Мэри Рено - Маска Аполлона
Солнце шло к закату. Когда я появился у Менекрата, он был еще сонный после сиесты и сидел брился. Увидел меня — вскочил, порезался; пришлось ему лазать по потолку в поисках паутины, чтобы кровь остановить… Мне показалось, что я и не уезжал от него.
До чего ж обидно, сказал он, что я пропустил эти последние несколько месяцев, тем паче что еще и в крушение попал. Я рассказал ему, что слышал в Тарентуме какие-то дикие истории; но они наверняка раздулись по дороге…
— Ошибаешься, — возразил он. — Преувеличить там невозможно, только преуменьшить. Однако работа для артистов была, этого не отнимешь.
— Я от него такого не ожидал…
— Нико, дорогой! Даже он не стал бы приглашать флейтисток и канатных плясунов на похороны отца. Месяц траура он выдержал вполне достойно. Наверно, этот месяц ему понадобился, чтобы поверить, что старик на самом деле умер. Даже и после того какое-то время казалось, что Дион возьмет дела в свои руки и заменит ему отца…
Тут он, вроде, спохватился и сменил тему. Однако, когда я спросил о Дионе, рассказал мне, что с ним всё в порядке; и что он подарил городу тридцать триер, чтобы карфагеняне не слишком радовались смерти старого Дионисия.
— Тридцать!? — воскликнул я. — Самый богатый человек в Афинах заорет, что его убивают, если ему насчитают налогов больше чем на одну.
— Ну, а он дал тридцать. Наши богатые очень богаты, можешь мне поверить. Вы не встретили патрульное судно на подходе?
Он опять слишком резко сменил тему, опять что-то осталось недосказанным.
— В чем дело? — спросил я. — Ты что-то знаешь, так говори прямо, а не вокруг да около.
— Ты в харчевню к цирюльнику не заходил по дороге?
— Нет. Погода была такая, что на корабле сам побрился. А что бы я там услышал?
— Ну как же, — ответил он, ставя на стол вино, сласти и всё такое, — историю младшего Дионисия, разумеется. Начнем с того, что история эта началась, когда Филиста вернули из ссылки.
Это имя мне ничего не говорило. Менекрат объяснил:
— Это очень важный человек, до сих пор, хотя его изгнали, когда я еще мальчишкой был. А перед тем он был комендантом Ортиджи. Богат, как царь Мидас; такие приемы задавал, что они в историю вошли. Как и его любовные дела. Одной из его любовниц была мать старого Дионисия; но Архонт тогда только-только власть захватил и сделал вид, что ничего не знает: слишком был опасен Филист, чтобы с ним ссориться. Однако попозже он женился на родственнице Дионисия, не спросясь того, и тут уже другая история пошла. Дионисий решил, что он к власти тянется; тотчас усадил его на триеру, что в Италию уходила, и отправил на медовый месяц в изгнание. Так он там и торчал до нынешнего года, до амнистии.
— Так значит, какие-то реформы были? — спросил я.
— О да! Я уже говорил, что в первые пару месяцев Дион чудеса творил. Выпустил из карьеров много людей, сидевших там годами, изгнанников вернул… Когда Филист попросился назад, Дион наверно просто из принципа согласился. Не думаю, что это Дионисий его вернул: слишком молод, чтобы его знать. Во всяком случае, Филист вернулся. Говорят, он там в изгнании историю писал, как многие неудачливые генералы, так что постоянно был в курсе всех событий. Он до сих пор очень рисковый малый, несмотря на возраст; не успел и дом в порядок привести, как задал пир не хуже своих прежних; по отзывам тех, кто помнит. Дион ушел оттуда рано, а Дионисий оставался до конца. То бишь, до утра на третий день. Каково?
— Так с этого всё и началось?
— Ну, он всегда развлекался потихоньку, украдкой от отца. Но в тот раз, наверно, до него впервые дошло, что теперь он — Архонт, и может делать всё что захочет.
Я вспомнил свою вторую аудиенцию в Ортидже; и его лицо, когда он заговорил о соблазнах в Сиракузах. Менекрат сказал, что в тот раз я из-за траура внимания не обратил.
