Геннадий Ананьев - Риск. Молодинская битва
— Счастье-то какое Бог дал, — умиленно повторял князь-отец, прижимая к себе сына и похлопывая по тугой спине. — Счастье-то какое!
Но нежность эта не могла быть долгой. Они — мужчины. Они — воеводы. Отец мягко отстранил сына, сказав:
— Ну, будет!
Князь шагнул к Никифору Двужилу, который стоял в ожидании, когда на него обратит внимание государь его, поклонился низко, затем взволнованно заговорил:
— Я всегда верил в твою преданность моему дому, но то, что ты сделал для меня, я даже не могу оценить! — И он снова низко поклонился своему стремянному.
Настало время и Никифору степенить князя:
— Будет, воевода. Иль мы дети, в куклы играющие. Я поступал по чести. А каков твой сын в сече, сам поглядишь, тогда и скажешь свое окончательное слово.
— Знаю и без того — худу не научил. Но ты прав, не стоит уподобляться слезливым бабенкам. — Голос его окреп, зазвучал властно: — Готовь дружину к встрече со мной. Славно она потрудилась без меня, хочу знатно ее наградить: каждому — по новой кольчуге и по золотому рублю. А тебе, Никифор, и Сидору Шике — милость особая. Вдвое земли вам добавлю с селами и велю новые терема срубить. Каждому по чину. И вот еще что: младшего моего бери в обучение. Княгиня по слабости своей не пустила его к тебе, а теперь наверстывать нужно упущенное.
— Постараюсь, князь. Завтра же начну.
Начать-то он начал, смог по-настоящему приобщить к ратному делу и князя Михаила, хотя сейчас события повернули в такое направление, о каком обычно говорят: «Не дай, Господи!»
Началось с того, что на одной из сторож, стоявших на засечной линии между Козельском и Воротынском, казаки-порубежники перехватили литовского вельможу, которого сопровождала внушительная охрана. До стычки дело не дошло лишь потому, что благородный гость сдержал своих телохранителей, а казакам сообщил:
— Мы с миром к князю Воротынскому посланы Сигизмундом.
Поверить казаки поверили, но свою охрану учредили, хотя и негодовал вельможа. С великим шумом, таким образом, прибыл к князю Воротынскому польско-литовский посланец, хотя надлежало, по цели его визита, тайно появиться в княжеском дворце.
Шум литовцами был задуман с умыслом: князь вынужден будет учитывать, что их встреча получила огласку и скорее согласится на предложение, понимая, что в противном случае он все равно окажется под подозрением, а при желании его противников в Кремле может быть обвинен в измене и даже казнен. Выбор у князя, таким образом, сужен до минимума.
Представ пред князем Воротынским, вельможа заговорил, вовсе не заботясь о том, чтобы прежде палату покинули сопровождавшие его казаки.
— У меня, князь, письмо тебе от самого Сигизмунда, а меня твои люди доставили как преступника!
Князь Иван Воротынский, сразу поняв, какая угроза нависла над ним, ответил резко:
— Я присяжный одного повелителя — царя Российского великого князя Ивана Васильевича. Если твоему королю что-либо нужно, пусть шлет к нему послов. Письмо своего короля вези обратно!
Посланец, уже протянувший было князю пакет, подержал его, подержал, надеясь, видимо, что князь передумает, затем положил на прежнее место — в дорожную суму-калиту, с явным сокрушением молвил:
— Выходит, окольничий Лятцкий солгал, сказавши, будто имел с тобой, князь, уговор? Несдобровать, значит, окольничему. Ой несдобровать! Мой король не жалует лжецов.
Опешил князь Иван от такого нахальства, не вдруг нашелся, что сказать в ответ, литовский же посланец продолжал:
— Не стоит удивляться, князь. Тебе же хорошо известно, что князь Симеон Вельский и окольничий Иван Лятцкий присягнули моему королю.
Вот это — новость. У князя Ивана перехватило дыхание от такой дерзости литовцев, так удачно выбравших время для мести за то, что когда-то возвратился он в свое исконное отечество, покинув Казимира. И не один. Уговорил тогда и других князей ветви Черниговской.
Приказал князь гневно:
— Взашей гоните! За рубеж удела моего! За рубеж России!
Не то решение принял князь. Ой не то. Оковать бы посланца Сигизмундова и свести в Москву, к царице Елене, но в горячке не подумал о последствиях сделанного опрометчивого шага.
На худой конец самому бы скакать в Москву. Но и этого князь не сделал. Думал, конечно, об этом, но так некстати татарская сакма прорвалась через засечную линию, опередив на пару дней весть лазутчика. Обратный путь сакмы верный человек из степняков передал, оттого ее не выпустили. Сам князь повел дружину, чтобы отсечь отход грабителям. Сакму, как стало привычно княжеской дружине, казакам и стрельцам сторож, побили, награбленное татарами вернули хозяевам. Даже с лихвой. Ни одного татарского коня, ни одной сабли, ни одного доспеха, ни одного пленного татарина не взял себе князь, все раздал смердам, чтобы поскорее те встали на ноги, и это возвышало его в глазах подданных.
