Константин Большаков - Бегство пленных, или История страданий и гибели поручика Тенгинского пехотного полка Михаила Лермонтова
Воротник на амазонке отстегнуть было невозможно, он оторвал зубами застёжку. Вкус кожи на губах был солёным и горьковатым. Потом и ещё: как в сердце, ощутилась тяжесть её шлейфа в руке. Она медленно обернулась назад, в скошенном, мгновенно исчезнувшем из глаз взгляде не было ни испуга, ни волнения.
Ещё какие-то мгновения развёртывала память. В неё был плотно упрятан жаркий день возле Пятигорского источника, холодное сияние налившегося светом предрассветного неба…
Измятый подол её амазонки, завернувшись, открывал бельё.
Вид последнего был так обыкновенен, что ему стало противно. Только усилием воли заставил себя остаться, не выбежать тотчас же из павильона.
В лесу в звуки дождя уже вплетался стук экипажей и чавканье копыт. Он вдруг закричал совершенно неистово:
— Они нас захватят! Ай, ай, ваш муж!
И, на виду у подъезжавших уже спутников, стремительно выпрыгнул в окно, вскочил в седло и помчался из леса.
Жанна стояла окаменев. Тет-Бу, промокший насквозь и встревоженный, первый кинулся к ней с вопросом:
— Что случилось? Что это значит?
Она довольно неуверенно проговорила:
— Не знаю… Я не понимаю… Кажется, это шутка.
VII
На ялтинском рейде на расстоянии, достаточно приличном от берега, так как на стоянку в этой совершенно открытой бухте могли отваживаться только очень лёгкие суда, уже четвёртые сутки выстаивала стройная трёхмачтовая яхта. Все её паруса были убраны и подвязаны с аккуратностью, граничившей с кокетством и встречающейся лишь на судах военных флотов да разве ещё у очень богатых и значительных лиц, влюблённых в морские путешествия. Яхта буквально горела на солнце: её ростры были богато покрыты позолотой, белая с широкой красной полосой по бортам окраска отражала количество лучей, вероятно, не меньшее; палуба, даже палуба со всеми на ней строениями обладала необычайной способностью сверкать и гореть, как будто всё там было вызолочено. Ясно, что эта яхта была легка на ходу, ясно, что команда её была отлично подобрана и выдрессирована. На любой бы другой стоянке такая яхта, несомненно, привлекла бы к себе самое неумеренное любопытство жителей, но в таком малолюдном и захудалом местечке, каким была Ялта, её пребывание не делало никакого события. Яхтой мало кто любовался, ещё меньше кто был заинтригован её национальностью и назначением. Но в этот час берег был совершенно пустынен, кругом не было ни души, и, вероятно, этим же нужно объяснить и то, что суета и движение на палубе яхты, необычные в столь ранний час, не привлекали ничьего внимания.
Господин де Гелль выскочил из коляски с той растерянной поспешностью, которая изобличает в человеке нервное беспокойство и волнение. Сложив руки рупором, он стал кричать. «На „Юлии“! На яхте!» Но, очевидно, его голос был стишком слаб, чтобы его могли там слышать. Кучер стал помогать ему неистовым «ого-го», но всё равно с яхты не откликались. В конце концов их крики растревожили на береговой сигнальной вышке матроса. С его помощью, флагом и криками, они добились наконец, что их заметили. Там тоже помахали флагом, и через десять минут лёгкий четырёхвесельный вельбот доставил господина де Гелля к борту «Юлии».
На палубе кипела работа. Матросы, как кошки, лазали по вантам и мачтам, укрепляя и натягивая такелаж. Ворчливо скрипел испытуемый кабестан.
— В чём дело, любезный Джьякомо? — не скрывая своего удивления, спросил де Гелль у стройного и загорелого юноши, распоряжавшегося работами.
— Через час мы снимаемся с якоря.
— Вы получили такое распоряжение?
Джьякомо только пожал плечами.
Господин де Гелль с возрастающим беспокойством спустился вниз.
За дверью каюты Тет-Бу была тишина. Де Гелль осторожно приоткрыл её. Хозяин каюты спал одетый, широко разметавшись на низком кожаном диване. Де Гелль быстрым взглядом обежал каюту. На круглом столике стояла открытая бутылка коньяку, в недопитой чашке остался чёрный кофе, на самом Тет-Бу халат был надет поверх его обычного платья, и ноги были в сапогах.
«Не спал всю ночь», — быстро сообразил де Гелль, связывая все эти вещи с бледным, нездоровым лицом спящего.
Тот вдруг заворочался во сне, привскочил на диване, сел, схватился руками за голову.
— Жанна. Вы здесь? Я ждал вчера, — разобрал де Гелль его спотыкающееся бормотанье и тут же подумал, поморщившись:
«Однако это не так уж легко — быть чересчур любезным мужем».
Тет-Бу вдруг открыл глаза.
