Сесилия Холланд - Смерть Аттилы
Он не видел Такса с той ночи, перед смертью кагана, но он встретил Монидяка у реки. Он ему сказал, что Такс охраняет тело вождя.
— Он и Яя, — сказал Монидяк. — Это честь, но я ее не заслужил.
— Почему? — спросил его Дитрик. Монидяк задрал вверх тонкие брови.
— Не отходить от мертвеца целых два дня? Дух кагана сильнее, чем у обычного человека.
Дитрику представилось, как душа кагана вылезает у него через рот и хватает Такса за горло. Он сгорбился, и ему стало неприятно. Несомненно, что душа кагана была в аду — он не верил в Иисуса Христа. Подъехала еще одна телега с дровами. Гунны верхом скакали рядом. Конечно, душа кагана сейчас находится в аду.
— Дитрик! — крикнул Ардарик.
— Да, отец.
Такс ощущал запах трав и всяческих благовоний в телеге, ехавшей за ним. У него не было сил, он не спал в течение двух дней после смерти кагана. Он пригибался под тяжестью плаща, и глаза у него горели, будто в них попал песок. Темнота вокруг была полна всадников. Они двигались и сталкивались друг с другом среди моря людей. Перед ним ехал Эллак под знаменем кагана, украшенным конскими хвостами. Эрнач, ехавший рядом, вез Меч Бога Войны, который каган нашел на этой равнине. Денгазич не вез ничего и ехал рядом с остальными детьми кагана.
Эдеко заметил:
— Видите, как пламя раздувается ветром.
Голос у него был хриплым, и он едва говорил. После смерти кагана он не присел ни на минутку, все время вел переговоры, отдавал приказания, и поэтому потерял голос.
За сыновьями кагана следовали всадники с факелами, а потом воины с факелами в два ряда окружали погребальное шествие. На четырех концах погребальных дрог с телом кагана были укреплены факелы. В воздухе пахло паленым. При порывах ветра, в свете факелов, лица людей выглядели страшными и дикими. Конские хвосты развевались на крестовине штандарта кагана и бликами сверкали при свете факелов. Такс набрал слюны в рот и сплюнул. Эллак может нести конские хвосты, но он не станет каганом. Никакой каган не оставил бы всю работу Эдеко, а стал бы ее делать сам! Ни один из сыновей кагана не проявил почтения и не пришел погрустить у тела умершего отца. .
«Теперь они притворяются, что испытывают горе, — думал Такс. — Я не стану поддерживать ни одного из них».
В темноте германцы ехали слитной массой. Они двигались параллельно с погребальными дрогами, но не могли впрямую присоединиться к ним. Только хунну могли оплакивать кагана хунну. Такс подумал, где же Дитрик?
Монидяк сказал, что видел его после смерти кагана и что Дитрик был рад чести, оказанной Таксу. У него вдруг навернулись на глаза слезы. Так часто случалось за последние два Дня.
Перед ними на равнине были погребены Риа, Бегуз и Тиннума, великие вожди, которые вели хунну по болотам за белым оленем.
Здесь в течение четырех поколений хоронили всех вождей хунну. Их привозили сюда на вечный покой, даже если они умирали на другом конце земли. Каган не будет здесь одинок. Его погребальный костер был темной точкой на равнине, там еще не разожгли огонь.
Позади Такса, среди сыновей кагана, Денгазич начал монотонно петь. Такс прикусил губу. После нескольких слов он вспомнил прощальную песнь, хотя не слышал ее уже много лет. Это было старое моление сына о мертвом отце.
Вокруг все мужчины подхватили песнь. Такс почти забыл ее, но старые слова вернулись к нему и наполнили его дикими видениями и воспоминаниями. Рядом с ним Эдеко тихо сказал:
— Денгазич провел весь день с шаманами и выучил моление. Каган был бы этому рад.
Он тихонько присоединился к плачу, стараясь беречь больное горло. Такс облизал губы, слова сами вылетели из его рта, и он стал петь их, хотя его голос дрожал и запинался и слезы текли по щекам. Он чувствовал одновременно ужасную скорбь и поразительную радость.
С пением процессия медленно приблизилась к костру. Всадники окружили костер, поставив коней плечом к плечу. Их голоса взвились вверх в темноте, как четкий ритм барабана. Эллак, Денгазич и остальные старшие сыны кагана спешились у дрог и подняли тело отца. Они отнесли его на платформу и положили там. Потом принесли сосуды с благовониями и связки трав и разных специй. Они разложили всё вокруг тела, наклонив урны, чтобы густое душистое масло пропитало платформу. Один за другим сыновья покинули платформу, сели на лошадей и отъехали немного дальше от костра. Последним сошел Эллак. Он подошел к Эдеко, молча взял у него факел и зажег все факелы вокруг погребального костра.