Гордясь удачей, князь Иван забыл о литовском посланце, но тут прискакал к нему гонец от князя Ивана Вельского, главного воеводы речной рати. Уведомлял он Воротынского, что в самое скорое время поедет поглядеть, все ли ладно в полках, что стоят в крепостях по Оке, неяременно тогда наведается и в его вотчину, просил поэтому не отлучаться из дома надолго.
Доволен князь Воротынский, что вспомнили о нем, велел Двужилу еще раз проверить самолично, все ли в полном порядке у дружины, чтобы комар носа не подточил, если задумает главный воевода догляд учинить; послал своих подручных на все сторожи, чтобы и там не углядел изъяну какого главный воевода, если соберется проверить, как идет порубежная служба, — ждал, короче говоря, князя Ивана Вельского, как главного воеводу, а вышло совсем не то, к чему князь готовился.
Иван Вельский приехал к Воротынскому во дворец один, лишь с малой охраной. После взаимных поклонов, после представления Вельскому княжичей Михаила и Владимира и приглашения быть гостем в его доме Вельский ответил Воротынскому:
— Недосуг, князь. Поговорим, уединившись, и я отправлюсь в обратный путь.
Не смог скрыть разочарования князь Воротынский. Особенно тем, что даже с княжичами не хочет побеседовать главный воевода. Спросил недовольно:
— Иль помешают сыновья мои беседе? Сын мой Владимир уже дружину водит, литовцев и татар знатно бивал. Михаилу тоже воеводская стезя самой судьбой предназначена, коль мы порубежные князья.
— Ну, что ж, хочешь сынов позвать — зови.
— Спасибо. Только не обессудь, князь Иван, не стану я с тобой речи вести, пока не отобедаем, медку пенного по чарке-другой не осушим. Уважь хозяйку. Она старалась, чтобы гость остался доволен.
— И верно, хозяйку обижать негоже, — согласился князь Иван Вельский. — Прости, что не подумал об этом, ч Времени у меня действительно — кот наплакал.
В дальнейшем все пошло, как и положено идти, когда в хлебосольном доме уважаемый гость: столы ломились от всякой всячины, кубками с пенным медом и фряжским[140] вином обносила трапезующих сама хозяйка, меняя на каждый выход наряды (один краше другого); хотя и не терпелось узнать Ивану Воротынскому, с каким умыслом пожаловал главный воевода князь Вельский, а самому Вельскому тоже нужно было спешить, ни тот ни другой не торопили время, всецело отдавая дань традициям гостеприимства.
С особенным удовольствием Иван Вельский целовал хозяйку, принимая из ее рук очередной кубок.
Потехе, однако же, час, а делу — время. Поклонился Вельский хозяйке низким поклоном, перекрестился на образа, висевшие в красном углу под лампадой, и попросил князя Воротынского:
— Веди в свои покои.
Когда они остались вчетвером, Иван Вельский сразу же заговорил о том, ради чего приехал. Не стал ходить вокруг да около.
— Известно ли тебе, князь, что князь Юрий Иванович Дмитровский, дядя государев, оклеветан Андреем Шуйским и, хотя клевета сия доказана, все же заточен Еленою?
— Ведомо. Я тогда в Москве жил.
— Известно ли тебе, князь, о беззаконной связи Елены с Овчиной?
— Слух доходил. Только с трудом верится в это. Она же — царица, а не шлюха.
— Шлюха! К тому же — жестокосердная. Князя Андрея Ивановича Старицкого, младшего дядю царя, тоже намерена оковать.
— Не сокрушусь. По его милости я сколько лет в темнице цепями звякал!
— Князя Михаила Глинского, кто восстает против Елениной связи с Овчиной, тоже грозится оковать!
— Предателю туда и дорога. Всех, у кого служил, предавал, а теперь в добродетель играет. К тому же, не верю я, что он искренне сменил папство на православие. Не верю!
— Ну, а то, что в опале князья Оболенские, Пронский, Хованский, Полецкий, боярин Михаил Воронцов, разве не выказывает жестокого нрава Елены. Да и она тоже — иноверка.
— И правда, не русских она кровей.[141] И папистка[142] в душе.
— А царь Иван Васильевич, сын ее, чьих он кровей? Глинских? Вот и прикинь, сподручно ли нам, князьям родовитым, шапки ломать перед бабой-иноверкой, перед сыном ее малолетним, тоже неведомо каких кровей? Будет ли он радетелем Земли Русской или своей гордыни ради самодержествовать, думать да гадать только остается.
