Вдова Клико - Хелен Фрипп
— Она права, согласилась Тереза. — Он совсем плох. Я останусь с ним, а вы езжайте. Двое вызывают меньше подозрений, нежели четверо, а лоцман баржи знает, куда ее вести. Я нас двоих запишу в гостинице как мужа и жену, и никто ничего не заподозрит.
— Но досюда же вы доехали? И как я узнаю кодовое слово, если мы опять попадем в переплет?
— Ах, это. Когда угождаешь людям при власти, хочется от этого что-то иметь. Ну, не считая драгоценностей и крыши над головой. Политика — мое маленькое хобби, и я стараюсь держать руку на пульсе. Мой бывший муж любил кодовые слова, и совсем не вредно знать обо всем чуть больше, чем нужно.
— Но…
— Я заметила выражение вашего лица, когда Шатле помогал мне влезть в фургон. — Тереза посмотрела на Николь понимающим взглядом. — Ревность — совершенно бесполезное чувство. Ваше место здесь, с грузом. Ну, и с этим тоже кто-то должен разобраться.
Тереза протянула Николь письмо, измазанное кровью Шатле.
— Это письмо я нашла в его рубашке. Подумала, что там может быть рассказано о судьбе его семьи, и потому прочла.
Маршрут: Ретель, Шарлевиль-Мезьер. Назначение: Россия. Баржа в Мезском канале 23 мая. Пятьдесят тысяч бутылок шампанского. Маршрут дальше пока неясен.
Тереза протянула Николь конверт с адресом. Несмотря на мазки крови, адрес читался четко:
Жан-Реми Моэт
Отель «Моэт»
Эперне
Шампань
— Чем же вы так расстроили бедного мсье Моэта, что он из кожи вон лезет, лишь бы вам помешать? Слишком преуспели, быть может? Грузите ваше шампанское на ту баржу и вперед. Остальное предоставьте мне.
Глава десятая
ВЕРНОСТЬ
Февраль 1806 года
Тяжеловоз шагал сквозь зной по берегу вздувшегося канала, летаргически медленно таща за собой баржу, и его абсолютно не интересовало, кто там куда спешит. Николь ничего не оставалось делать, кроме как вместе с судном двигаться под палящими лучами солнца да развлекаться, рассматривая сверкающую рябь на коричневато-зеленой воде. Наташа все утро стучала четками и раскладывала на палубе соляные фигуры.
— Как все медленно, — пробурчала Николь, уже начавшая скучать по Терезе.
Подруга глянула на нее искоса:
— Ты считаешь, что я по сравнению с ней уныла. Да, она ослепительна, но будь настороже.
— Прости. Просто, когда все поставлено на карту, скорость этой баржи выводит из себя. Ты знаешь меня всю жизнь, и в тощие годы, и в тучные. Но иногда мне хочется, чтобы ты не видела меня насквозь.
— Это мое проклятие, — отозвалась Наташа. — Я предпочла бы ничего не знать. Вот мать моя умирает, и мой будущий приезд — единственное, что поддерживает в ней жизнь, и мне это известно. Уже тридцать лет, как мы не виделись, и каждый божий день я по ней скучаю.
— Но ты никогда о ней не говорила. Расскажи мне.
— Эх… отрывочные воспоминания. Два моих брата остались с ней в деревне. Уехать пришлось только мне. Они были дикими, необузданными. Дмитрий заставлял меня ездить с ним на его коне. Без седла, без поводьев. Сперва я боялась и кричала, а потом стала чувствовать себя как семечко, летящее по степи на крыльях ветра. Могла упасть где угодно и прорасти. Помню мамины розовые щеки после целого дня на воздухе, запах чечевицы и трав. Мы всегда мерзли: развести приличный огонь не хватало дров, но мать возмещала это своей любовью.
Наташа замолчала и достала из кармана «снежный шар», который всегда давала поиграть Николь в детстве. Встряхнув, посмотрела, как плавают снежинки, как они садятся на фигурки людей в пелеринах и меховых муфтах. Казалось, эта игрушка уводит Наташу в мир мечты.
— Мама в молодости была красивой. Единственная ее причуда — украшать испеченный хлеб. Девушки с косами, букеты, побеги дуба, скатерть, уставленная тарелками, чашками и вареньями — такой хлеб хоть на королевский стол. Когда я у нее появилась, ей было всего пятнадцать лет. Волосы у нее были прямые и черные, как у меня, и глаза тоже черные. Вряд ли ей исполнилось больше тридцати — чуть старше тебя, когда я уехала, но она уже выглядела старой. От той беспощадной жизни, которой крестьяне живут сотни лет. Во Франции все переменила ваша революция. Кровь Даниэля не пропала зря, и это меня утешает.
— Он верил в революцию, — сказала Николь, понимая, что одна из причин, почему она на этой барже с грузом, который надеется вопреки всем препятствиям довезти до России, — сделать так, чтобы жизнь Франсуа тоже не оказалась бессмысленной. — Ты все вынесла, сохраняя достоинство и присутствие духа, дорогая моя Наташа.
— Меня не надо жалеть. Мою жизнь вполне можно назвать процветающей. Я люблю свою булочную, у меня есть независимость и самоуважение. У моей матери не было ни того, ни другого. Я могу позволить себе быть в жизни наблюдателем. Я не знаю, а вижу. Сама я невидима за прилавком, и люди, сами того не замечая, впускают меня в свою жизнь. Я разминаю тесто, ощущаю пальцами зернистую муку, украшаю выпечку, как учила меня мать, и слушаю. Многое можно увидеть, если не закрывать глаза и не раскрывать рта. Я вижу напряженные взгляды любовников, показывающих без всякого аппетита на утренние круассаны, и глазау них горят безумием. — Наташа поцокала языком, не сводя глаз с Николь. — Они правда думают, что никто не заметит? Я видела горести и несправедливость мира, то, от чего многие отводят взгляд или предпочитают смотреть сквозь пальцы. Детей, обращенных нищетой в сирот, с блестящими глазами, приходящих выпрашивать черствый хлеб, тех, кто из розовощеких ангелочков превратился в изможденных воров с мертвыми глазами. Именно из-за этого в тот день на площади Даниэль не дрогнул перед графом. И хорошее я тоже видела. Девушки с цветами в волосах, краснеющие над кремовой меренгой под взглядом жениха, возвращаются через несколько лет показать своих младенцев, пухлых и сливочных, как те самые меренги. Ты тоже была такой. — Наташа улыбнулась.
— Миллион лет назад, — кивнула Николь.
— Если я что-то и узнала в жизни, так это то, что возможно всё. Сбываются несбыточные мечты — но лишь тогда, когда ты держишься правил и не отступаешь, Бабушетта.
Извилистый Мезский канал пересек бельгийскую границу и стал Маасом. Проходили дни и недели. Вдоль воды выстраивались деревни и города, где сонные, где оживленные торговлей. Мотались на лебедках грузы, со стуком катились на склады бочки, спасались на отмелях от жары коровы, женщины стирали одежду и оглашали