— А, мой милый де Гелль, чему я обязан столь рано? — выговорил он, запинаясь.
В голосе как будто слышалась досада. Лицо де Гелля мгновенно приняло непринуждённо-шутливое выражение.
— Притворяйтесь, притворяйтесь, я вам это очень советую. Ваши матросы уже возятся около кабестана и готовятся поднять якорь. Что вы на это скажете?
— Это невозможно, — воскликнул Тет-Бу.
— Но это так.
Тогда Тет-Бу вскочил с дивана, бросился к дверям, требуя, чтобы к нему немедленно прислали капитана судна. Вошёл Джьякомо.
— Объясните мне, пожалуйста, что там происходит у вас на палубе, — строго обратился к нему Тет-Бу.
Джьякомо с тем же невозмутимым видом и так же просто, как и на палубе, объяснил:
— Мы снимаемся с якоря, капитан.
— Вы снимаетесь с якоря! Но кто вам дал такое приказание, господин капитан?
— Вы день ото дня откладываете, — так же спокойно и с достоинством говорил Джьякомо. — Поневоле вас надо отсюда вытащить, капитан, как Улисса от поющих на берегу птиц с женскими голосами.
Тет-Бу заметно покраснел.
— Подул настоящий норд-вест, — помолчав, добавил Джьякомо. — В Чёрном море это бывает не так часто, капитан. Нельзя упускать случая.
На эти слова Тет-Бу не обратил никакого внимания.
— Вот видите, — со смехом повернулся он к де Геллю.
— Хорошо, Джьякомо, вы можете идти. Возможно, мы и отойдём сегодня.
Джьякомо вышел.
Тет-Бу внимательно посмотрел на своего гостя. В полусвете, царившем в каюте, он ничего не смог прочесть на его лице.
— Скажите, — проговорил он, пытаясь овладеть равнодушной интонацией, — а что, Лермонтов всё ещё там? В Мисхоре?
По лицу де Гелля пробежала улыбка.
— Со вчерашнего дня его уже нет.
— Уехал! — скорее весело, чем удивлённо воскликнул Тет-Бу. — Послушайте, мой милый де Гелль, ну сознайтесь; вы только на этом основании и построили предположение о скором отъезде? Ну, сознайтесь же: мы с вами — давний и безуспешный поклонник и любящий и счастливый муж — мы не можем не понимать друг друга.
— Этот Лермонтов — скверный мальчишка, он совершенно несносен, — всё так же оживлённо продолжал Тет-Бу. — Я крепко бы натёр ему уши, если бы только был уверен, что это не вызовет гнева мадам Жанны. Я мог бы впутать его в пренеприятную историю. Вы знаете, ведь он приехал сюда тайком и ужасно боялся, что об этом узнают.
— Но, по-моему, среди нас он не делал из этого тайны.
— Да, но кто же знает, что он ехал на контрабандном судне, с которым пробрались Уркарт и Лонгуорт.
— Вряд ли это стоит особо разглашать, если последние находятся сейчас на «Юлии».
— Э! — Тет-Бу сделал презрительный жест рукою. — Русские в этом отношении фантастично глупы. Их не беспокоит, когда иностранцы что-то делают в их стране, раз они допущены в неё на законном основании. Они, как дикари, верят в закон, и если чего и боятся, так это что собственные же подданные его нарушат. Этот любезный Воронцов сделал решительно всё, что было в его силах, чтобы помочь мне в моих топографических занятиях. Жаль, что никому не будут известны его заслуги в исследовании и приготовлении будущего театра войны. Сейчас они не мешают мне снабжать оружием непокорённых черкесов. А вместе с тем этого мальчишку, — он же мальчик, де Гелль, этот ваш Лермонтов, — этого мальчишку они ссылают на Кавказ, карают, как тяжкого преступника, возможно, они даже не выпускают его из-под наблюдения. А за что — как вы думаете? За то, что этот мальчик наболтал какого-то не всем приятного вздора. Вы только подумайте, какая это чепуха! Нет, если бы во всём мире внутренняя охрана была поставлена так, клянусь, мы могли бы жить и умереть спокойно. Это ж идиллия, де Гелль, самая настоящая идиллия.
— Как знать, — пожал плечами де Гелль, — русские, вероятно, на этот счёт держатся иного мнения.
Он поднялся на палубу.
На берегу, садясь в экипаж, он заметил Лермонтова. Тот стоял, прислонившись к массивному причалу, с видом рассеянным и грустным смотрел на необъятный морской простор. Стук колёс о камни оторвал его от задумчивости. Он клонился с улыбкой, которую скорей можно было отнести к разряду искренне дружеских, чем только любезных. Де Гелль с отменной учтивостью ответствовал на поклон.
— Господин де Гелль!
Де Гелль поспешил толкнуть кучера, чтобы тот остановился. Лермонтов подходил большими шагами. У него был такой вид, как будто он ещё не решил — правильно ли он поступил, остановив де Гелля.
