Булат Окуджава - Путешествие дилетантов
Возбуждение не покидало князя, пока он выслушивал признания молодых людей. Он все не сводил глаз с Натальи и восхищался ею, да и юноши эти, такие разные, но, по всему, добрые, а дерзкие – так в меру, показались ему и впрямь очаровательными…
– У вас восхитительные племянники, – сказал он.
И вообще все кругом было хорошо: и полдень раннего лета, и пустынная, неутомительная Сергиевская, и серые в яблоках лошади перед каретой, и два невероятных племянника, и, наконец, сама Наталья, о которой он всегда почему-то думал дурно и уничижительно, а она, оказывается, мало того что красива, но полна всяких удивительных достоинств, которым не сразу и название-то подыщешь.
– Мы там сидим, – крикнул Коко Тетенборн, – а они, видите ли, здесь, под самыми окнами… Впрочем, мы наблюдали за вами сверху, – признался он. – О чем можно говорить в течение двух часов? А? Ну о чем?.. Ваша maman спрашивает нас: о чем это Nathalie так долго, так продолжительно, так грациозно и так нервно беседует с князем?.. Как о чем? Да мало ли о чем… Времечко идет, а беседушка течет, не правда ли. Но самое поразительное, как вы ловко договорились о встрече! Не успели вы выйти из кареты, а князь тут как тут…
Наталья слегка покраснела.
– А не заехать ли нам в какой-нибудь второсортный трактир, где грязь, дым, пьяные рожи и миазмы? – мрачно осведомился поручик Берг.
– Фу, – засмеялась Наталья. – Какое чудовище…
– Мой брат называет это очищением, – пояснил Коко. – Я же предпочитаю очищаться в приличном месте, в каком-нибудь приличном, благообразном патриархальном гостеприимном доме, на хорошей кушетке, с шампанским, чтобы рядом была моя тетушка, да, Nathalie?.. И чтобы ваша maman не знала, где мы…
«А ведь и вправду хорошо бы завалиться в трактир, – подумал Мятлев, – или еще куда-нибудь… Лишь бы не расставаться».
Глаза Натальи лихорадочно блестели. Возбуждение охватило всех.
– Да, да, – сказала она, подавая Мятлеву руку, – едемте, едемте скорее куда-нибудь, хоть в трактир… хоть в грязный…
«Какие они восхитительные! – подумал Мятлев, разглядывая своих новых друзей. – Надо ехать, надо мчаться, нельзя терять ни минуты…»
По какому-то тайному сигналу они разом устремились к карете. Рассаживаясь, суетились, пыхтели, смеялись, наступали друг другу на ноги. Мятлев пытался усесться рядом с Натальей, но, когда лошади тронулись, получилось как-то так само собой, что она оказалась на заднем сиденье, сжатая с обоих боков своими племянниками, а Мятлеву досталось переднее сиденье, где он устроился в одиночестве.
– Едем! Едем! – закричал Коко, целуя руки тетушке.
Она неотрывно глядела на Мятлева. Темные, глубокие, прекрасные ее глаза немного пугали его, уж так, едва-едва, самую малость.
Мятлев и не заметил, как приказал кучеру ехать к себе. И сидящие напротив не выразили никакого недоумения по этому поводу, словно давно сговаривались ехать именно туда, в трехэтажную деревянную крепость князя.
– Тетушка, – закричал Коко Тетенборн, продолжая осыпать поцелуями ее руки, – какая вы, однако, шалунья! Как вы ловко это все устроили! Вот именно, с каким вдохновением… Что скажешь, Берг?
Но поручик Берг мрачно молчал, прижимаясь к тетушке. Его коротко остриженная светловолосая голова покачивалась на ее круглом плече. Позабытая ободранная роза терлась о дверцу кареты и теряла последние лепестки.
– Мы очень любим нашу тетю, – продолжал меж тем разглагольствовать Тетенборн, – мы ее просто обожаем… Она наш кумир, князь. И не только потому, что красива (мало ли красивых, черт их всех подери!), но и умна, и мягкосердечна, и не капризна, и душечка, и плутовочка, и королевочка…
Лошади летели во весь опор, карету мягко встряхивало, светловолосая голова поручика Мишки сползала с круглого плеча прекрасной молодой женщины. Он спал. А Коко тем временем распоясывался все сильнее и отчаяннее, и кричал всякую несусветицу, и хохотал, и целовал Натальины руки, мягкие локотки, водил губами по ее плечу, подмигивал Мятлеву, и Мятлев отвечал ему тем же, хотя в другое время и выскочил бы из кареты на всем ходу, не сдерживая неприязни, а тут ничего, и все из-за Натальи, из-за ее глубоких, темных и вечных глаз, устремленных на него неотрывно.
