Юлиан Семенов - Непримиримость
— Итак вы не намерены отказаться от своего решения? — сухо осведомился Герасимов.
— Ни в коем случае, — так же сухо ответил Лопухин.
— Но вы отдаете себе отчет к каким последствиям для вас это может привести?
— Русский народ меня поймет. Я пекусь о его будущем а не о своей карьере.
— Я бы хотел чтобы вы еще и еще раз взвесили все то бремя ответственности которое решились на себя взять. Не переоцените своих сил. Народ русский оценит ваш поступок так как мы ему присоветуем. Не обольщайтесь. Нас таких как вы и я сотня тысяч от силы. Нам бы и жить ощущая локоть друг друга. Пока то еще наш народ научится читать писать и думать! Столетия пройдут Алексей Александрович века!
— Не знаю как вы, а я горжусь моим народом, милостивый государь! — отчеканил Лопухин резко поднявшись и дав этим понять что визит полагает оконченным.
Попрощались кивком руки друг другу не подали.
Выслушав Герасимова премьер только пожал плечами.
— Полно, Александр Васильевич, будет! Я всегда считал вас трезвенно мыслящим человеком. Несмотря на то что мои пути с Лопухиным разошлись я высоко его уважаю. Он никогда не пойдет на то, чтобы играть на руку бомбистам.
— Петр Аркадьевич именно потому что я как вы изволили заметить, человек трезвенно мыслящий уверяю вас Лопухин поступит именно так как обещал. Он обижен властью. Обида — категория особого рода она подвигает людей на самые неожиданные действия, подчас совершенно необъяснимые. А в министерстве иностранных дел мне сообщили, что он днями выезжает в Лондон по делам своего банка. А в Лондоне сейчас революционный клоповник. И эсеровский филиал там функционирует на Чаринг— кроссе в доме три на втором этаже дверь налево. Он Лопухин-то с чего начал разговор? С того не вы ли меня к нему послали? Он спит и видит вернуться на службу. Если бы вы нашли возможным отправить ему письмецо накануне отъезда — мол по возвращении жду вас для разговора, вот тогда он бы еще подумал как поступить.
— Ну знаете ли — рассердился Столыпин, — я не намерен играть провокаторские игры, Александр Васильевич. Если я пишу такого рода письмо, это значит я должен с ним встретиться и предложить ему пост, а вам прекрасно известно отношение к несчастному Лопухину в сферах…
— Петр Аркадьевич если вы не прислушаетесь к моему совету империю ждет скандал какого еще не было. Нас всех обольют грязью.
Раздражаясь еще более Столыпин ответил достаточно резко.
— Российский премьер выше инсинуации бульварной прессы.
— Азеф может пойти на то чтобы открыть все Петр Аркадьевич. Чтобы спасти жизнь он будет готов выскоблиться. Он знает о нас очень много. У него такие информаторы сидят в Петербурге что и сказать страшно. Об отмене поездки государя в Ревель по морю он узнал раньше нас с вами. И сказал ему об этом действительный тайный советник высший сановник империи и сказал оттого что все ощущают трагическую неустойчивость происходящего!
Столыпин нервно поежился.
— Левые меня клянут вешателем союз русского народа обвиняет в либерализме и попустительстве евреям, что ж пора в отставку грех великой державе терпеть дрянного премьера…
— Вы прекрасно понимаете Петр Аркадьевич, что мыслящая Россия вами гордится. Речь не о вас идет, а об… — Резко себя оборвав Герасимов поднял глаза к потолку. — Поверьте прежде всего я думаю о вас, когда бью тревогу… Разоблачение Азефа на руку вашим врагам… Без него я не сумею впредь организовать то, что поможет вам хоть как то влиять на Царское Село.
— Ну хорошо, хорошо… — задумчиво произнес Столыпин. — А что если мы намекнем Алексею Александровичу иначе? Если во время доклада государю я категорически укажу ему на необходимость санкционировать наконец ваше производство в генералы? Неужели Лопухин не поймет что это обращено и к нему?
Герасимов почувствовал как ухнуло сердце. Головою он понял что это наоборот вызовет ярость Лопухина, но острое чувство радости за себя понудило его пожать плечами.
— Если вы полагаете, что Алексей Александрович поймет намек такого рода, то мне спорить с этим трудно.
— Вот и договорились.
Азеф пришел на конспиративную квартиру шефа охранки которую тот содержал на Итальянской улице, поздно, как и давеча, был трезв и подавлен, но не плакал уже.
— Значит надеяться не на кого, — выслушав Герасимова, заметил он. — Все. Точка. Конец.
