Хроники Червонной Руси - Олег Игоревич Яковлев
Володарь решил спросить прямо:
— Ты хочешь сообщить мне что-то важное? Прости, но не могу понять, почему у посланника великой державы возникла такая тяга к безудельному князю?
— Потому что жизнь меняется, архонт. Конечно, я не способен предвидеть будущее, но... питаю надежду: наша сегодняшняя встреча — не последняя. А теперь позволь тебя покинуть. Завтра меня ожидает трудный день — предстоит приём у короля Ласло. Помни, архонт, мой совет. Смею думать, он пригодится тебе.
Исчез за дверями яйцеголовый примикарий с золотым протезом на месте носа, а в ушах Володаря долго ещё слышался его вкрадчивый, тихий голос, звучали осторожные слова: «Обрести союзника».
Совет опытного царедворца не раз поможет сыну Ростислава в его полной внезапных поворотов жизни.
ГЛАВА 23
Волынь заливали дожди. Замутились, вышли из берегов полноводные серебристые реки, Буг и Припять бушевали, разливались, топили прибрежные деревни. Лёгкие наезженные дороги превратились в грязную, чавкающую под ногами мешанину из песка и мокрой красноватой глины, в которой вязли кони, телеги, возки.
Давно такого половодья не помнили в здешних местах. Словно это Всевышний разгневался и карал людей за грехи, норовя учинить на Волыни новый Великий потоп.
В такую непогодь редко кто во Владимире, раскинувшемся на холмах над вспученной, наполненной водами Лугой, покидал своё жилище. Мелкие ремесленники укрывались в утлых хатах, бояре скучали от безделья в просторных теремах, сидельцы-торговцы запирали на замки лавки.
Два всадника в долгих мятелиях, с притороченными к сёдлам кольчугами медленно въехали в открытые городские ворота. Страж-воротник лениво выглянул в оконце, махнул рукой: «Пусть едут. Верно, княжьи люди, не инако».
Ливень неистово барабанил по броне, вода скатывалась по лицам, собиралась в усах и в бородах приезжих.
— Разверзлись хляби небесные! — проворчал один из путников, останавливая коня у врат княжеского дворца. — Эх, Василько, изгои мы с тобою, изгои жалкие! А были б у нас княжьи столы, сидели б мы нынче в своих хоромах, жёнок ласкали, со дружинами пировали! Не мокли б, стойно псы бездомные, под дождём!
Холодной, влажной ладонью он вытер гладко выбритое лицо.
— Замолчи, Рюриче! Не трави душу! Без тебя тошно! — зло процедил сквозь зубы Василько. — Тут впору хоть в петлю лезь!
— Да не отчаивайся ты. Всё лепо[169] будет.
— А, у тебя одно на языке! Токмо к чему словеса твои? Где нам столы добыть? И как потом столы сии удержать за собою? Ни дружины у нас нету, ни сребра, чтоб ратников добрых купить.
Он спешился и громко забарабанил кулаком в ворота дворца.
Стольник[170] Ярополка, протирая заспанные глаза, с изумлением узнал двоюродных племянников своего князя — Василька и Рюрика Ростиславичей. Давно не было о них ничего слышно — говорят, жили праздно в Перемышле, а после убрались куда-то, то ли в Угрию, к родичам своей матери Ланки, то ли в Тмутаракань, к среднему брату, Володарю.
— Где князь Ярополк? Веди нас к нему, — потребовал Рюрик, входя в сени. — Чегой-то тихо у вас во дворе. Отроки где, гридни? Что стряслось? Может, на рать дружина ушла?
— Нет, княже, — отвечал ему стольник. — Князь Ярополк нынче в Киеве обретается, у стрыя свово, Всеволода, в гостях. И супруга, и мать его такожде. На Пасху отъехали.
Стольник беспокойно оглядывал братьев своими маленькими боязливо бегающими глазками.
— Принеси нам вина, — приказал ему Рюрик, валясь на широкий дубовый конник* в гриднице.
— Но... Князь Ярополк не велел, — робко возразил было стольник.
Василько, грозно сведя брови, гаркнул на него:
— Ты князьям так отвечаешь?! Скотина лысая! А ну, неси живо!
— Не кипятись, — слегка подтолкнул его локтем в бок Рюрик, едва стольник скрылся за дверями. — Есть у меня одна думка. Вот вина выпьем, скажу.
Стол в гриднице накрыли чистой белой скатертью. Рюрик, отхлебнув крепкого, выдержанного в погребе вина, заговорил вполголоса, опасливо озираясь по сторонам:
— Довольно искать нам счастья в чужих землях. Вон Володарь, сунулся вместях[171] с Игоревичем в Тмутаракань, а что у них вышло? Нынче, бают, Игоревич в Олешье сидит, в Днепровской луке, купчишек ромейских потрошит. Володарь в уграх, у Коломана. Отписал, ратников набирает. Да токмо нескорое то дело. А тут, сей же часец! Такой случай верный!
— Темнишь чегой-то, брате. Не уразумею тебя, — вскинул голову Василько.
Голубые глаза его удивлённо сверкнули в свете свечи.
— Не торопись ты. Слушай. — Рюрик перешёл на шёпот. — Ярополк — в Киеве, се нам на руку. И Гертруда, хитрющая ведьма, с ним уехала. Вот и смекни: не довольно ль в изгоях нам хаживать? Скользка, брат, дорожка, кою батюшка наш протоптат. Всё бегал из стороны в сторону, всё метался. Вот и не вышло у него ничтоже[172], и нам ничего после него не осталось.
— Хватит! Довольно отца хулить! — Василько гневно стукнул по столу кулаком. — Ты хоть одну битву выиграл?! Хоть один город копьём взял[173]?!
— Да не перебивай ты. Ох, Василь, Василь! Что мне с тобою делать? Выслушай сперва, гневать потом будешь. Вот что я думаю. Мыс тобою здесь, во Владимире, на свет уродились, здесь же, в сих палатах, росли, нам бы тут и княжить. Давай соберём дружину, и покуда Ярополк в Киеве у Всеволода меды пьёт, займём город. Ярополковых прихвостней, немчинов с ляхами, повыгоняем, ну их к чертям собачьим! Скотницу заберём, добро его всё.
— Да ты чего, Рюриче?! — воскликнул в изумлении Василько. Да где ж мы с тобой войско возьмём?! Яко псы приблудные, добирались сюда, в избах у простолюдинов на постой становились. Да пойдёт ли кто за нами, изгоями?! А как Ярополк про то прознает, скажет
