Фарман Керимзаде - Снежный перевал
Когда Зульфугару поручили охранять подступы к вершине, он случайно подслушал разговор двух людей.
— Куда отправился Гамло?
— В Келаны.
— А почему прислал сюда Зульфугара?
— Так он отправился к этой шлюхе, жене Зульфугара! А бедняга будет охранять жену и ее любовника.
— Этого не может быть!
— Ну что ты, об этом все знают...
— А что Зульфугар?
— Нашел о ком спрашивать. Подлец и сводник. Говорят, несколько раз заставал их вместе, но от страха даже не пикнул.
Зульфугар шагнул вперед, хотел выпустить всю обойму в говоривших, но раздумал. Он ушел на свой пост и там разрядил в себя пистолет...
— Отпусти, Вели. Я догоню Магеррама.
Гамло пришпорил коня. Гнедой пустился вскачь. На этом коне он чувствовал себя прекрасно, — будто сидел не в седле, а у себя дома, на подушечке. Только мутаки не хватало, чтобы опереться.
Он проехал русло высохшей реки, одолел холм. Вдали увидел черную точку.
— Магеррам, э... гей! — крикнул Гамло.
Магеррам услышал, узнал голос Гамло. Пришпорил коня.
Дедебала и товарищи встревоженно наблюдали за этой скачкой. Тот, что был впереди, приближался. Алескер, не оборачиваясь, спросил:
— Стрелять?
— Повремени. Кажется, у него нет оружия.
На другой вершине стоял Шихалиоглу, он тоже заметил странных всадников, передал бинокль Шабанзаде:
— Погляди, второй — на коне Абасгулубека.
Шабанзаде внимательно всмотрелся.
— Шихалиоглу, надо стрелять.
— Подожди, ведь только конь остался от Абасгулубека.
— Конь же не дороже Абасгулубека. А может, даже и не его конь, а просто похож.
— Сейчас узнаем. Если это конь Абасгулубека...
Шихалиоглу выстрелил выше головы всадника. Конь тотчас остановился, затем поскакал к ним.
— Это его конь, покойный так приучил коня, что он бросается туда, откуда раздавался выстрел.
Шабанзаде снова поднес бинокль к глазам. Узнал Гамло.
Гамло, что было силы тянул к себе поводья. Конь на полном скаку поднялся на дыбы.
Шабанзаде выскочил из-за скалы и бросился вперед.
— Ты куда? — растерялся Шихалиоглу.
— Не беспокойся, — не оборачиваясь бросил Шабанзаде и пошел навстречу Гамло, который все еще не мог повернуть коня: — Подожди, Гамло!
Гамло удивленно признал в приближающемся человеке Шабанзаде и счел за позор ускакать прочь. Прилег на коня, опасаясь, что из-за скалы выстрелят в него.
— И ты здесь, родственничек?
Бойцы, залегшие за скалой, встали во весь рост, держа наготове винтовки. Гамло видел все это, понимал, что надо уходить.
— Родственник не должен поднимать руку на родственника. Чего ты собрал всякий сброд? Прийти одному не хватило духу?!
— Я пришел один. Пришел, чтобы убить или быть убитым.
Гамло засмеялся:
— Убивать — не твое дело. Вернись домой к своим книжкам и благодари бога, что остался жив.
Шабанзаде вскинул маузер, выстрелил, но и сам упал.
Когда Шихалиоглу помог ему подняться, Гамло уже был далеко.
— Ты ранен?
— В плечо. Я, кажется, промазал.
— Не спеши, возьмем живьем. За все отомстим! За Абасгулубека, Халила...
Шихалиоглу снял с него кожанку, разорвал рубашку, перевязал рану.
— Шихалиоглу, — сказал Шабанзаде, поднимая упавший на землю маузер, — пора начинать, до утра мы должны занять село.
А тем временем Магеррам скакал в сторону Веди. В него не стреляли, — один он ничего не мог сделать. Оружия у него не было, да и на врага он не походил...
Гамло подъехал прямо к дому, где остановилась Мираса. Злым, грозно насупившим брови увидела его Мираса.
— Куда направился твой сын?
— Тебе лучше знать!..
— Я знаю одно: он оказался предателем и перебежал к большевикам.
Лицо Мирасы засветилось, она не смогла скрыть своей радости:
— Доброго пути ему! Послушался-таки моих советов.
— Его поймают! Станут забивать под ногти иглы. Околеет, как собака.
Мираса, накинув на плечи шаль, спокойно сказала:
— Если он отправился к святилищу Мирали-ага, с ним ничего не случится. Святой оградит его от всех бед.
Гамло, услышав имя святого, безнадежно махнул рукой и тронул коня.
...Была морозная ночь. В непостижимой глубине неба медленно плыла луна. Казалось, в эту ночь луна была дальше от земли, чем когда-либо, — оттого так холодно и слабо ее сияние.
