Николай Дмитриев - Казна императора
— Господин полковник, гляньте, с ногой что-то неладно…
Чеботарев подвинулся ближе, тронул поручика за голень и присвистнул:
— Э-э-э, голубчик, да тебя ж подстрелили…
— Ах ты… — Шурка скрипнул зубами. — Я ж думал, стукнулся…
— Ладно, раз ковылял столько, значит, кость цела, оклемаешься…
Чеботарев стащил с поручика сапог, задрал штанину и, сняв с себя исподнюю рубаху, туго забинтовал ногу. Шурке враз полегчало, и он, умащиваясь поудобнее, спросил:
— Долго тут сидеть будем?
— Определиться надо. Пусть рассветет…
Прошло еще минут сорок, прежде чем Чеботарев решился выбраться из сарая. Полковник помог охающему Шурке слезть с жердяного настила, перебинтовал рану и подобрал ему палку, чтобы можно было опираться при ходьбе. Пока полковник мастерил костыль, Шурка попробовал обуться, но сапог не лез на повязку, и тогда поручик завернул голенище, прикрыв рану штаниной. Потом, крадучись, они на всякий случай обошли дома стороной и остановились только на перекрестке сельских дорог.
Теперь у Чеботарева не было сомнений в правильности перехода, но, к удивлению Шурки, он вовсе не спешил к людям. Наоборот, присмотревшись к поставленной у дороги маленькой скульптуре забеленного со всех сторон святого, полковник встал к ней спиной, считая шаги, зашел в придорожный кустарник и там, аккуратно сняв складным ножом дерн, вырыл небольшую яму.
Закончив приготовления, он, ничего не объясняя, забрал у Шурки вещмешок, оружие, документы и, присоединив к ним собственные пожитки, все спрятал в яму. На удивленный вопрос поручика, к чему все эти предосторожности, полковник, тщательно маскируя тайник, ответил:
— Чтоб солдатня не забрала, — и, окинув оценивающим взглядом результат работы, заключил: — Ну вот, теперь можно на пост…
Улочка белорусской вески была пустынна, но уже слышалось мычание коров, взлаивание собак и вот-вот должны были появиться люди. Тяжело опираясь на палку, поддерживаемый Чеботаревым Шурка брел по пыльной обочине. Каждый шаг давался ему с трудом, но поручик заставил себя собраться. Внезапно полковник тихонько толкнул его в бок, и, повернувшись, Шурка увидел, как из-за крайней хатки с почерневшей и обросшей зеленым мхом крышей вышел человек.
Босой бородатый мужик в полотняных штанах и рубахе, подпоясанной веревкой, держа на плече косу, шел прямо к ним. Решив, что перед ним белорус, Шурка, мешая слова, окликнул:
— Эй, сябер[43]! Где тут гмина[44]?
Бородач остановился, испуганно захлопал глазами, промычал что-то нечленораздельное и, махнув рукой вдоль дороги, чуть ли не бегом метнулся обратно.
— Ишь ты, какой прыткий… — Чеботарев глянул вслед пугливому мужичонке и покачал головой: — Ладно, Шура, идем…
Так они прошли еще шагов сто, прежде чем сзади послышался сбивчивый топот. Шурка обернулся и увидел, что их догоняет вооруженный карабином жандарм.
— Кто такие? — еще издали крикнул захеканый страж порядка.
Чеботарев подождал, пока жандарм, подозрительно глядевший на них из-под длинного козырька фуражки, подошел ближе, и только тогда ответил:
— Мы солтыса[45] ищем, подводу взять. Вон, товарищ ногу повредил, а нам в гмину надо.
Спокойный ответ заставил жандарма сменить тон, и он примирительно буркнул:
— Идите за мной…
Петляя между хат, жандарм вывел их к фруктовому саду, в глубине которого прятался добротный каменный дом. Никого кругом не было, и Шурка не понял, то ли тут какое присутствие, то ли это частный дом. Тем временем жандарм провел их по темноватому коридору и, открыв какую-то дверь, остановился на пороге.
Из-за жандармского плеча Шурка видел довольно большую квадратную комнату с большим столом посередине. За столом восседал какой-то чин и явно распекал почтительно стоявшего перед ним мужика в серой свитке и смазных сапогах. Мужик мял шапку в руках и слушал, как военный выговаривал ему:
— Тебе сколько яиц было приказано поставлять, а?
— Так, пане вахмистр…
— Молчи, лайдак[46], раз ты солтыс, то должен не рассуждать, а сполнять, что велено.
— Сполним, пане вахмистр…
— Ясное дело. И еще, баб пошлешь к клубу, чтоб все вычистили…
Вахмистр наконец-то обратил внимание на торчавшего в дверях жандарма и недовольно сморщился:
— Ну что там у тебя…
— Тут к солтысу, но я… — начал было жандарм, но вахмистр оборвал его:
— Сказано всех сюда!
