Михаил Волконский - Мальтийская цепь
– Как же, как же, милый друг, есть… есть! – перебил Мельцони. – Вам сейчас дать их?
Этот покровительственный тон удивил Литту.
– Да, сейчас, – ответил он, но с таким выражением, из которого было ясно, что он не желает обращать внимание на заносчивость своего собеседника.
Мельцони, как бы с полною готовностью сделать Литте всякое удовольствие, встал, достал ключи, вытащил из-под постели большой чемодан, отпер его и начал рыться в нем.
– Вот, вот, – наконец проговорил он, доставая несколько пакетов, и, подойдя к Литте, подал их ему.
Граф стал быстро распечатывать и бегло просматривать полученные им пакеты. Тут были несколько писем от товарищей-мальтийцев, затем письмо от великого магистра, письмо от дюка ди Мирамаре, который сообщал, что он жив и здоров, женился и живет теперь в Риме. В большом пакете, запечатанном печатью Мальтийского ордена, Литта нашел формальное полномочие о назначении его резидентом ордена при русском дворе, но нигде не было ни намека на какие-нибудь деньги или что-нибудь подобное. Правда, великий магистр, насколько Литта успел пробежать его письмо, почему-то утешал его и давал понять, что все, мол, тлен и суета в этом мире.
– Что, граф, интересные новости получили? – спросил Мельцони.
– Да, очень, – ответил Литта и стал собирать свои бумаги.
– Узнали что-нибудь о ваших бывших имениях? – опять спросил Мельцони, так равнодушно, как только мог это сделать.
– О моих бывших имениях? – переспросил Литта. – Что это значит?
Мельцони улыбнулся, заранее предвкушая удовольствие, какое ему предстояло сейчас, так как он берег для Литты очень интересную новость.
– Очень просто! – проговорил он. – Декретом Французской республики, только что изданным, все поместья Северной Италии, принадлежащие дворянству и монашеским орденам, отняты у прежних владельцев и объявлены собственностью народа.
Литта сразу понял теперь тот покровительственный тон, которым считал себя вправе разговаривать с ним Мельцони. Но он понял также, что он, за минуту пред тем считавший себя богатым человеком, стал теперь нищим, потому что все его родовые командорства находились в Северной Италии и он лишился сразу всего состояния.
Как, однако, ни было ужасно для него это известие, как ни вглядывался Мельцони в его лицо, чтобы уловить хоть тень, хоть малейшее выражение волнения, лицо Литты осталось совершенно спокойно, как будто дело вовсе не касалось его.
– Неужели это правда? – произнес он тем же тоном, каким спрашивал у Мельцони пакеты, взглядывая на него своими большими, ясными глазами.
– Правда, правда, – подхватил Мельцони, – вероятно, на днях об этом будет объявлено официально.
Мельцони говорил очень нервно, боясь, что Литта не верит ему, и вся его тощая, маленькая фигурка была в движении. Однако граф вполне верил, и только спокойствие его от этого не изменилось. Он слишком хорошо умел владеть собою, чтобы выказать пред Мельцони свое волнение.
– Благодарю вас за известие, – сказал он, вставая, – до свидания, – и, поднявшись во весь рост, с особенным достоинством поклонился итальянцу, удивленно смотревшему на то, как он принимает известие о внезапной потере своего состояния, а затем, выпрямившись, направился к двери. – Вы мне позволите, – обернулся он к Мельцони, уходя, – прислать вам какой-нибудь подарок в благодарность за привезенные пакеты?
Мельцони, потеряв уже свой дерзкий, покровительственный вид, невольно поклонился ему ниже, чем хотел сделать это.
II. Зачем приехал Мельцони?
Выходя из гостиницы, Литта встретил зубовского секретаря Грибовского, который, исполняя поручение князя, шел извещать Мельцони о награде.
Грибовский нарочно отвернулся от графа так, чтобы тот видел, что он не желает ему кланяться, но Литта вовсе и не заметил его.
«Ишь, гордость какая в этом человеке! – подумал последний. – Идет, словно мир покорил!» – и, чувствуя, что его совершенно не заметили, стал нарочно громко звать прислугу и расспрашивать, где комната итальянского курьера.
Мельцони встретил его (Грибовский был одет довольно просто) сначала очень сдержанно, но, когда узнал, что к нему явился секретарь князя Зубова, немедленно растаял и согнулся в три погибели.
Грибовский сообщил ему причину своего посещения, и Мельцони выказал при этом такую жадность, сквозившую в каждом его слове, что нетрудно было понять, что самою лучшею для него наградою будут деньги. Грибовский так и решил это.
