Людмила Шаховская - Тарквиний Гордый
Усадьба Руфа досталась в наследство его родственнику Бибакулу. Опасаясь колдовской порчи, а еще больше разглашения его совместных с фламином темных деяний, новый господин позволил колдуньям не только выйти замуж, но и уйти от него навсегда, куда они пожелают.
ГЛАВА XLII
Да здравствует жизнь!..
Мать с дочерью устроили на Неморенском озере прорицалище при совершенно развалившемся древнем альбанском жертвеннике Вирбиуса.
Что это за бог? Что за Лар-покровитель этих мест? Современен ли он Нумитору и его брату Амулию или еще древнее их? Не родональчальник ли их предков, самых япигов, первонасельников этих мест? Никто ничего уже не знал, кроме того, что Вирбий почитается в Неморене со времен незапамятных.
Прослышав о возникновении оракула, поселяне стали сходиться туда и обогащать приношениями плутоватых устроительниц святилища.
У греков Вирбием называли Ипполита, сына Тезея; оттого и неморенский жертвенник, когда его древнее значение забылось, уже в более позднюю эпоху, римляне отождествили с алтарями этого героя, прекрасного юноши, невинно погибшего по клевете мачехи, но спасенного Дианой, которая перенесла его из Грецин в Италию, поселила в глухих дебрях леса, у Неморенского озера, и дала ему новое имя Вирбия, чтобы скрыть от Зевса, желавшего его убить, как проклятого родным отцом, верившим клевете. Так излагает этот миф Виргилий в 7-й песне Энеиды.
Камилл, сам себя посвятивший верховным жрецом обновленного алтаря, совершал около него всевозможные вычурно дикие обряды, по заказам желающих, над людьми или, чаще, in effigie, над их изображениями, вроде забивания колов и иголок под кожу умирающих, подозреваемых в способности вредить.
Тит рассказывал замысловатые мифологические сказки; Диркея пела, или лучше сказать, завывала о будущем; Стерилла давала советы, отгадывала сны и предчувствия, лечила, и тайком приготовляла яды.
Эта компания довольно мирно сносилась с сильвином, которого продолжала считать и звать Авлом, к роли которого Арпин с течением времени привык до того, что даже не желал бросить своей подземной жизни с ее комедиями, искренно веря, как и вся его компания, что он служит представителем настоящему Инве, привлекает к нему чествователей.
Арпину не удалось спасти Грецина, вырванного им из рук поселян.
Его раны, полученные при защите взломанных ворот господской усадьбы, были не опасны, но постоянное, многолетнее пьянство проявило свои последствия в этот роковой момент: со стариком, попавшим в лапы Инвы, самое имя которого всегда наводило ему кошмар полнейшей паники, чудовища, которого он с самою наивною искренностью считал, как и все поселяне, настоящим мифологическим лешим, от ужаса случился удар.
Принесенный к Амальтее в лабиринт горных пещер, Грецин стал витать в своем родном Сибарисе, считая постеленную для него циновку с соломой за тюфяк, набитый лепестками фиалок, подносимую ему воду и козье молоко – столетним вином, а жареную птицу – соусом из соловьиного мозга.
Арпина, снимавшего с себя дома медвежью морду, но по привычке носившего остальной костюм Инвы, Грецин считал за Полемарха сибаритов (градоначальника).
Когда пришел Виргиний, он тоже не узнал его, бредя о своей жене и детях.
– Тертулла... дети... все здесь, все со мною, – говорил он с улыбкой, – я не осужден; меня не казнят; я всех вас вижу; все сошлись на пирушку; Амальтея, это твоя свадьба?
– Он бредит, – заметил Виргиний.
– С самого доставления его сюда, – ответил Арпин с грустным вздохом.
– А это что вздумалось?
– Прим положил ему на грудь деревянную книгу его родословной сибаритских архонтов и свел над нею руки, чтобы он держал ее; он так желал; не расстается с этою книгой.
Грецин тихо запел веселую свадебную песню.
– Он бредит... он умирает... конец всему! – прошептал придурковатый Ультим, на этот раз без обычных усмешек.
– Конец всему прежнему и начало новому! – заявил Прим. – Конец нашему рабству и начало жизни свободных людей! Отец дожил дни свои, а перед нами открывается перспектива длинной-длинной жизни... Грустно видеть смерть человека, которого мы привыкли любить, если не уважать, но не умирать же и нам с ним... Нет... Мы надеемся еще быть счастливыми... Да здравствует жизнь!..
