Николай Костомаров - Кудеяр
— А вот и царица его, — сказал царь, — Кудеяр, задуши своей железной рукой эту царицу всей Руси.
Старуха не изменилась в лице, продолжала смотреть кверху и шептала молитву.
Услышав повеление, Кудеяр сначала от ужаса отшатнулся, но в голове у него пробежало такое рассуждение: если он не погубит старухи, другой погубит ее, царь не спустит ему, и он не увидит своей Насти. Он бросился на старуху, сдавил ей горло, и она мгновенно лишилась жизни.
— Молодец! — сказал царь.
— Молодец! — повторили любимцы.
Ввели высокого человека с клочковатой бородкой, средних лет. Подле него шла женщина с растерянным выражением лица и парень лет семнадцати.
— Батюшка-царь, смилуйся, — говорил введенный, — ей-же-Богу не лгу, оговорили меня напрасно… никогда ничего не брал. Государь, земной Бог, помилуй, — и кланялся в землю.
— Царь-государь, помилуй, — вопила женщина и била поклоны.
За нею парень молча кланялся.
Царь сказал:
— Казарин-Дубровский, ты, забыв свою крестную присягу, учинил против нас воровство, мимо нашего указу отпустил со службы детей боярских, взявши с них посулы, а то учинил ты, норовя недругу нашему, Жигимонгу-Августу, и за то довелся ты лютой казни.
— Батюшка-государь! — сказал Казарин-Дубровский. — Виноват я в одном, что отпустил десять душ, давши им выписи, не за посулы, а по их просьбе, что они сказались больны и к ратному делу негодны, а чтоб я то делал, норовя твоему недругу, того и на уме у меня не было.
— Лжешь, пес, — закричал царь.
— Батюшка, кормилец! Бог милосердный, пощади! — кричала женщина, валяясь у ног царских.
По царскому приказанию опричники притащили стенку с гвоздями и привязали к ней раздетого Казарина спиною, а по груди, животу и рукам водили зажженным трутом.
Царь сказал:
— Кудеяр и ты, Мамстрюк! Лупите до смерти кошками жену и сына Казарина, перед его глазами. Истребляйте собачье отродье.
На женщине разорвали одежду от затылка до пят, связали руки и ноги и положили ее на пол. То же сделали с парнем. Кудеяр со всей силы бил кошками женщину, Мамстрюк — парня, а другие опричники переворачивали их то грудью, то спиною вверх. И так били их, пока они не лишились жизни.
Затем ввели целую семью: отец, низкорослый, сутуловатый, с русой окладистой бородкой, с короткой шеей, с глазами навыкате, в которых сквозь страшный испуг пробивалось выражение хитрости, близ его немолодая жена со смуглым толстым лицом, две дочери-подростки, с заплаканными глазами, бледные, как полотно, и двое ребятишек, которые ревели и утирали слезы кулаком, не понимая, что с ними делается.
Царь сказал:
— Хозяин Тютев! Был ты пожалован нами: велено быть тебе у нашей государевой казны, и ты, забыв Господа Бога и святую его заповедь и наше великое жалованье, учал нашу казну воровать и корыстоваться с соумышленниками своими, и хотели нашу казну передать Жигимонту-Августу и крымскому хану, чтоб им нас, государя, свергнуть с нашего прародительского престола. Думал ты, диавол сосуд, обогатиться и пожить в лакомстве и довольстве, забыв, что кто не в Бога богатеет, тот сам себе уготовляет в сем мире кару от земного владыки и на том свете мучим будет вечно; и за то ты довелся лютой казни!
— Во всем твоя воля, государь, — сказал хозяин Тютев, — ты наш Бог земной, а мы рабы твои; благодарить за все тебя должны — и за милость, и за казни.
Он поклонился царю в землю.
Жена кланялась в землю и вопила о пощаде, но от страху не могла произносить связно слов. За нею кланялись дочери, а ребята с плачем ползали по земле.
— Вот, мы начнем с дочерей твоих, — сказал царь. — Повесьте их вверх ногами и распилите пополам.
