Возвращение в Дамаск - Арнольд Цвейг
— Мы не боимся, — отозвался из темноты спокойный голос. Там, с трубкой в зубах, сидел доктор Гилель Казанский, довольно молодой представитель сионистской исполнительной власти. — Я видел доктора де Вриндта всего лишь два раза в жизни и никогда с ним не разговаривал, что вообще-то скверно, но вы ведь знаете, такова наша жизнь здесь — разные круги общения. Но хоронить его мы должны сообща. Давайте послушаем. что скажут рабочие. Ну, товарищ Меир? Как решит «Гистадрут»: участвовать или нет?
— Участвовать, — ответил тот, к кому он обращался, невысокий загорелый мужчина с живыми глазами и закрученными усами, из-под которых, точно рупор, торчала сигара. «Гистадрут», Всеобщая федерация еврейских трудящихся, как городских, так и сельскохозяйственных, был в стране огромной силой. На самоотверженности его членов почти в той же мере, что и на капиталах фондов, зиждилось возрождение Палестины. Казанский тоже вышел из ее секретариата.
Доктор фон Маршалкович сердито заворчал. Эти избалованные любимчики Движения, рабочий класс с его социалистическими учреждениями, коммунистическими поселками и жизненным укладом, с его вечной готовностью к соглашению с арабским народом, не пользовались симпатией у него и его друзей. Во-первых, профсоюз мешал созданию «здоровой экономики», а кроме того, со своими двадцатью тысячами членов оказывал сильнейшее влияние на подрастающую молодежь. Сектанты не от мира сего, думал он, не политики, они, и их Н. Нахман, и вся камарилья вокруг него, им место в Дганье или еще где-нибудь на Генисарете, но не здесь, в центре событий.
— Боюсь, вы в меньшинстве, — насмешливо отозвался другой моложавый мужчина, подходя к свече, чтобы закурить сигарету. Огонек осветил очки без оправы, широкий лоб, поредевшие светлые волосы.
— Мы привыкли, что университет ущемляет национальные чувства молодежи, — иронически заметил молодой «кавалерист». — Жаль только, что вы палец о палец не ударили, когда ваш прокуратор выслал нашего Петра Персица.
Петр Персиц, в прошлом офицер Еврейского легиона, писатель, знаменитый оратор, полгода назад был вынужден покинуть страну, поскольку его подстрекательские речи в конце концов дали правительству повод избавиться от него.
— Вы прекрасно знаете, господин фон Маршалкович, — без малейшего волнения проговорил Казанский, — что мы резко критиковали правительство за эту глупость…
— …потому что в Европе Персиц мешает вам еще больше, чем здесь, особенно в Польше! — громко вскричал старый Вилькомир.
— И вы туда же, мар Вилькомир? От страха, стало быть, а не потому, что с нашей точки зрения высылка не есть аргумент? Мы не боимся Петра Персица ни здесь, ни в Польше, но в ту пору мы ничего не предприняли по вопросу о землях в Бейт-Шеане главным образом потому, что его бессильные угрозы прекрасно обеспечивали Политический отдел основаниями для действий. В самом деле, — неожиданно с горечью добавил он, — от вас, мар Авраам, требуется больше благоразумия. Персиц грозил англичанам — чем? Где у нас средства принуждения? Идеи, моральные ценности, практические дела. Наша сила зиждется на нашей работе в этой стране, на нашем библейском праве, на мандате Лиги Наций, Декларации Бальфура, доброй воле английского народа идти вместе с нами. Вы правда думаете запугать премьера Макдональда[46] речами нашего одареннейшего оппозиционного лидера или заставить британский МИД отказаться от его арабской политики, просто потому что митинги радикалов мечут громы и молнии по поводу нарушения слова? Конечно, легионеры притязают на землю здесь, в стране; разумеется, земли Бейт-Шеана превосходно подходят для реализации этих притязаний. Всякий знает, что эти земли, отданные арабам, уже успели шесть раз сменить владельца и через три года, как и сейчас, останутся невозделанными, если мы в конце концов не купим их по дорогой цене. Но еврейский народ живет повсюду на свете, не только здесь…
— …благодаря вашей ложной политике, вашей робости и скептицизму, — вставил Маршалкович.
— …и большинство в стране принадлежит не нам, а арабам.
— Но мы могли бы стать большинством, давным-давно, если бы Англия выполнила свой долг. — На сей раз короткую речь политического чиновника перебил старый «крестьянин». — Вам же будет вполне достаточно снова и снова умело подчеркивать, до какой степени наши евреи суть всего лишь и в первую очередь местоблюстители для несчетных других евреев, которых мы как можно скорее доставим сюда.
— Верно, — закончил молодой собеседник безнадежный разговор, — то-то и оно, что «как можно».
— Университет благодарит господина фон Маршалковича за его добрый отзыв…
Стройный красавец-журналист, откинув горделивую голову, обернулся, вынужденный оставить Казанского, который тотчас скрылся в темноте.
— …и постарается впредь неизменно его заслуживать. — С задумчивой улыбкой на лице перед ним остановился белокурый очкарик с окурком сигареты в зубах — доктор Генрих Клопфер, доцент философии. — У нас, скромных интеллигентов, — насмешливо продолжал он, — в голове не укладывается, как мы можем в Европе ратовать за нравственность будничной жизни, в том числе политической, чтобы здесь как раса господ играть роль эксплуататоров.
— О-о, вы не понимаете, — послышался слева смеющийся голос; мужчина в мягком пальто положил руку ему на плечо. — В Европе мы боремся против угнетения нас как граждан, здесь же — за наш престиж как семитов. — Глаза говорившего удовлетворенно блеснули из густой черной бороды, покрывавшей щеки. Сняв шляпу, он поочередно поздоровался со всеми присутствующими, попросил глоток лимонада и набил трубку: доктор Эли Заамен, по главному роду занятий инженер, во второй половине дня и по вечерам математик в Политехническом институте в Хайфе, проводил каникулярные недели в Иерусалиме, потому что на поездку в Европу или в Ливан ему недоставало денег. Он отдыхал в читальнях библиотеки, где и подружился с Клопфером.
— То есть вы все, кажется, более-менее решили присутствовать на похоронах господина доктора де Вриндта? — проговорил доктор фон Маршалкович, между узкими бровями этого привлекательного молодого брюнета легли мелкие морщинки. — Ладно, как вам будет угодно. Только учтите, газеты непременно напишут: это участие означает протест еврейства против убийства еврея арабами. И вы этому не помешаете.
На секунду-другую повисла тишина. Все обдумывали, чем чреват такой внезапный поворот обстоятельств. В официальном сообщении о смерти лидера «Агуды» не было ни слова о личности убийцы; правда, в выражении «разбойное нападение» содержался намек на арабских преступников, потому что разбойники-евреи встречались только в Курдистане. Судя по городским хроникам, в Иерусалиме этим ремеслом занимались исключительно аборигены, сыны диких племен или сбившиеся с пути феллахи. Журналисту не запретишь писать то, что он думает, и на определенные газеты исполнительная власть влияния не имела. Появись эта фраза в