Вырывавшиеся временами трудные, сиплые вздохи исхудалого бывшего толстяка доказывали, что он еще жив; тяжелые веки глубоко впалых глаз на минуту открывались; мутный, бессмысленный взор устремлялся в одну точку, на яркое пламя костра или факела, но этот взгляд быстро потухал, закрытый отяжелевшим веком; уста произносили что-то непонятное, очевидно, в бреду.
– Что это с ним сделалось! – воскликнул Виргиний, охваченный ужасом, и чуть вон из пещеры не выбежал. – Бедный Грецин!.. Эта грузная гора провалилась до самого донышка, откормленная к празднику туша превратилась в поджарого перепела! Ультим! Что сталось с вашим отцом?! Вдоль всего тела яма идет; ребра крутыми берегами торчат, глазами их перечтешь, без ощупывания. А руки-то... руки!.. Точно жерди... Пальцы, как у паука ноги, длинные, тонкие, костлявые, с посинелыми ногтями, больше, чем Камилл, Грецин стал похож на сухую жердь. Совсем, будто и не он, а чужой лежит...
– Полемарх! – обратился умирающий к Арпину. – Что же ты не пишешь брачного свидетельства моей дочери? Ведь, это жених ее?
Он указал взором на Виргиния.
– Да, ответил Арпин, – но я соединю их лишь после того, как ты благословишь.
Условия жизни, в какие попали все эти люди, – пустыня, дикарщина, – законов не признают, не имеют в них нужды, но тем не менее, люди развитые, привыкшие жить в обществе, хоть отчасти цивилизованном, всегда стремятся соблюдать, насколько возможно, подобие гражданских и религиозных законов, к каким они привыкли.
Поэтому и проскрипты, чувствуя здесь себя уже не рабами, а свободными людьми, составили с помощью знавших некоторые условия юриспруденции, Прима и Виргиния, брачное свидетельство именно в таком духе и впервые подписались теми именами, какие были их неотъемлемою собственностью по происхождению, но запрещены им условиями рабства.
Арпин почувствовал, что с этой минуты он аристократ и жрец, чего ему давно хотелось, что он, как всегда называли его отец, мать, дед из его самнитских князей – Люций Эмилий Скавр Арпин, получивший последнее прозвище по месту своего рождения в самнитском городе этого названия – Арпинум.
И он громко прочел это свое полное имя, соединяя своего друга с Амальтеей, дочерью архонта Василия Евлогида из Сибариса.
Свидетели-братья тоже подписали хартию именами, данными им отцом, но удержав и рабские клички, отчасти по глубокому уважению к памяти своего невинно замученного господина, отчасти по привычке к этим именам с детства, Евлогий Прим и Евлалий Ультим, эфебы сибаритские.
– Теперь и мой сын не просто Метт!.. – вскричал Виргиний после этого обряда, – да здравствует Марк-Метт-Виргиний-Руф, сенатор римский!
И он подбросил малютку со своих рук так высоко, что мать в страхе закричала, боясь, как бы он его не разбил об низкий потолок подземелья.
Через несколько дней после этой счастливой свадьбы Василий Евлогид Грецин умер, воображая себя вернувшимся на родину свободным человеком, но в то же время и напевая ходившую тогда в Лациуме насмешливую песню про лень и роскошь сибаритов, жителей г. Сибариса, разрушенного луканцами.
Вскоре после его смерти Прим женился на рыжей Фульгине, дочери Камилла от первой жены, а Ультим похитил себе черномазую Руллиану, бывшую скотницу Турна.
Все они ушли из этих мест в Самний, к бежавшему туда Эмилию Скавру, захватив часть сокровищ, составлявших жертвенный клад пещеры Инвы, но не ужились там.
У самнитов был обычай учреждать через каждые 7 лет «Священную весну» – праздник эмигрантов.
Все лишние люди, обременяющие собою правительство племени, собирались к этому времени в назначенный пункт, откуда после долгих пиров и разных молений перед разлукой с родиной, отправлялись в ту сторону, куда им указывало гаданье.
На этот раз к самнитским эмигрантам Священной весны примкнули римские проскрипты, пробираясь на юг, к руинам Сибариса, куда уже начали стекаться и другие люди, происходившие родом оттуда, чтобы восстановить город.
Имя Сибариса было слишком опозорено на весь мир ленью и роскошью, так что «сибарит» стало презрительным прозвищем. Поэтому и городу дали новое имя Фурии, от названия протекавшей там речки.
Разыскать своих благородных родных сыновьям Евлогида не удалось и составленная им с таким тщанием родословная запись всех предков не пригодилась, потому что в Сибарисе уничтожены все архивы.
Придурковатому Ультиму до этого было все равно, но умный, серьезный Прим сильно добивался своего утверждения кем-либо в благородном звании законным порядком, даже ездил для этого в Грецию, искать там сибаритов рода Евлогидов.