— Могло быть и хуже, — продолжал он. — Если бы он хотел крови, мог бы ту еще резню устроить!.. Но он у отца в доме всю жизнь прожил, как мышка в норке; врагов заиметь у него и возможности не было. Так что никакой другой крови ему не надо было, кроме той, что девственницы проливают; и единственное, чего ему хотелось, это чтобы пир никогда не кончался; теперь, когда отец не звереет от шума, мешающего писать, и не разгоняет компанию. Так что следующий банкет задавали уже во Дворце. Об этом я много слышал от одной знакомой, она со змеей танцует. Просто поразительно, чему она научила свою змею, ты должен как-нибудь посмотреть на нее. Но на третий день того пира ее отпустили; им захотелось чего-нибудь свеженького. Когда хозяин хочет чего-то нового, и платит, да еще в таком месте, где полно гетер, акробатов и разных-прочих, тут одно за другое цепляется без конца. Где-то через неделю из Ортиджи уже столько историй выплеснулось, что на любую из них находилась такая, что ее переплюнет. А между Крепостью и Карфагеном всегда существовала тайная связь; старик использовал ее, когда ему нужно было; и Филист о ней знал. Теперь, вместо секретных переговоров о обмене заложников или убитых, ее использовали для того, чтобы зазвать в Сиракузы жонглеров, фокусников, плясунов… Кого только там не было.
— Время от времени вся компания выходила на свежий воздух, погулять; поначалу в Ортидже, а потом и через все ворота в город. Очень скоро жен, дочерей и сыновей стали запирать, стоило появиться факелам на улицах: дворцовые кутилы полагали, что если они кого насилуют это большая честь, так что нечего тут недовольные рожи строить и портить праздник. Если кто появлялся с каким-нибудь делом, его немедленно гнали вон. А тем временем солдаты и эфоры грабили город: знали, что присматривать за ними некому, так что поборы выросли вдвое, моментально.
— А что Дион? — спросил я.
— Заглянул к ним, — так мне подруга рассказывала, — попробовал привести хоть кого-нибудь в чувство… Дионисий, разумеется, только одного хотел — напоить и его. Это еще при ней было. Когда он пришел еще раз, я полагаю, там все уже под столами валялись или были при деле на ложах. Так что ему ничего не оставалось, как ждать, когда они притомятся, а его друг-философ приедет из Афин. Ты знаешь, похоже, что не зря ждал… Но что ни один артист не голодал в те дни, это точно. Между пирами театр, чуть ни каждую неделю; мы пьесы не бережем для великих праздников, как вы в Афинах. Я столько заработал, что на полгода хватит. Это хорошо, потому что лето кончилось для кузнечика.
Он посмотрел на меня исподлобья, словно надеясь, что достаточно сказал.
— Лето всегда кончается, — ответил я. — А ведь я всего этого не знал, когда собрался к вам. Просто надеялся на праздник какой-нибудь.
Он стоял молча, хмурясь и кусая губы. Теперь ошибки быть не могло: что-то его угнетало. Я разозлился — и потребовал, чтобы он прямо и честно сказал в чем дело.
— Жаль, что ты не зашел в харчевню и не услышал это там…
Он прошел мимо меня во двор, огороженный высоким забором. Теперь там была зеленая тень от винограда, а тыквы расцвели крупными желтыми цветами; так что лицо его отсвечивало цветом бронзы, полежавшей на морском дне. Он снова вошел с дом, и я подумал: «Вот сейчас».
— Кому приятно сообщать другу скверные новости, Нико? Ты понимаешь, твой друг Дион и его софист решили искоренить театр. Прикончить его, выкорчевать. Вот и всё.
— Но это невозможно! — сказал я, чувствуя, как по спине пошел холод, какой бывает только от правды. — Ведь праздники священны.
— Настолько священны, что театр их не достоин. По крайне мере, такой слух идет. — Горячая сицилийская ярость превратила его лицо в насупленную маску; но он превозмог это и положил мне руку на плечо. — Извини, Нико. Можно подумать, что я тебя в этом обвиняю. Быть может, не стоит верить всему что говорят… Но одно я знаю точно. Артисты были в Ортидже повсюду; их ужинать приглашали, выступить просили, золотом платили. А теперь, с тех пор как этот Платон появился, больше не зовут. Никого, даже самых лучших. И больше того, по меньшей мере тридцать лет в день именин Архонта ставили какую-нибудь пьесу. Его собственную, если была, или что-нибудь еще, — но всегда. А в этом месяце прошли именины нового Правителя. Ни-че-го. Даже банкета не было. Только жертвоприношения и гимны.
Тени во дворе удлинились, и зеленый свет стал холоднее, как перед дождем. Мне вспомнились Дельфы, расписная винная чаша с Эросом, разговоры при свете лампы… Я тогда думал, на какой же замечательный ужин пригласили меня: никаких жонглеров и флейтисток, только беседа, настоящий пир по-настоящему благородных людей. В голове не укладывалось, что из той беседы могут прорасти сегодняшние новости; так в фехтовальном классе не ждешь, что тебя проткнут.
— А ты не думаешь, что Дионисий просто валяется в похмелье? — спросил я. — Твой кузен Теор ничего не слыхал? После таких излишеств, каким-нибудь желудкам во дворце могла понадобиться медицинская помощь.
