Поход на Бар-Хото - Леонид Абрамович Юзефович
Сразу за Ганданом подъем кончился, лошади побежали вниз, и Урга с ее дворцами, дуганами, юртами и фанзами быстро исчезла за грядой подступающих к ней с севера каменистых полугорий. Последним скрылся из виду позолоченный ганжир на заложенном еще до моего приезда и лишь недавно достроенном храме Мижид Жанрайсиг[22]. Внутри него ярусами стояли десять тысяч бронзовых фигурок Будды Аюши, покровителя долгоденствия, – ожидалось, что они возвратят Богдо-гэгену зрение и продлят его царствование до пришествия Майдари. Все воины в этом бравом тумене отлиты были не в китайском Ланьчжоу, откуда издавна шла в Монголию такого рода продукция, а на варшавской фабрике Мельхиора. Труды Серова не пропали даром. Братья Санаевы уже воспели в стихах несравненное качество этих изделий.
34За день до отъезда мне показали рапорт Комаровского о его пребывании в Бар-Хото и аресте Зундуй-гелуна.
«Когда я с двумя казаками и конвой-переводчиком зашел к нему, – писал он, в частности, – Зундуй-гелун растерялся. Я через переводчика сказал ему, что он арестован, и попросил отдать мне винтовку, которую, как я успел заметить при входе, он быстро зарядил и поставил у стены. Он нерешительно подал ее мне, сомневаясь, по-видимому, правильно ли делает. Она оказалась заряжена полной обоймой, очередной патрон в стволе. Я потребовал выдачи всего имеющегося у него в наличии оружия и получил карабин-пистолет Маузера с приставленным к нему прикладом-кобурой, также заряженный полной обоймой из десяти патронов, очередной патрон в стволе, предохранитель открыт.
“Больше никакого оружия у меня нет”, – сказал Зундуй-гелун, после чего я объявил ему, что завтра он поедет со мной в Кобдо. Он ответил: “Да-да, я поеду в Кобдо, обязательно поеду, но не сейчас. Сейчас я болен. Как только выздоровею, сразу и поеду”. На это я ему повторил, что он арестован и поедет со мной, когда я ему прикажу.
Во время нашего разговора началась перестрелка – это хорунжий Попов со 2-й полусотней приступил к разоружению дербетов из его личной охраны и других преданных ему лиц, которые предварительно были мне указаны Наран-Батором. Стрельба продолжалась не более двух-трех минут, затем всё стихло. Позже мне доложили, что с нашей стороны потерь нет, а у монголов один человек убит, трое ранены.
Когда раздались первые выстрелы, казак, стоявший позади Зундуй-гелуна, сказал мне: “Ваше благородие, он в левой руке, под халатом, что-то держит”. Переводчик тотчас взял его за левую руку, я – за правую и приказал ему встать. Он повиновался, при этом из-под халата у него выпал малый пистолет Маузера. Подняв и осмотрев его, я убедился, что и он заряжен полной обоймой из десяти патронов, десятый патрон в стволе, предохранитель открыт.
Я сел напротив него и спросил, чего он хотел достичь, узурпируя власть над бригадой и требуя изгнания из Монголии всех русских. “Счастья для монгольского народа”, – ответил он, как мне показалось, искренне, хотя в его положении ему не оставалось ничего иного, как оправдывать свои действия добрыми намерениями. Я предложил ему объяснить, в чем, по его мнению, состоит счастье монгольского народа…»
Дальше шел какой-то сумбур. То ли Зундуй-гелун не смог толком ответить на вопрос Комаровского, то ли переводчик его не понял или не сумел достаточно внятно перевести ответ на русский, то ли Комаровский плохо понял переводчика. Пришлось несколько раз перечитать это место, чтобы восстановить примерный смысл сказанного.
Он, если я правильно понял, состоял в том, что Чжамсаран как бог войны должен стоять выше и почитаться больше, чем якобы кроткие и милосердные, а на самом деле расслабленные и бессильные будды и бодхисатвы. Их миролюбие, их сострадание ко всему живому проистекают из тщеславия стариков, желающих видеть в них свое подобие, а Чжамсаран – это просто сила и власть, ничего более. Поклоняясь ему в его, Зундуй-гелуна, лице, монголы отвергают ложные добродетели, навязанные им чужеземцами, чтобы держать их в покорности, и возвращаются к первоосновам жизни. Китайцы, даже русские скоро ослабеют под гнетом старческих сказок о добрых божествах, карающих человека за стремление следовать его изначальной природе, тогда монголы вернут себе былое величие. А величие для них и есть счастье.
Потом я не мог отделаться от чувства, что где-то всё это читал или слышал, но так и не вспомнил, где именно. А спустя три года, в Петрограде, долечиваясь после ранения, перечитывал «Волю к власти» Ницше – и наткнулся на нечто очень похожее, только вместо Чжамсарана здесь фигурировали витальные эллинские боги, вместо будд и бодхисатв – христианские святые.
Зундуй-гелун не читал Ницше и вряд ли слыхал о нем от Дамдина, но что-то такое носилось тогда в воздухе от Германии до Монголии – вернее, копилось, как электричество, в стоявших над миром тучах и вот-вот должно было разрядиться молнией.
35Утром 30 сентября я доехал на товарном до Улан-Удэ и первым делом отметил в вокзальной милиции выданное мне Шибаевым разрешение. От вокзала до Республиканской библиотеки четверть часа ходьбы, я взял там в абонементе совершенно ненужную мне книгу Коробкова «Обязанности и права бухгалтера и учет советского хозяйства», которую законспектировал два года назад, по приезде в Березовку, а оттуда по Рабочей, бывшей Ново-Спасской, дошел до красивого трехэтажного здания с исчезающими следами прошлогоднего ремонта. Когда-то оно принадлежало моему ургинскому соседу Бурштейну, после революции в нем обитали разные советские конторы, а год назад разместился Бурят-Монгольский педагогический институт.
Цаганжапов ждал меня у входа. На нем был доставшийся, видимо, от сына, слишком для него просторный, обвисающий на плечах пиджак с поддетым снизу бумазейным свитером и каким-то значком на лацкане, в руке – лыжная палка. Он усох, побурел лицом, стал ниже ростом, но я узнал его сразу, как и он меня. Мы обнялись и после бессловесных восклицаний, чей смысл – изумление перед могуществом судьбы, подарившей нам эту счастливую встречу почти за гранью возможного, поднялись на крыльцо, продолжая похлопывать друг друга по спине. Я обратил внимание, что Цаганжапов припадает на одну ногу. Палка служила ему тростью.
– Возле Гусиного озера гнались за Унгерном, упал с лошади, – объяснил он свою хромоту.
Вошли в пустынный вестибюль. Раздевалка за проволочным вольером, бачок для питьевой воды с прикованной к нему цепью кружкой, бюст Ленина. Со второго этажа неслись звуки баяна. Цаганжапов