Жандарм засуетился, солтыс отскочил в сторону, а на его месте само собой оказались Неботарев с Шуркой. Теперь поручик хорошо видел, что зеленое сукно, покрывавшее стол вахмистра, было испачкано чернильными пятнами, а на месте прибора валялись папиросы и просыпавшийся табак.
Сам вахмистр, с неожиданной живостью выскочил из-за стола, подбежал к Шурке и, не говоря ни слова, задрал штанину поручику. Рубашка Чеботарева, которой была замотана рана, вся пропиталась кровью, и одного вида повязки оказалось достаточно, чтобы пан вахмистр пришел в ярость.
— Попались, пся крев! — заорал он, отскакивая к столу. — Мувь, холера ясна, к кому шли? До Мухи-Михальского[47]?!
Казалось, еще секунду и вахмистр полезет с кулаками, но, видимо, рана дала о себе знать, и Шурка, уже не вполне понимая, где находится, видя перед собой только зарвавшегося нижнего чина, по-гвардейски оборвал его:
— Мо-олчать! Ты с кем говоришь, скотина…
Лицо вахмистра вытянулось, он открыл рот, но тут дверь позади Шурки хлопнула, и кто-то за спиной поручика, строго, по-начальнически, произнес:
— И с кем же он говорит?
И Шурка, и Чеботарев враз обернулись и увидели вылощенного, подтянутого капитана, который внимательно смотрел на них.
— Отдельного корпуса жандармов полковник Чеботарев!
— Гвардии поручик Яницкий! — эхом повторил за ним Шурка.
— Офицер «двуйки» штаба Генеральнего, капитан Вавер… — вошедший поклонился и совершенно буднично, с оттенком легкого пренебрежения, спросил:
— И откуда вы, господа?
— Из Харбина… — медленно, со значением сказал Чеботарев, и что-то, прозвучавшее в его голосе, заставило Вавера мгновенно поменять тон, а еще через пару минут Шурка, поддерживаемый полковником, уже был в другой комнате.
В голове поручика слышался все нарастающий звон, он плохо понимал, что ему говорили, и ощущал только то, что наконец-то смог опуститься на прохладный кожаный диван…
* * *Звериная тропа шла увалом, спускалась в распадок и исчезала в глухих зарослях. Отряд двинулся в путь еще затемно, и сначала в воздухе разлился невыразительный, сероватый-синий свет утра, а уже потом, постепенно, хмурое небо на востоке стало пурпурным, и сейчас в этом золотисто-розовом сиянии четко обрисовывался каждый куст.
Ехавший верхом Седлецкий слегка клевал носом, борясь с утренней дремотой, и только когда совсем рассвело окончательно, поборол сонливость и заставил себя внимательно присмотреться к незнакомым окрестностям.
Колонна, вытянувшись длинной цепочкой, не спеша двигалась лесом во главе с проводником-звероловом, который даже не сел на предоставленную ему лошадь, а предпочитал вести ее в поводу. За ним, также пешком, стрелки вели пять вьючных лошадей, а сам Седлецкий, возглавлявший «тройку», держался в середине отряда.
Дальше под командой Чикина следовал сопровождавший их взвод охраны, и Седлецкий слышал, как у него за спиной всхрапывают лошади, позванивают трензеля и вполголоса переругиваются всадники. Сам Чикин тоже не садился на лошадь, зато Сатиков, сидевший в седле, как ворона на заборе, старательно изображал из себя кавалериста.
Все это Седлецкий отметил как бы машинально и, убедившись, что кругом пока все спокойно, задумался. Путь предстоял еще долгий, и Седлецкий, то и дело отводя в сторону лезшие в лицо ветки, поймал себя на мысли, что, пожалуй, по такой тропе и вправду лучше идти пешком.
Впрочем, ветки, конечно, были мелочью, и Седлецкий снова принялся прикидывать, как отразится на их деле столь длительная задержка. Как ни странно, но вызвана она была казавшейся такой ясной картой. Оказалось, эта карта, изъятая у Кобылянского, содержала скрытый подвох.
Дело в том, что неизвестный составитель, стремясь усложнить расшифровку, применил сразу два масштаба одновременно, ловко соединив их между собой на одном листе. Нижняя часть, обычная десятиверстка, читалась сразу, д вот верхняя представляла собой очень подробный план довольно ограниченной местности.
И хотя, благодаря тому, что на карте имелась часть железной дороги (как выяснилось, это был район двенадцатого разъезда), картографы долго не могли понять, в чем дело, пока кто-то из них не догадался провести линию, четко разграничивающую оба масштаба.
Другой, весьма немаловажной причиной задержки с выходом было то, что вдоль железной дороги стало очень и очень неспокойно. Отряды то ли повстанцев, то ли партизан шастали по тайге, и удаляться от полотна больше чем на десяток верст было небезопасно. Во всяком случае, члены «тройки» долго прикидывали все «за» и «против», пока все-таки решились выступить.