— А что ежели согласиться на партийный суд? — задумчиво, словно себя самого, спросил Герасимов. — Ваш авторитет не позволит ЦК принять кардинальное решение. Кладите на стол свои карты. «Будь я „подметкой“, как бы смог поставить убийство Плеве? Великого князя Сергея Александровича? Генерала Мина? Градоначальника фон дер Лауница? Царская охранка повесит меня, попади я ей в руки! Когда это было, чтоб полиция платила деньги за такие-то казни врагов народа». Докажите, что я не ставил эти акты! Кто сможет опровергнуть очевидное? Лопухина выгнали со службы, не оставив ему даже оклада содержания! Всех его предшественников жаловали сенаторами, его — нет. В своем страстном желании вернуться в прежнее кресло он вступил в сговор с охранкой и начал кампанию против меня, которая на самом-то деле направлена против партии!" И — пообещайте им представить документы об этой провокации охранки.
— А я их представлю? — спросил Азеф тихо — Обещаете?
…Лишь когда Азеф уехал, Герасимов понял, что он не сказал главного; я должен был сказать ему, чтобы он предложил цекистам встречу со мной, здесь, в Петербурге; ладно, Чернов бы испугался; Савинков и вовсе в розыскных листах департамента полиции, ходит под петлею; но Бурцев-то может приехать! Вот я бы ему и влил по поводу Лопухина: «Да, состоит со мною на связи, да, изъявил согласие помочь нам в том, чтобы развалить партию бомбистов, которая лишена каких бы то ни было моральных устоев, действует по-разбойничьи, взрывая людей, исполняющих свой служебный долг. Да, Алексей Александрович поступил как патриот империи; на террор эсеров я отвечаю так, как считаю возможным. Попробуйте отвергнуть хоть одно из моих обвинений: первое, члены эсеровского ЦК живут в замкнутом мире, ввели своих жен в члены руководства, связаны круговой порукой Второе: деньги партии тратят бесконтрольно, снимают себе прекрасные квартиры в Париже и Лондоне, Женеве и Берлине, а рядовые эсеры идут на гибель по их приказам, отданным во имя честолюбивой жажды власти. Третье: прекрасно понимая, что крестьянская община есть рудимент, тормозит развитие нашего общества, мешает рождению миллионов хозяйственных, крепких крестьян, эсеровские вожаки ведут пропаганду и террор именно против того, чтобы дать мужику облегчение и уверенность в завтрашнем дне. Четвертое: сейчас, когда в России покончено с революцией, ЦК необходимо найти козла отпущения, взвалить вину за провал стратегии бомбистов на „полицейского провокатора“, каким называют Азефа. Если этот государственный преступник, коего вы называете „провокатором“, появится в пределах империи, я арестую его в тот же миг, и петли ему не миновать!»
Однако Азеф не писал, его нового парижского адреса Герасимов не знал; связь прервана.
В Лондон Алексей Александрович Лопухин выехал не один, а в сопровождении трех филеров генерала Герасимова.
За полчаса перед отправлением поезда Лопухин, прочитавший в «правительственном вестнике» указ о присвоении Герасимову генеральского звания, написал личное письмо Столыпину.
«Когда мне говорят, что провокатор Азеф поставил акт против губернатора Богдановича оттого, что Плеве спал с его женою, я могу ответить на этот вздор только одним — смехом. Богданович писал своим друзьям совершенно открыто, что его жена „дружит с Василием Константиновичем нежно и доверительно“. Богдановичу было выгодно, чтобы елико возможно большее число людей в чиновном Петербурге знали об этой связи, ибо на такого рода ситуации Богданович зарабатывал огромнейшие политические дивиденды! Ему двери во все министерства были открыты! Его губерния цвела, денег он не считал, мужик у него не бунтовал оттого, что он подкармливал его за счет казенных сумм, отпускавшихся по ходатайству мадам Богданович, „нежной подруги Василия Константиновича Плеве“. Ежели желаете, могу при этом назвать имя любовницы самого Богдановича, чудо что за женщина, цветочек и молода, к чему ему было печься о тридцатипятилетней супружнице? Да и сам Плеве одновременно с мадам Богданович имел другую связь, с графиней Кочубей, — все ближе, жила в Петербурге, мужа нет, „люби, не хочу!“. А уж то, что самого Плеве убили боевики, ни в какие ворота не лезет, чушь собачья, антирусская клевета, желание представить наш народ племенем низких интриганов, алчущих крови…»
Больше у них на Азефа ничего нет, думал между тем Герасимов, листая письмо, по его же, Азефа, просьбе он потратил немало усилий, чтобы выкрасть в департаменте полиции его личный формуляр, с этой просьбой Азеф обратился после того, как Меньшиков переметнулся к Бурцеву; формуляр Герасимов сжег, оставив впрочем, собственноручное письмо Азефа директору департамента Лопухину с сообщением, что в Россию выехал бомбист Егор Сазонов с целью убить Плеве: «Поставьте за ним наблюдение, весьма опасен».
