Михаил Волконский - Сирена
– Ах, Максим Ионыч, – улыбнулся Елчанинов, – говорят тоже, что для того, чтобы полюбить, одной секунды довольно, а разлюбить – и в целую жизнь не разлюбишь!
Карлик вдруг расставил обе руки, закинул голову и захохотал.
– Ловко сказано, господин офицер! Ловко сказано! Что хорошо, то хорошо! Ничего не могу возразить против. А все-таки вы проверьте себя хорошенько, насчет этой амурной блажи подумайте да Богу, Богу помолитесь, господин офицер!
– Ни проверять мне себя нечего, – уныло опустив голову, возразил Елчанинов, – ни Богу молиться не о чем! Все равно нет мне никакой надежды; вы-то знаете, я думаю, что она любит этого маркиза, бывает у него, значит, ведет себя, как его невеста. У них, видно, все уже решено, да и любит она его сильно!
Карлик, вместо того чтобы ответить, как-то странно поджал губы, покрутил головой и заходил по комнате.
– Не о ней теперь речь, – начал он вдруг, останавливаясь, – не о ней идет речь, а о вас!
– Да как же не о ней? – перебил Елчанинов. – Если я думаю и говорю о себе, то уже не могу отделить ее, потому что вся моя жизнь в ней.
– Слова-то хорошие, – вставил карлик, – да делом-то сможете ли вы доказать их?
– Да кому же я стану доказывать? Себе? Я и без того уверен в том, что знаю, а ей все равно доказывать или нет, если она любит другого. Да и не хочу я такой любви, чтобы она полюбила меня за что-то! Пусть полюбит меня самого, а если нет, так и не надо!
– Ну, хорошо! Вот вы думаете, что Верушка влюблена, что ли, в маркиза...
– Не люблю я этого слова «влюблена», Максим Ионыч, глупое оно! А именно любит она его, коли так ведет себя с ним; и в этом сомневаться нечего!
– Ну, будь по-вашему: любит Верушка маркиза, а вы теперь, скажем, любите ее. Так вот она просит вас для нее пойти и узнать, не случилось ли с ним чего-нибудь и жив ли он и здоров. Ну, как вы теперь поступите?
– Как я поступлю? Вся душа у меня переворачивается, а чувствую, что пойду и узнаю!
– Неужели пойдете?
– Должно быть, Максим Ионыч, уж судьба моя такая!
– Да, если вы пойдете, тогда и я скажу... – произнес карлик и приостановился.
– Что же вы скажете? – переспросил Елчанинов.
– Что вы хороший человек и действительно любите ее.
– А вы сомневались, что я могу это сделать?
– Да Бог вас знает! Вот вы теперь говорите, а я все-таки сомневаюсь!
– Вы меня, Максим Ионыч, словно подзадориваете, – усмехнулся Елчанинов.
– Не подзадориваю я вас, голубчик милый, а только желаю испытать!
– Зачем же вы меня испытываете?
– Да интересно, неужели вы не станете по вашему дворянскому обычаю действовать?
– По какому обычаю, Максим Ионыч?
– Да как это у вас обыкновенно бывает, сейчас развестись поединком и смертоносный бой учинить из-за красавицы. Уж известно, из ревности своего врага убивают!
При этих словах Елчанинов на некоторое время задумался.
– Нет, ревновать я не ревную! – произнес он уверенным тоном, как человек, хорошо дающий себе отчет в том, что говорит. – Я мог бы ревновать, если бы раньше пришел, первым, а тут первым был он, а я пришел потом, значит, мне ревновать нечего, потому что с ее стороны никакой измены нет: как она любила его, так и любит, а я ни при чем!
– Так что же? Неужели завидуете?
– Маркизу-то? Может быть! Только, знаете, по чести вам скажу, Максим Ионыч, что эта зависть покрывается другим чувством: желанием ей всякого счастья, чтобы ей так хорошо жилось на свете, как сама она этого хочет.
– Так, так! Хорошо вы говорите! – одобрил карлик. Затем его лицо вдруг сморщилось, и он снова расхохотался. – Как это вы сказали? «В минуту полюбишь, а в жизнь не разлюбишь?» Ловко сказано, сударь мой, ловко! Ну, так что же, пойдете узнавать о маркизе?
– Да, пойду! – решил Елчанинов. – Пойдите и успокойте Веру Николаевну! Я отправлюсь, как только приедет леди Гариссон, чтобы сменить меня здесь.
– Да уж об этом не извольте беспокоиться! Я уж тут все усмотрю и обдумаю; будьте благонадежны, все будет сделано, что надо! Миндальное молоко, ежели проснется, и горчичники, ежели голова будет болеть!
– Ну, хорошо! – согласился Елчанинов. – Так я сейчас пойду! Так и скажите Вере Николаевне, – и он с необыкновенной поспешностью собрался и ушел.
Он поспешил потому, что ему еще нужно было зайти домой за ключом, который он оставил у себя.
Дома, входя, Елчанинов спросил у денщика, тут ли Станислав? Спросил больше для порядка, так как был уверен, что поляку некуда было уйти.
