Эдгар По в России - Евгений Васильевич Шалашов
Пушкин и Шин переглянулись, улыбнулись.
— Видите ли, мистер По, — вежливо сообщил Александр. — Мы прекрасно знаем, что в нашем алфавите тридцать семь букв, но дело тут не в количестве букв. Дело в цифрах. Подождите, мы запишем, тогда вам все будет понятно.
Американцу стало стыдно. Уж кто-кто, а поэт и книготорговец лучше знают то, чему он собирался их учить. Но похоже, русские не обиделись.
— Итак, пишем дальше, — продолжил поэт. — Пять, двести, три десятка… Хм… Дальше идет — "две ладони". Как их считать — два, помноженное на пять, или пять и пять?
Эдгар не выдержал и захохотал. Через долю секунды к нему присоединился и Богдан Фаддеевич. Пушкин, нахмурив брови,' переводил взгляд с юноши на старика, а потом, верно, и до поэта дошло, что в любом случае выйдет одна сумма. Отсмеявшись, Александр махнул рукой:
— У меня с арифметикой всегда было неважно. Пишем "десять", а дальше "твердо зная", стало быть, конец слова…
Закончив записывать цифры (а среди них были еще и такие, как "шестьсот", Богдан Фаддеевич пояснил американцу:
— До государя Петра Лексеича на Руси было принято цифры буквами обозначать — скажем, нужна нам единица, пишем "аз" — то есть буква "А", а сверху закорючка. Буки к нам позже пришло, потому цифра два была на "Веди". Ну, так до десяти. А вы тут насчет двухсот сомневались, так эту цифру "слово" обозначало — ну, "си", по-аглицки.
Американец понял лишь, что цифры обозначались буквами, но и этого ему было достаточно. Дальше Александр и Эдгар с интересом наблюдали, как из выписанных цифр получалась фраза. Но когда Шин закончил, то хмыкнул и спросил:
— Не знаете ли, Александр Сергеевич, сколько нынче овчина стоит?
— Овчина? — захлопал Пушкин глазами. — Какая овчина?
— Ну, если не овчина, так тулупчик овчинный?
— Да откуда мне знать-то? Заячий тулупчик видел, так за него пятнадцать рублей просили. А овчинный… Должно быть, недорогой — его только мужики носят. Рубля два или три. Да что вы какие-то глупости спрашиваете? — начал сердиться Пушкин. — Вы нам читайте то, что мы с вами расшифровали.
— Ладно, — покладисто кивнул Богдан Фаддеевич. — А написано так: "Если ты уплотил за книгу больше, чем за десять овчин, — ты сам баран". Это, господа, про меня. Писака-то не только нас провел, так еще и поиздевался. Вот сволочь!
Всем стало неловко. Обвинять старого Шина в покупке фальшивки было нелепо — любой мог оказаться на его месте.
— А знаете, господа, мы сегодня целых две подделки раскрыли, — изрек Эдгар вполне серьезно.
— Первая — это рукопись, — заинтересовался Шин. — А вторая?
— А вторая — это поддельная кошка, оказавшаяся котом!
Из дневника Эдгара Аллана По
По любезной подсказке господина Шина я ездил в село Красное. Там в 4 часа утра состоялся парад русской гвардии. Для меня это время очень раннее, но у русских принято так рано вставать. Говорят, даже высшее общество во главе с императором встают чуть свет. После обеда просыпаются только разные vertoprahi вроде меня или моего друга Александра.
Я не выспался, замерз, но нисколько не жалею об этом, потому что зрелище того стоило.
48 батальонов и 3 кавалерийские дивизии! Со слов дворян, наблюдавших вместе со мной за действием, участвовало не то 40 тысяч, не то 50 тысяч человек. Русская пехота замечательно марширует — полковые колонны, собранные в четыре ряда прошли мимо нас церемониальным маршем. Потом начались маневры, которые я, увы, не сумел рассмотреть — они находились слишком далеко от меня. Но по возвращению я снова видел всю мощь русской гвардии. Впереди колонн ехал сам император Николай — еще достаточно молодой, очень стройный человек, имеющий весьма благородный профиль.
Мне сообщили, что это не вся русская армия, а лишь та ее часть, которая размещена в Санкт-Петербурге. Возможно, предки нынешних преторианцев и меняли русских императоров, тасуя их, словно кости в стаканчике игрока.
Глядя на марширующих усачей, мне стало немного не по себе. Я осознал, почему русские сумели разгромить французскую армию, считавшуюся лучшей в Европе. Любопытно, смогла бы американская армия достойно противостоять России? Должен признаться — и пусть кто-то скажет, что это непатриотично, но нет. Утешает только одно — что русские никогда ни на кого не нападали.
Откровение господина Богдана Фаддеевича Шина, библиографа и книготорговца
Я создал свой собственный мир, не иллюзорный мир костяной башни, куда себя затачивает мудрец, бегущий от жизни, а реальный, в который можно войти талантливым людям.
Но мир книг представляет свою опасность. Если у вас есть хотя бы сотня или даже десяток книг, собрание, которое стыдно назвать библиотекой, то вы понимаете, какая беда вас подстерегает. Это беда называется охотниками за чужими книгами! Приятель, одолживший у вас медный пятак, постарается при первой возможности вернуть долг. Совсем иное дело — книга! Ваш лучший друг никогда не считает нужным вернуть книгу вовремя, более того, постарается "зачитать" ее. Всегда найдется оправдание — забыл, потерял, не смог устоять перед просьбой и дал на время третьему лицу, а тот — четвертому. Не вернуть карточный долг — ужас, позор, "зачитать" книгу — ничего страшного, хотя некоторые из фолиантов могут стоить приличную сумму!
Да что говорить о нас, грешных, если иноки, бравшие в монастырской библиотеке редкий манускрипт, нередко забывали вернуть его на место. Какой-то французский библиограф — запамятовал его имя, к главным врагам книжных сокровищ относит крыс, червей, пыль и людей, промышляющих чужими книгами.
Но предположим, книга вернулась под сень вашего дубового шкапа, то что же мы видим? Загнутые углы, пятна от кофия и чая, на полях пометки — помарки, чернильные кляксы, отставшие переплеты. Баюкая поврежденную книгу, вы всеми страшными клятвами клянетесь более не давать свои сокровища никому, но проходит время — а сердце не камень, и все начинается сначала.
Другая крайность именуется библиоманией. Граф де Сен-Симон описывает в своих "Записках" некого господина д’Этре, никогда не дававшего своих книг, но и сам этих книги не читавшего. Говорят, после его смерти осталось более пятидесяти тысяч томов с неразрезанными страницами. А чего стоил наш господин Балакшин, забивший подвал десятками тысяч книг и никого не подпускавший к своим закромам, затопленным во время наводнения 1824 года? Возможно, именно так погибла когда-то библиотека Федора Челяднина.
Я причисляю себя к библиоманам, но ужасно боюсь, что мои книги, вместо того чтобы приносить пользу людям, станут пленниками тяжелых полок, где их рано или поздно съедят крысы. В этом случае