Темнота мгновенно рассеялась от сильного пламени. Такс видел желтое лицо кагана в свете костра, с закрытыми глазами и плотно сомкнутым ртом, через который из него вышла вся кровь. У Такса трепетало сердце. Потом сильно запахло горящей плотью, и у него перехватило горло. Черная лошадка заржала и сильно прижалась к коню Эдеко, который быстро развернулся и поскакал прочь. Вокруг них начали волноваться остальные лошади. Черная лошадка порывисто раздувала ноздри.
Продолжая монотонно повторять слова моления, всадники по кругу мчались вокруг костра. Лошади все убыстряли движение.
Большинство всадников повторяли моление о погибшем отце, но некоторые из них пели другую песнь, и когда остальные всадники повторили слова, то стала звучать только эта песнь — моление на смерть кагана.
Такс тоже ездил по кругу, пока не почувствовал, что черная лошадка замедляет ход от усталости. Он вывел лошадь из круга и шагом отправился к стоянке хунну. Всадники будут ездить всю ночь и весь последующий день, и еще одну ночь. Когда всадник уставал, он мог уехать отдохнуть, и другой всадник занимал его место. У Такса сами собой закрывались глаза, и маленькая лошадка несла его в лагерь. Такс задремал и не просыпался, пока лошадь не остановилась у юрты Яя и вышедшая наружу Юммейк не коснулась его руки.
На рассвете всадники все еще ездили вокруг костра на равнине. Дитрик слышал их песни, пока ехал к деревне гепидов. Когда он проснулся на рассвете и стоял в сером холодном воздухе, натягивая одежду, слушая песни, у него были крепко стиснуты зубы. Юноша подошел к окну и отворил его. Он ничего не мог видеть, если даже далеко наружу высунуть голову. Ничего, кроме крыш соседних домов. Но он знал, что там они делали.
Все уже были готовы. Дитрик последним спустился вниз. В комнате рабы готовили завтрак. Дитрик накинул плащ — в конце лета холод не проходил все утро. Мимо столпившихся рядом с отцом людей он прошел к огню. Раб подал ему чашу бульона и хлеб. Ардарик продолжал есть. Он увидел сына и показал в направлении гуннов:
— Ну, что ты теперь о них думаешь? Орут и воют, как дикие звери. Такие обычаи не подобают для великого человека, каким был каган! Так вот!
Дитрик сел и начал жевать хлеб.
— Они все пьяны или сошли с ума, — добавил кто-то.
— Дитрик все вам может рассказать о них, — хитро заметил Ардарик. Он быстро ел и вытирал руки о ляжки. Он откинулся назад и поставил руки на широко раскинутые ляжки.
— Дитрик, что они пьют?
— Кровь детей германцев!
Дитрик захохотал, но все вокруг него вздрогнули и с ужасом посмотрели на Дитрика. Ардарик поставил свою чашу на пол и позвал собак, чтобы те вылизали ее до блеска. Собаки грызлись и шумели миской у его ног.
Ардарик сказал:
— Нам нужно ехать. Вчера я разговаривал со старейшинами и нашими священниками. Сегодня мы должны все собрать и ночью уехать отсюда. Но это — тайна! Только богу известно, что они сделают, если узнают о наших планах.
Дитрик стоял, как после удара молнией, молча уставившись на отца. Все остальные выражали облегчение и согласие с планом Ардарика. Дитрик посмотрел на чашу с бульоном, которую он держал на коленях. Он понимал, что больше никогда не увидит Такса.
— Откуда он явился? — спросил Монидяк, присаживаясь слева от Такса. Он покачал головой. Такс столько выпил, что никак не мог сфокусировать взгляд. Он видел монаха в центре юрты только в виде тени, которая загораживала ему свет. Везде пахло Белым Братом. У Такса забурчало в животе, и он чуть не начал блевать. Юммейк сидела рядом и пела низким красивым голосом.
Такс почувствовал, как он ее любит, даже если она — жена Яя. Было трудно дышать плотным теплым воздухом в юрте. Кругом полыхали оранжевые отсветы огня.
Монидяк смотрел на монаха. Его руки поднимались и опускались, как крылья журавля в такт с пением, которое звучало где-то рядом. Монидяк толкнул локтем Такса и сказал:
— Это тот самый монах, которого каган вышвырнул с пира, когда здесь были римляне. Он — шаман христиан. Что он говорит?
— Что?
— Что он говорит?
Такс прислушался, пытаясь что-то понять, поднял кувшин ко рту и отхлебнул из него. В вино был добавлен отвар Белого Брата. Желудок сжался от прикосновения маслянистой жидкости. Он постепенно понял, что именно монах пел странную песню на латыни и размахивал руками. Ему захотелось увидеть его лицо. Трудно понимать слова, если ты не можешь видеть лица говорящего. Но Такс различал только мазки красного, золотого и коричневого, которые двигались и переливались в такт движениям монаха и его пению.
