Андрей Расторгуев - Атака мертвецов
В тот раз Борис тоже отправился верхом вместе с Семеновым и казаком, присланным из штаба бригады. Ехали уже по темноте, все время лесом. Луна, хоть и не особо яркая, давала достаточно света, чтобы разглядеть проселочную дорогу, которая уводила на север, оставляя обрывы с буераками чуть правее. Где-то за ними находилась Гаврихруда, у которой вчера вела бой 4-я стрелковая бригада.
– Иди мы днем, увидели бы кучу мертвяков, – подал голос казак, средних лет бородач с поблескивающей в ухе толстенной серьгой. – Страсть сколь здесь людишек накрошено!..
Лес постепенно становился гуще. Залитый лунным светом, он выглядел таинственно и зловеще. Лошади шли уже не дорогой, а какой-то узкой, пешей тропой, едва различимой под ветвями огромных деревьев, застивших луну. Кое-где между стволами серели трупы. Борису, жизнь которого протекала большей частью в культурных условиях Петербурга, стало не по себе. Он то и дело передергивал плечами, надеясь, что этого никто в полумраке не различит…
Казак привел их к неказистому строению у полотна железной дороги. Оказалось, это будка сторожа, в которой и ночует штаб 3-й бригады.
Все спали мертвым сном. Лишь часовой на входе бодрствовал, да и то, казалось, вот-вот свалится. Оставив лошадей на попечении Семенова, Борис на пару с казаком нашли среди спящих и растолкали капитана Пунагина, строевого адъютанта, который после Верховского исполнял обязанности начальника штаба.
Перед ними предстал крайне утомленный, ничего со сна не соображающий человек с бледным, изможденным лицом. С трудом удалось добиться, чтобы он уяснил, наконец, кто такой капитан Сергеевский и для чего, собственно, сюда прибыл.
– Я привез приказ командира корпуса на завтра, – это заставило Пунагина окончательно проснуться.
Вместе они разбудили генерала Стельницкого. С трудом приподняв голову, старик слабым голосом попросил:
– Уж разберитесь без меня, пожалуй… Сами, все сами… Примите штаб и составьте приказ бригады на завтрашний день.
И уронил голову. Казалось, мгновенно уснул, но вдруг забормотал снова:
– Вы не подумайте… Я очень рад, что вы приехали, но, уж простите, все равно мне сейчас ничего не понять… Делайте, что должно…
Теперь Стельницкий точно спал – засопел размеренно. Да, не зря он выпросил в штабе корпуса генштабиста. Подобно ему спят лишь после множества пережитых кошмаров…
Пунагин подвел Бориса к столу, на котором расчистил угол, поставив туда закопченную керосиновую лампу с наполовину отбитым стеклом.
– Я, с вашего позволения, прилягу, – сказал адъютант, пошатываясь и потирая слипающиеся глаза. – Не могу больше, да и не понимаю в этом ничего. Никогда не занимался ничем таким…
Он удалился, оставив Сергеевского наедине с коптящей лампой.
«Мое первое самостоятельное и серьезное дело на театре военных действий. Вот ты какое!» – с усмешкой подумал Борис, озираясь по сторонам. Одинокая, темная сторожка. Только стол в круге света. Вокруг храпят совершенно незнакомые люди, даже не подозревающие, что здесь находится офицер Генштаба, который назначен их начальником. А ведь Сергеевский и сам на грани. Прошлую ночь ни минуты не удалось поспать. Перед внутренним взором все время всплывают валяющиеся в лесу мертвые тела, будоража и без того расстроенное сознание. Еще и нелепости службы последнего месяца не на шутку подорвали веру в свои силы и умения. Жалкое, беспомощное чувство…
И все же, хочет он того или нет, может или обессилел, а должен, просто-таки обязан составить приказ бригаде. Приказ на марш целым четырем полкам и артиллерийскому дивизиону, которых до этого знать не знал, а только слышал, что есть такие. Марш лесами, где уже прошли жестокие, кровопролитные бои, унесшие многие жизни, и неизвестно, какие новые напасти еще поджидают.
Борис постарался взять себя в руки, представив, что решает обычную тактическую задачку. Вспоминая учебу в академии, за три с лишним года уже порядком подзабытую, стал по двухверстной карте составлять приказ: «Итак, о противнике ничего не известно. Свои силы и расположение примерно знаю. Требуется осуществить дебуширование из леса и овладение приграничной полосой. Разведки нет, связи с соседями нет. Обстановка совершенно не ясна…»
План марша получился чертовски сложным. Три колонны, общий авангард, боковой авангард. Выравнивание на большом привале. По выходе из лесов поворот почти на девяносто градусов с перестроением из трех колонн в две.