Мирасе не спалось. Она стояла у окна и, сложив руки на груди, глядела в сторону дома, куда поместили пленных. В темноте виднелась съежившаяся от мороза фигура часового. Мираса думала о Магерраме, о несчастных вединцах, которых завтра ожидает смерть, и шептала слова молитвы, моля бога проявить сострадание ко всем, кому тревожно и неуютно в эту ночь. Дальняя родственница, приютившая у себя Магеррама, а теперь и ее, была глуховата и уже в который раз спрашивала, о чем она говорит.
— Я говорю, жаль тех ребят.
— Лучше ложись, спи. С Гамло свяжешься — беды не оберешься! На что это тебе?
— Я все думаю о Магерраме. Где он? Что с ним случилось? В Веди у нас немало родственников. Если заедет к кому-нибудь из них, все будет хорошо. — Она еще раз глянула в окно. — Часовой, наверное, окоченел от холода.
— Что ж делать? Позовем, пусть согреется. И хлеба дадим — отнесет тем, что взаперти.
Эта мысль понравилась Мирасе. Она. встала, накинула шаль.
— Кто идет? — раздался встревоженный голос часового.
— Я живу в доме напротив. Идем к нам, выпьешь чаю, согреешься.
— Нет, мне нельзя. Узнает Гамло — убьет.
— Ничего не сделает. Кербалай Исмаил — мой деверь, никто не посмеет сказать тебе слова. Да и дверь ведь на замке.
Часовой и сам был не прочь согреться, а слова Мирасы о том, что она — родственница Кербалая, успокоили его.
Он прошел вслед за Мирасой в дом, увидев здесь старуху, нерешительно поздоровался и, нагнувшись, стал развязывать чарыки. Старуха бросила рядом с ним подушку, пододвинула мутаку. С ловкостью молодой женщины вытащила из печки чайник.
Тепло расслабило часового, и он расстегнул воротник рубашки.
— Я вздремну немного. Разбудите через часок.
— Спи, сынок. Кто в такое время забредет сюда? Спи спокойно.
— Спасибо. Которую ночь не смыкаю глаз.
Он положил голову на мутаку и тотчас заснул.
Оторвавшись, Магеррам проехал эйлаг Сусени и погнал коня дальше — вниз, по ущелью. Далеко за полночь он доехал до родника Готур. Слез с коня, выпил воду, окрасившую в красный цвет ближние камни, и вновь вскочил в седло. До Веди оставалось совсем немного. Дорога здесь взбиралась вверх, к выстроившимся в ряд скалам. Это место называлось «Крепостью нечестивца». Надо проехать мимо этих скал, перевалить невысокий холм, и окажешься в Веди.
Магеррам проезжал кладбище. Гнедой навострил уши. Под его копытами потрескивал лед. Тут и там чернели покосившиеся надгробья.
Он проехал деревянный мост над рекой. До дома Абасгулубека было рукой подать. Он не раз бывал у него.
«Пойду, будь что будет. Если спросят, скажу: пришел выразить соболезнование. Я должен был сделать это. Ведь он старший в нашей семье, он вырастил меня».
Магеррам слез с коня. Сунул кнут за голенище сапога, толкнул калитку. Во дворе был разведен костер. Рядом стояли самовары. Из боковой комнаты доносился плач, и сквозь узорчатую решетку окна виднелись женщины.
Он решительно поднялся по лестнице, прошел по коридору и оказался в ярко освещенной комнате, лицом к лицу с рассевшимися вдоль стен людьми. Даже молла, читающий коран запнулся и поднял голову.
— Магеррам, к добру ли?
«К добру? Будто не знают... Началось».
Он заметил у стены свободную подушечку, прошел туда, сел.
— Мы послали к вам Абасгулубека и Халила — сказал тот же голос.
— Знаю. Я пришел вместо них.
— Это они тебя просили или ты пришел сам?
— Сам. Я пришел выразить соболезнование...
Ему показалось, что с плеч его сняли тяжелый, непосильный груз и теперь он все стерпит...
— Ведь они ехали не для соболезнования. Они желали вам добра. Вы совершили подлость и еще пожалеете об этом.
Это были тяжелые, как молот, слова. Если ответить, он окажется в еще худшем положении. И потому он только опустил голову.
— А где ты сам был?
— Опоздал... Не успел...
Невысокий человек, сидевший рядом с моллой, встал и, подойдя к двери, обратился к кому-то, тоже сидевшему в верхнем углу комнаты:
— Дядя, не считайте меня дураком. Сейчас я принесу винтовку и на ваших глазах пристрелю его. Кровь смывается кровью.
Магеррам поднялся, приблизился к говорившему:
— Кровью меня не испугать. Никто не посылал меня, я пришел сам. Абасгулубек сделал мне много добра, я обязан ему жизнью. Именно поэтому я здесь. Если моей смертью смоется его кровь, что ж, я готов.
— А что тебе еще остается?
В этот момент в комнату вошел старик. Белые волосы оттеняли его смуглое, опаленное солнцем лицо, и казалось, старик весь излучал сияние. Он подошел к Магерраму.