Провидение продолжало плести свои хитроумные кружева, и на одной какой-то застарелой выбоине их так тряхнуло, что, казалось, гибель неминуема, что карета летит в Неву, но все обошлось, колеса вновь застучали, копыта зацокали, а Наталья оказалась сидящей рядом с Мятлевым, поручик Михаил Берг медленно поднимался с пола, а Коко Тетенборн скалил крупные белые зубы и продолжал, как ни в чем не бывало, нести вздор и околесицу.
– Поддерживайте же меня, – попросила Наталья шепотом. – Иначе я упаду.
И Мятлеву ничего не оставалось, как обхватить ее покрепче.
– Тетушка, – крикнул Коко, – скажите по чести, вы просили кучера, чтобы он тряхнул?.. Ну, знаешь, какова ловкачка! Мы с братцем вам этого не забудем, тем более что Мишка ткнулся носом в пол… Глядите, князь Сергей Васильевич, как бы она и вас носом не уронила, держите ее покрепче! – и захохотал. – Как приятно сжимать даму в своих объятиях, клянусь честью. О, какое блаженство!
Графиня была тепла, тонка и упруга, и Мятлев обхватил ее еще сильнее.
– Ос-то-рожно… – шепнула она, но не отодвинулась.
– Вот я, например, обожаю экспромты, – сказал Тетенборн. – Вот если бы заранее сговорились, ничего путного у нас не получилось бы, ей-богу… Сговариваешься, сговариваешься, глядь, а все наоборот, и неудачи все какие-то, и какие-то вертепы не те, не те, и рожи постней и пакостней, не правда ли, королевочка?..
«Какие же они братья? – подумал Мятлев. – Такие разные…»
Но это мимолетное сомнение тотчас оставило его, ибо карета остановилась и они шумной вереницей потянулись в мятлевский дом.
В вестибюле застали они уморительную картинку; челядь, высыпавшая на грохот и голоса, картинно оцепенела среди мраморных туловищ, давно отвыкнув от лицезрения разнузданных орд в стенах умирающего дома. Рыжеволосая Аглая, подобно Диане Эфесской, с разведенными руками стояла, прислонившись спиной к Латеранскому Марсию; Афанасий выглядывал из-за плеча Аполлона Кифареда, словно раненый галл, пытающийся напрасно прикрыться ладошкой; и остальные – то ли лакеи, то ли поверженные лапифы, то ли живые, то ли изваяния – виднелись там и сям…
«Какая прелесть!» – подумал Мятлев, мучительно пытаясь остановиться. И потащил Наталью по лестнице, надеясь, что удивительные племянники затеряются и исчезнут, тем более что, как он успел заметить, Коко Тетенборн уже повис на рыжеволосой Аглае, делая вид, что принимает ее за мраморную фигуру, а его братец тем временем провалился неизвестно куда.
– Скорей, скорей, Nathalie! – задыхаясь, проговорил Мятлев, и они стремительно миновали первый пролет. – Скорей, скорей… – и они взлетели еще выше, не замечая, как следом за ними, вынырнув неизвестно откуда, подавшись вперед всем телом, громадными прыжками устремился поручик Мишка Берг.
Мятлев усадил графиню и лишь отворотился, чтобы крикнуть Афанасия, как внизу истошно запричитала Аглая, и князь бросился к Наталье. Графиня, неотрывно глядя на него, сидела на широкой кушетке, окруженная счастливыми раскрасневшимися племянниками. У поручика Берга в кулаке была зажата красная обтрепанная, потерявшая почти все лепестки роза.
– Как у вас весело! – крикнул Коко. – Ай да Сергей Васильевич!
– А не найдется ли шампанского? – спросил Берг.
Но уже появился стол и извлеченный бог знает откуда, посеревший от пыли кружевной саксонский фарфор; зазеленели бутылки с шампанским; перезрелые фрукты распространили по комнате душный запах, бокалы тонко зазвякали… Графинчик с водкой встал перед Мятлевым, и он, не дожидаясь общих тостов, жадно выпил рюмочку.
Наталья не отводила от него взгляда. Он улыбнулся ей через головы племянников, словно попытался сказать: «Я опять разлучен с вами. Это невыносимо». Она пожала плечами, что должно было означать: «А что я могу? Вы же видите…» – «Да, – показал он движением бровей, – хотите, я убью их?» – «Мужайтесь…» – прочел он в ее глазах.
Поручик Берг что-то шепнул ей, и она расхохоталась.
Афанасий застыл у самых дверей.
– Ступай, ступай, – велел Коко Тетенборн, – мы позовем.
Камердинер удалился с оскорбленным видом. Мятлев отправился за ним распорядиться о чем-то, о чем помнил, но уже успел позабыть. Он вернулся в комнату, и тишина поразила его. Коко Тетенборн отхлебывал шампанское и плакал. Графини и поручика не было. На столе творилось черт знает что: фрукты были раздавлены, бутылки почти пусты.
«Когда же это мы успели?» – с ужасом подумал Мятлев. Но за окнами были уже сумерки и свечи были зажжены… Он выпил водки…
