их объяла абсолютная тишина, от которой его маленькое сердечко сжалось и страстно хотело раскрыть этот секрет, каким бы он ни был. Он сказал:
— Он заверяет тебя, что получил этот отказ, несмотря на всю свою волю, и что он будет торопить годы, пока не добьётся того, чего хочет.
Не найдя отклика на свои слова, поскольку она не нарушила молчания, он снова попытался со всем своим рвением вернуть ей прежнюю радость и веселье, и как бы подстрекая её, сказал:
— Хочешь, я расскажу тебе, о чём шёл разговор у Фахми с мамой? Они говорили о тебе.
Она спросила полубезразличным тоном:
— Что говорил он, и что — она?
От подобного, хоть и частичного успеха, грудь его стало распирать, и он поведал ей о том, что подслушал под дверью до самого конца. Ему показалось, что она глубоко вздохнула, а затем с тревогой произнесла:
— Твой отец суровый и страшный человек. Таким его все знают.
— Да… Мой отец таков.
В страхе он поднял голову и поглядел на неё, но она будто бы отсутствовала, и он спросил её, помня о том наказе, что дал ему брат:
— Что мне ему передать?
Он засмеялась в нос, затрясла плечами и хотела уже сказать, но замолкла и надолго призадумалась, и тут в глазах её сверкнул хитрый взгляд, и она произнесла:
— Скажи ему, что она не знает, что делать, если к ней придут свататься в течение этого долгого времени, которое ещё ждать и ждать!
Камаль постарался заучить это новое послание даже ещё более усердно, чем то, что дал ему Фахми, и вскоре почувствовал, что его миссия закончена, и положив остатки семечек в карман своего джильбаба, протянув ей руку на прощание. Затем он скатился с кровати на пол и вышел из комнаты.
22
Аиша, с большим восхищением глядевшая на себя в зеркало, казалось, спрашивала, какая ещё девушка в их квартале имеет такие же золотые локоны и такие же синие глаза?! Ясин открыто превозносил её, а Фахми, если говорил с ней о том, о сём, не преминул восхититься ею, и даже малыш Камаль пил воду из графина только в том месте, что было смочено её слюной. А мать баловала и ласкала её, называя «Луной», хоть и переживала из-за её худобы и тонкосочности, что побудило Умм Ханафи составить руководство по её откорму. Но Аиша, по-видимому, лучше всех остальных знала и о своей блестящей красоте, о чём свидетельствовала её преувеличенная забота о себе. Эту чрезмерную заботу Хадиджа не оставляла без комментариев. Упрёк и насмешка следовали не потому, что сестра примирялась с ними, нисколько не заботясь о том, а по правде говоря, Хадиджа первая унаследовала от матери её опрятность и изящество, и замечала обычно, как сестра то и дело чешет волосы или подправляет что-то в своей внешности, даже до того, как приступить к домашним заботам, будто её красота не в состоянии выдержать и часа без заботы и ухода.
Однако на самом же деле вовсе не забота о собственной красоте объясняла то, что она стала прихорашиваться прежде времени, а то, что каждый день мужчины из их семьи уходили каждый по своим делам, а она спешила в гостиную и приоткрывала ставни окна, что выходило на улицу Байн аль-Касрайн, так что оставалась тонкая полоска, за которой она становилась и устремляла взгляд на дорогу. Волнение от ожидания нарастало в ней; в смущении она окидывала взглядом пространство от султанских бань до дороги на Байн аль-Касрайн, и юное сердечко её трепетало, пока наконец вдали не замечало «суженого» в военной форме и с двумя звёздами, сияющими на погонах, который сворачивал с квартала Харнафиш и шагал в сторону её дома.
Вот и сейчас он осторожно поднял глаза, не поднимая головы, и приблизился к дому. На лице его мелькнула лёгкая улыбка — сердцу это понятнее, чем чувствам — она была подобна тонкому серпику луны в первую ночь, а затем он исчез под машрабийей, а она поспешно подошла к последнему окну в комнате, что выходило на квартал Ан-Нахасин, чтобы продолжать следить за ним уже оттуда. Но каков же был её ужас, когда она увидела Хадиджу, севшую на диван посреди двух окон, и смотревшую на дорогу поверх её головы!..