Выяснив себе этот главный вопрос, секретарь Зубова, чтобы не сразу уйти, перешел к самому общему разговору, который обыкновенно ведут постоянные жители города, встретившись с приезжим иностранцем. Он стал расспрашивать, как понравился Мельцони Петербург, сожалеть, что тот приехал в самое дурное время, и расспрашивать, что он намерен делать. Мельцони отвечал, что Петербург ему очень нравится (Литте он только что говорил совсем другое), что дурное время пройдет и он останется хоть до лета, чтобы вполне узнать русскую столицу, и что приехал сюда, надеясь рассеяться и повеселиться.
– Так вы в «Красный кабачок» поезжайте, – посоветовал ему Грибовский, – цыган наших послушайте, потом… все это очень интересно… за городом; на тройке туда поехать можно.
– Да. А в самом городе есть какие-нибудь учреждения, где можно провести время? – спросил Мельцони.
– О, сколько угодно! Театр есть. Вот тоже трактир «Старый Пекин», Гидля кондитерская, там недурно кормят… и по-французски говорят… Для вас, как иностранца, это важно, особенно в первое время…
Мельцони очень обрадовался этому и просил рассказать ему, как найти кондитерскую.
– Я, пожалуй, подвезу вас, – предложил Грибовский, – для первого раза, потом уже сами будете знать.
– Вот и отлично, – согласился Мельцони.
Они поехали вместе, и на Миллионной Грибовский выпустил своего спутника, указав ему кондитерскую.
Мельцони вошел туда с теми движениями и манерой, которые свойственны человеку, попавшему впервые куда-нибудь. Он огляделся и, заметив стоявшего за прилавком хозяина, прямо подошел к нему.
– Мсье Гидль? – спросил он по-французски.
– К вашим услугам, – ответил тот, расправляя свой белый фартук и кланяясь.
Теперь Мельцони знал, что ему делать.
– Чашку кофе, – проговорил он. Гидль кивнул головою и сказал:
– Сейчас.
– С римским сахаром, – добавил Мельцони.
Гидль приостановился, быстро взглянул на него и спросил:
– Вы, вероятно, иностранец?
– Я приехал из Рима, – ответил Мельцони, заметно только для самого Гидля прикасаясь рукою ко лбу и к груди.
– Пожалуйте! – проговорил содержатель кондитерской и пошел вперед, показывая ему дорогу.
В коричневой комнате с Распятием в задней стороне кондитерской, куда Гидль ввел Мельцони, было уже много народа. Все сидели за столом и поднялись навстречу Мельцони. Сидевший на главном месте Грубер подошел к нему, спрашивая:
– Синьор Мельцони?
Итальянец отвесил низкий, почтительный поклон и подал Груберу сложенную в три раза бумагу, которую уже заранее вытащил из кармана.
Грубер развернул ее, просмотрел, сделал вид, что поцеловал стоявшую на ней надпись, и, обращаясь к Мельцони, снова проговорил:
– Так милости просим. А мы заждались вас… мы давно уже в сборе.
– Я не властен был над собою, – оправдывался Мельцони, – меня задержали.
Грубер стал знакомить его с присутствующими: «Бжозовский, Вилли, Эверанжи, Вихерт», – называл он, и Мельцони каждому низко кланялся и получал такой же ответный поклон. Они сели. Грубер указал Мельцони место против себя.
– У вас есть бумаги? – спросил он.
Мельцони вынул несколько запечатанных писем и передал иезуиту.
– Ну что, как идут дела? – заговорил тот снова. – Что, его святейшество все еще не решается гласно восстановить наш орден?
– Кардинал Консальви прилагает все старания, – ответил Мельцони.
– Ну что ж, дождемся, а пока будем и так работать. Иезуиты говорили по-латыни.
– Одно из самых важных сообщений, которые я привез, – начал Мельцони, – это, вероятно, появление в России перфектибилистов.
– Все-таки! – не удержался один из иезуитов, ударив по столу кулаком.
– Не перфектибилистов, а иллюминатов… иллюминатов, – повторил Эверанжи, обращаясь к Мельцони. – С тех пор как мы добились изгнания их из Баварии под этим именем и разгрома их шайки, пусть они так и называются.
Тайное общество перфектибилистов было основано Вейсгауптом с целью противодействия иезуитам.
– Не в этом дело! – перебил Грубер, кусая ногти. – Я уже имею сведения – мне казалось, по крайней мере, что они тут устроили свое гнездо…
– Да, – продолжал Мельцони, – у нас стало известно, что они направились сюда… и даже сам Adam Vetus[19] должен быть здесь…
Он знал, какое впечатление должно произвести на отцов-иезуитов это имя.
– Adam Vetus! – шепотом повторило несколько голосов.
