Я пришел дать вам волю - Василий Макарович Шукшин
Как ни обозлился Степан на воевод, а справился, понял, что «надо дело делать». Прежде чем казаки уйдут на Дон, надо, чтоб те же воеводы натерпелись от него страха и чтоб все люди это видели. Надо бы и кровь боярскую пролить… Он бы и пролил, если бы Унковский не спрятался. Надо, чтоб теперь пошла молва: на бояр тоже есть сила. Есть рука, готовая покарать их — за их поборы, за жадность, за чванство, за то, что они, собаки, хозяйничают на Руси… И за то, кстати, что казаки у Четырех Бугров ударились от них в бегство, и за это тоже. Надо оставить их тут в испуге, пусть спят и видят грозного атамана. Теперь — с этого раза — пусть так и будет. И пусть они попробуют сунуться на Дон — унять его, пусть попробуют, как это у них получится…
Тем временем подошли к тюрьме.
С дверей посбивали замки. Колодники сыпанули из сырых мерзких клетей своих… Обрадовались несказанно. Их было человек сорок.
— Воля — дело доброе! — громко сказал им Степан. — Но ее же не дают, как алтын побирушке. За ее надо горло боярам рвать! Они не перестанут вас мучить. Вы вот попрыгаете теперь козлами да разойдетесь по домам… Завтра я уйду, вас опять приведут суда на веревочке и запрут. Идите в войско мое!.. Пока изменников и кровопивцев-бояр не выведем, не будет вам вольного житья! Вас душить будут и в тюрьмах держать! Ступайте к казакам моим!..
***
— Негоже, Степан Тимофеич. Ай, негоже!.. Был уговор: никого с собой не подбивать, на Дон не зманывать… А что чинишь? — так говорил утром астраханский жилец Леонтий Плохово. Говорить он старался с укором, но по-доброму, отечески.
Степан Тимофеич, слушая его, смотрел на реку. (Они сидели на корме атаманова струга.) Вроде слушал, а вроде не слушал — не поймешь. Астраханец решил уж высказать все.
— С тюрьмы выпустил, а там гольные воры…
Степан сплюнул в воду, спросил:
— А ты кто?
— Как это? — опешил Леонтий.
— Кто?
— Жилец… Леонтий Плохово. Направлен доглядывать за вами…
— А хошь, станешь — не жилец? — спросил спокойно Степан.
— А кто же? — все не мог уразуметь жилец.
— Покойник! Грамотки возишь?! — Степан встал над Леонтием. — Воеводам наушничаешь! Собачий сын!.. Утоплю!
Леонтий побледнел: понял, что обманулся мирным видом атамана.
— Где Унковского спрятали?! — спросил Степан.
— Не знаю, батька. Не распаляй ты сердце свое, ради Христа, плюнь с высокой горы на воеводу… — Леонтий утратил отеческий тон, заговорил резонно, с умом. — На кой он теперь тебе, Унковский? Иди себе с богом на Дон…
На берегу возникло какое-то оживление. Кто-то, какие-то люди подскакали к лагерю на конях, какая-то станица. Похоже, искали атамана: им показывали на струг, где сидели Степан с Леонтием.
— Кто там? — спросил Степан ближних казаков.
— Ногайцы… К которым посылали с Астрахани.
— Давай их, — велел Степан.
На струг взошли два татарина и несколько казаков.
— Карасе носевал, бачка! — приветствовал татарин, видно старший в ногайской станице.
— Хорошо, хорошо, — сказал Степан. — От мурзы?
— Мурса… Мурса каварила…
Степан покосился на Леонтия, сказал что-то татарину по-татарски. Тот удивленно посмотрел на атамана. Степан кивнул и еще сказал что-то. Татарин заговорил на родном языке:
— Велел сказать мурза, что он помнит Степана Разина еще с той поры, когда он послом приходил с казаками в их землю. Знает мурза про походы Степана, желает ему здоровья…
— Говори дело! — сказал Степан по-татарски. (Дальше они все время говорили по-татарски.) — Читал он письмо наше?
— Читал.
— Ну?.. Сам писал?
— Нет, велел говорить.
— Ну и говори.
— Пять тысяч верных татар… — Татарин растопырил пятерню. — Пять…
— Вижу, не пяль.
— Найдут атамана, где он скажет. Зимой — нет. Летом.
— Весной. Не летом, весной! Как Волга пройдет.
Татарин подумал.
— Весной?..
— Весной.
— Ага, весной. Я так скажу.
— На Дону бывал? — спросил Степан. — Дорогу найдешь туда?
Татарин закивал головой.
— Были, были…
Степан заговорил негромко:
— Скажи мурзе: по весне подымусь. Куда пойду — не знаю. Зачем пойду — знаю. Он тоже знает. Пусть к весне готовит своих воинов. Куда прийти, я скажу. Пусть слово его будет твердым, как… вот эта сабля вот. — Степан отстегнул дорогую саблю и отдал татарину. — Пусть помнит меня. Я дружбу тоже помню.
— Карасе, — по-русски сказал татарин.
— Как ехали? — спросил Степан. Тоже по-русски.
— Той сторона. — Татарин показал на левый, луговой берег.
— Переплывали на конях?
— Кони, кони.
— Где?
— Там!.. Вольгым савернул — так…
— Где островов много?
Татарин закивал.
— Ладно. Микишка! — позвал Степан казака. — Передай Черноярцу: татар накормить, напоить… рухляди надавать и отправить.
— Опять ведь нехорошо делаешь, атаман, — забылся и сказал с укором Леонтий. — Татарву на кой-то с собой подбиваешь. А уговор был…
— Ты по-татарски знаешь? — живо спросил Степан.
— Знать-то я не знаю, да не слепой — вижу… Сговаривались же! А то не видать…
— Отчаянный ты, жилец. Зараз все и увидал! Чего ж ты воеводе астраханскому скажешь? Как?
— Так ведь как чего?.. Чего видал, то и сказать надо, на то я и послан. — Астраханец чего-то вдруг осмелел. — Не врать же мне?
— Да много ль ты видал-то?! Пропьянствовал небось с моими же казаками… Вон глаза-то красные. — Степан ловко опять отвел жильца от опасений. — Чего глаза-то красные? Много ты такими глазами увидишь…
Леонтий заерепенился:
— Купца Макара Ильина с собой завернул, стрельцов сманил, сотника в воду посадил… Сидельцев с собой подбиваешь. Волгой никому не даешь проходу… С татарвой сговор чинится… Много, атаман, — твердо и недобро закончил Леонтий.
— Много, жилец. Так не пойдет. Поубавить надо. Ну-ка, кто там?! Протяжку жильцу! — кликнул атаман.
К Леонтию бросились четыре казака, повалили и стали связывать руки и ноги. Леонтий сопротивлялся, но тщетно. К связанным рукам и ногам его привязали веревки — два длинных свободных конца.
— Степан Тимофеич!.. Батька!.. — кричал жилец, барахтаясь под казаками. А потом и барахтаться перестал, то просил, то угрожал: — Ну, батька!..
— Я не батька тебе! Тебе воевода батька!.. Наушник. Кидай! — велел Степан.
Леонтия кинули в воду, завели одну веревку через корму на другой борт, протянули жильца под стругом, вытащили.
— Много