– Они отлучились! – доложил денщик к крайнему изумлению Елчанинова.
– Как отлучились? Куда? – удивился он.
Денщик пожал плечами и ответил:
– Не могу знать!
– Как же ты его отпустил?
– Вы мне не приказывали задерживать его.
Денщик был прав: задержать Станислава Елчанинов забыл ему приказать.
«А ну его, в самом деле! – подумал он. – Попадется опять – сам виноват, ему же хуже!»
– И давно он ушел? – полюбопытствовал он все-таки.
– Нет, только что, – ответил денщик.
– Ну, и Бог с ним! – проговорил Елчанинов, махнув рукой.
ГЛАВА XXVI
Для того чтобы исполнить желание Веры, Елчанинов мог проникнуть только по подземному ходу в иезуитский дом, где жил маркиз. Что ему делать там, он знал на этот раз менее, чем в первый. Тогда, по крайней мере, у него имелось в виду нечто более определенное: высвободить из подвала запертого там человека; но теперь как и у кого он должен был узнать о положении Трамвиля?
И снова пошел Елчанинов наугад, опять руководствуясь тем, что будь что будет!
До сих пор такое руководство шло ему на пользу; все, что от него зависело в данном случае, он проделал с быстротой и смелостью, то есть отправился к дому на Пеньках, пробрался к двери в стене, отпер ее, спустился по знакомой уже лестнице в подземный ход и благополучно поднялся к двери в столовую.
Здесь ему пришлось остановиться: в столовой слышались голоса.
Елчанинов приложил глаз к отверстию и увидел Грубера; перед ним стоял склоненный Станислав.
Он жалобным голосом изливал потоки своего красноречия, изредка всхлипывая.
– Пане ксендже, – говорил он, – вы видите, я сам к вам пришел, я вернулся сам, потому что знаю – все едино, вы меня отыщете, и тогда меня постигнет та же участь, какую испытали пан Кирш – да спасет Господь его душу! – и пан художник. И я так подумал себе, что лучше уж пусть меня опять посадят в подвал, чем ежели я должен буду умереть на воле. Пане ксендже, сажайте меня в подвал, делайте со мной, что хотите, я все исполню, что вы станете приказывать, только окажите мне вашу помощь! Я бедный человек, пане ксендже, имел красавицу жену, такую красавицу, что и не рассказать. Она убежала от меня, я искал ее долго, наконец нашел здесь и видел ее сам, своими глазами! Подъезжаю я к подъезду...
– К какому подъезду? – спросил Грубер.
– Пана Варгина, художника, и вижу, стоит карета. Я спрашиваю: «Чья?» – говорят мне: «Леди Гариссон».
– А! Леди была сегодня у художника Варгина! – заметил как бы про себя Грубер.
– Да это не леди вовсе! – почти крикнул Станислав. – Я вам открою ее тайну: это же моя бежавшая жена! Я сам видел, как она выходила! Вы знаете ее; когда я служил тут, я слышал, как называли имя леди Гариссон, да и она была здесь, когда мы с паном Киршем хотели подглядеть из библиотеки! Я ее сам впускал, только не узнал, потому что она была закутана. Пан Кирш хотел показать мне ее, но я не видел, я испугался и убежал, а потом меня схватили и посадили в подвал. Но, если бы я ее увидел, я тогда же сказал бы вам, что это не леди Гариссон, а моя жена. Она обманывает вас, пане ксендже! Накажите ее за это и выдайте мне ее, чтобы она не смела больше обманывать вас, а я вам за это буду слугой, и таким верным слугой, что сделаю все, что вы захотите!
– Погоди, – остановил его наконец Грубер, – скажи мне сначала, как ты вышел из подвала?
– Ах, это, видит Бог, не я, – стал божиться Станислав, – не я! Я бы сам никогда не посмел это сделать! Я знаю, что в этом доме даже стены слышат.
«Это ты правду говоришь!» – подумал Елчанинов, не упустивший в своем тайнике ни одного слова.
– Я знаю, – продолжал Станислав, – что вам, святой отец, все известно, а потому сейчас же прибежал к вам, как только мог, потому что хочу вам служить, ибо вы все можете, а они ничего не могут. Я знаю, вы можете вернуть мне жену...
– Ну да, я уже слышал это! – перебил его Грубер. – Отвечай прямо на вопрос: если ты говоришь, что не сам вышел из подвала, то, значит, тебя освободили!
– Освободили, пане ксендже, насильно освободили, видит Бог!
– Кто?
– Пан офицер; пан Ел-ча-нинов, так, кажется, зовут его? Они все трое встретились с нами, когда с паном маркизом случилось несчастье.
– Так и есть, – проворчал Грубер, – я так и думал! Как же он тебя вывел?
– Не знаю! Он очень сильный, он заткнул мне рот и завязал глаза, взял на руки и понес.
«Слава Богу!» – мысленно обрадовался Елчанинов, что принял эту предосторожность, освобождая Станислава.