Пока составлял приказ, клевал носом, поминутно засыпая и вздрагивая, как только лоб касался столешницы. Но вот указаны последние пункты, расставлены все точки над «i». Перечитал. Вроде все логично и вполне понятно. Взяв лампу, отправился будить генерала. Тот сел, сгреб поданные листки. На каждом, не глядя, поставил подпись и вновь завалился на боковую. Читать писанину Бориса не стал, сказав лишь:
– Уж увольте. Я целиком и полностью доверяю вашей компетентности…
Теперь к Пунагину. Его пришлось изрядно потрясти, пока не проснулся. Потом долго ему объяснял, подсовывая написанные под копирку экземпляры приказа, что их надо разослать. Понял, наконец. Пошел разыскивать среди спящих каких-то стрелков для связи. Пока он это делал, Сергеевский в изнеможении прилег на узенькую скамейку возле окна и не заметил, как уснул.
Разбудили его, когда уже светало. Сунули в руки кружку с горячим, похожим на чай напитком и кусок наполовину засохшего хлеба. Позаботились, в общем, чтобы с голоду не помер. А уже в шесть утра он трясся в седле под осенним дождем, по раскисшей лесной дороге, в компании генерала Стельницкого, небольшой группы офицеров и взвода казаков. Штабисты выглядели неважно. Измученные, небритые, чумазые. Но все предельно собраны. Серьезные лица. Никто не шутит, не смеется. Видно, что многое пережили. Общаются просто, почти дружески – хоть между собой, хоть с Борисом, хоть с генералом. На дисциплине, однако, это никак не сказывается. Среди этих суровых и одновременно простых людей Сергеевский чувствовал себя вполне свободно. Ему нравилась фронтовая атмосфера, царивший здесь боевой дух и те непередаваемые ощущения чего-то нового, еще непознанного. «Вот оно, серое, будничное настоящее, – думал Борис. – То, что характеризует фронт и отличает его от больших штабов и тыла, опасное дело от воображаемых, будто бы важных, крикливых светских канцелярий».
Противника впереди долго не было, пока ближе к вечеру не подошли к Бакаларжевской переправе на реке Распуды. Авангард сообщил, что вступил в бой у Малиновки. О соседях справа и слева сведения не поступали.
Штаб заночевал в ближайшей деревне, а утром вспыхнули бои по всему фронту 2-го Кавказского и 22-го корпусов. В полосе действия 3-й бригады немцы обороняли Малиновку, а за рекою, около Мазуры, находились их тяжелые батареи, которые фланговым огнем парализовали русское наступление.
Бой шел без явного успеха. 9-й полк развернулся впереди Рабалина, 10-й занял деревню Зайончково, а 11-й двигался между ними.
Около полудня стали подходить подкрепления. Прибыл 22-й мортирный артдивизион. Желательно было выдвинуть его к Рабалину. Не теряя времени на поиск укрытых подступов, Борис взялся провести дивизион открыто, через пологий хребет. Перевалили его галопом, на всем скаку, предварительно развернув во фронт, и тут же, в глубокой лощине за хребтом, снялись с передков. Немцы заметить не успели. А когда началась артиллерийская стрельба…
Мортиры с той и с этой стороны завязали дуэль. Германцы, пытаясь накрыть русские орудия, стали забрасывать их позицию «чемоданами». Били очередями. Снаряды летели со страшным воем, вколачиваясь в дрожащую, словно в предсмертных конвульсиях, землю. Рвались в неимоверном грохоте, черных столбах дыма и вырванного грунта, подлетающих, казалось, к самому небу. Зрелище не для слабонервных. На психику давит будь здоров, хлеще свиста пуль или хлопков шрапнелей. Борис, впервые попавший под обстрел «чемоданов», испытал первобытный, нечеловеческий ужас. Безотчетная паника, страх – не перед смертью даже, а перед полным уничтожением – погнали прочь от нарастающего воя. Потеряв самообладание и последние капли здравого рассудка, он, подхваченный животным страхом, бежал сломя голову. Куда – и сам не знает. Слышал только этот приближающийся рев, который владел всем его естеством. Лишь когда впереди грохнуло и выросли огромные кусты разрывов, понял, что бежит именно в ту сторону, куда упали снаряды…
К вечеру стали подходить части 2-й бригады. А с утра финляндцы всем фронтом пошли в решительное наступление. Потери от артиллерийского огня были большими, но стрелки взяли хороший темп и энергично продвигались к Малиновке. На холм перед ней вдруг открыто выехали четыре германских орудия. Это заметил капитан Колонтаевский, только что со своей батареей переменивший позицию. Он как раз вскарабкался на дерево, которое облюбовал под наблюдательный пункт. Освободив одну руку, поднял бинокль. Увидел, что немцы уже развернулись, и быстро скомандовал:
