Нерон. Родовое проклятие - Маргарет Джордж
– Я на ней не женюсь!
– Поживем – увидим. Время еще есть, через несколько лет твое отношение к браку может кардинально измениться. Завтра я пошлю на виллу за твоими вещами. Теперь императорский дворец – твой дом.
* * *
Мне следовало уже привыкнуть к внезапным переменам – слишком много их случалось в моей жизни. Но всегда приходится выбирать: либо ты не привязываешься ни к чему вокруг, понимая, что связь эту неминуемо придется разорвать, либо делаешь все, чтобы укрепить эту связь и не дать ее разорвать. Мне ближе второй вариант.
Я много гулял по вилле Криспа, научился ценить росписи на красном фоне стен и вид с балкона. Все это стало дорого мне – все, даже шорох веток сосны, которые касались моего окна ветреными ночами. Императорский дворец манил, пугал и, казалось, был наполнен эхом самых разных воспоминаний, по большей части плохих. Я словно переправлялся через пучину, вот только на берегу меня не ждал Харон со своей лодкой.
Но хотя бы близкие люди переезжали вместе со мной: Аникет и Берилл, Александра и Эклога, мои кормилицы с рождения, а ныне – спутницы. И конечно, еще множество слуг, которые полагались мне в соответствии с моим новым статусом.
Жизнь большинства людей меняется медленно и потому незаметно: она – как извивающаяся лента дороги, повороты которой можно оценить, только оглянувшись назад. Но я переступил порог дворца не как гость, а как его обитатель по праву и сразу понял, какой значимой была эта перемена в моей жизни.
У меня теперь было две комнаты: из одной открывался вид на Форум, окна второй выходили в сад. Пол из черно-белой мозаики остался в прошлом, теперь я ступал по красному и зеленому мрамору. Узкая кровать с простыми покрывалами тоже осталась в прошлом, меня ожидало широкое ложе на ножках из черного дерева, выложенное подушками с лебяжьим пухом.
На круглом столе из цитрусового дерева стояли серебряный кувшин и поднос. Стены цвета светлой охры являли прекрасные, исполненные в сине-зеленых тонах росписи – сады и морские пейзажи, – а на дальней стене, той, что освещалась с юга, было три мозаики, на которых в мельчайших деталях изобразили голубей, лавр и розы.
Мои игрушечные копии колесниц, зачитанная «Илиада» и даже браслет-оберег со змеиной кожей – все эти дорогие моему сердцу вещи в императорских покоях казались какими-то жалкими трофеями, если не самым обычным старьем. Они одиноко лежали на мраморном столе. Их было не сравнить с моей новой великолепной бронзовой копией биги[25]. Колесница была такой совершенной, что, глядя на нее, я готов был поклясться, что еще чуть-чуть – и она перевернется на следующем рискованном повороте.
– И как? – с улыбкой спросил появившийся на пороге комнаты Клавдий. – Н-нравится? Это мой т-тебе подарок.
– Очень красиво. Просто дух захватывает. Она прямо как настоящая.
– Я знаю, что ты любишь гонки колесниц. И если они т-так тебе нравятся, я куплю тебе л-лошадей для гонок в Большом цирке.
– Правда?
– Да.
Клавдий подковылял ближе и положил мне на плечи тяжелые руки.
– Я понимаю, т-тебе сейчас нелегко. Но я п-постараюсь, чтобы тебе стало легче. И хочу сказать т-тебе – я горд, что ты стал членом м-моей семьи.
– И я очень тебе благодарен.
– Перемены бывают м-мучительными. Я прошел через многие. Но мы – мы должны научиться через них п-проходить.
Конечно же, Клавдий был прав. Он испытал множество перемен и выжил, так и я должен прожить и пережить все выпавшие на мою долю перемены.
* * *
Моя обычная льняная и суконная одежда тоже осталась в прошлом, на смену ей пришли шелка и тончайшая шерсть. Грубую блеклую тогу сменила белая с полосами из настоящего пурпура по краю, а не его дешевого заместителя[26]; мои сандалии с жесткой подошвой для бега по каменистой земле сменились мягкими, из козлиной кожи.
В моей комнате появились большие зеркала из отполированной бронзы, так что я впервые увидел себя таким, каким меня видели другие. Обычное оливковое масло, которым я смягчал кожу, уступило место золотистым маслам из Либурнии. Я хорошо помнил истории о смертных, которые поднимались на гору Олимп и там пили нектар и амброзию, после чего становились бессмертными, а их земные атрибуты заменялись небесными. И вот теперь я проживал все это в своей реальной жизни.
А для моей матери все это было чем-то вроде возмещения или возврата в исходное состояние. Высокий статус принадлежал ей от рождения, и теперь она, собрав по кусочкам свою разрушенную жизнь, просто жила дальше. Дочь презумптивного императора, сестра другого, а теперь – жена третьего.
Примерно это я и сказал однажды днем, когда она возлежала на кушетке в одной из моих комнат.
– И мать будущего императора, – ответила на это она и сладко потянулась.
Только в этот момент я осознал, что у нее истинно кошачья пластика. Я растерялся: она хочет сказать, что беременна? Казалось бы, дело обычное, но мне стало тошно, даже не тошно, а плохо. Хладнокровная убийца, она внушала мне ужас, но она была моей, и только моей матерью, и я, несмотря ни на что, ни с кем не собирался ее делить.
– Благословенная новость, – вежливо сказал я.
Я был одержим этой женщиной, но разговаривали мы, как на официальном приеме, не выказывая своих чувств, и главное всегда оставалось невысказанным. Мать снова потянулась, села и обхватила колени руками.
– Я предчувствовала, что это случится, – улыбнулась она, – и первым сообщаю об этом тебе.
– И когда же это случится? – как можно спокойнее спросил я.
Мать, вздохнув, встала с кушетки и подошла к столику, на котором, как и всегда, стоял кувшин со свежевыжатым соком. Она налила сок в кубок из зеленого стекла. Мне казалось, это длилось целую вечность. Отпила глоток.
– Очень скоро. Возможно, в следующем месяце. Но…
Она была стройной и ничуть не располнела. Мать рассмеялась – не просто рассмеялась, а захохотала и согнулась от смеха; затем подошла ко мне и взяла мое лицо в холодные ладони. Мать все смеялась, а когда наконец успокоилась, сказала:
– О, видел бы ты себя! Что за выражение! Стоит миллиона сестерций. Император обретет сына, а не я. – Она опустила руки. – Клавдий согласился усыновить тебя. Ты будешь сыном императора. Ты получишь новое имя и, приняв его, станешь следующим императором.
– Но…
Сначала