Пока опричники исполняли повеление, царь, близко подойдя к стоявшему на коленях Тютеву и указывая на терзаемых дочерей, говорил:
— Смотри на муки и на срам рождения твоего! Вот что бывает неверным и лукавым рабам: не точию они, но и семя их проклятое муку приимет за них, ничем не согреша.
Мать в беспамятстве бросилась к дочерям, с которых струилась потоком кровь. Мамстрюк сильною рукою оттолкнул ее.
— Ребят малых в печь! — заревел царь.
Женщина совершенно потеряла рассудок, понесла бессмыслицу, в которой слышались проклятия.
— А! Она еще языком ворочает, — сказал царь, — вложите ей веревку в рот и раздерите его до ушей, а ты, Кудеяр, коли ее иглою.
Опричники исполнили приказание царя, а Кудеяр колол женщину огромною иглою по всему телу.
— Довольно, — сказал царь, — забей ей гвоздь в темя.
Кудеяр исполнил царское приказание, а вслед за тем двое опричников держали за руки хозяина Тютева, двое раскрыли ему рот, а Мамстрюк по царскому приказанию из глиняного горшочка влил ему в рот расплавленного олова.
— Попей, попей горяченького сбитеньку! — говорил царь.
Хозяин Тютев упал, испустивши глухой крик, и несколько минут метался по полу. Царь любовался его судорогами.
Все наконец замолкло. Ввели красивого черноволосого человека лет двадцати пяти. Рядом с ним вели пожилую женщину, которой правильные черты лица и большие черные глаза выказывали былую красоту. Она глядела смело и держала голову так высоко, как будто шла принимать подарки.
Царь сказал:
— Князь Борис Тулупов, ты забыл Господа Бога и, презрев наши великие к тебе и твоему роду милости, хотел убежать из царства нашего к недругу нашему Жигимонту-Августу по стопам изменника нашего Курбского, и твоя мать была тебе в том помощница. Но Бог вашу измену открыл, и ты поймал на пути вместе со своею матерью, и за то ты довелся лютой казни. Посадить его на кол!
— Царь-государь, — сказал осужденный, — я тебе не изменял, а из твоего царства хотел бежать от великой кручины, что ты, царь-государь, на нас напрасно гневаешься и свою царскую опалу кладешь на нас без всякой нашей вины. Собаку напрасно бить начать, так и та со двора сбежит. Ныне я под твоею рукою. Твори с нами что хочешь. Есть судья над тобою: Бог на небе. Он воздаст тебе за всех нас.
Тулупова посадили на кол.{30}
— Ты не царь, — крикнула мать, — ты дьявол, ты зверь лютый. Мучь нас, терзай. Будь ты проклят от Бога. Погибнешь ты сам и весь твой кровопийственный род…
— Ха, ха, ха! — закричал царь Иван. — Княгиня, у тебя язык настоящий бабий! Ты, видно, женщина шутливая, я тебе и задам веселую смерть. Защекотать ее до смерти. Кудеяр, начинай ты.
Тяжелая работа выпала на долю Кудеяра. Княгиня металась во все стороны около сидевшего на колу сына. Кудеяр бегал за нею. К нему присоединились и другие. Княгиня отмахивалась, вскрикивала, дико хохотала, наконец упала без чувств. Ей дали отдых. Придя в себя, она приподнялась, бросилась к сыну, но опричники поймали ее, повалили на пол и щекотали до смерти.
Царь несколько минут тешился этой сценой, потом дал знак, чтобы ему приводили других. Ввели одиннадцать человек дворян, обвиненных в соумышлении с казненными вельможами. Царь приказал всех их раздеть донага;{31} пятерых велел перед своими глазами облить кипятком, но при этом досталось и двум опричникам, исполнявшим царское приказание: они нечаянно плеснули кипятком на себя, и царь, увидя это, смеялся. Троим из осужденных отрубили руки и троим ноги и, постегивая тех и других кнутом, заставляли первых бегать, а вторых ползать, пока они не лишились чувств от сильной потери крови; тогда царь приказал Кудеяру покончить их ударами кулака в головы.
Царь, обратившись к опричникам, громко спросил:
— Праведен ли мой суд?
— Праведен, государь, — закричали опричники, — как суд божий.
— Праведен ли мой суд? — спросил царь Кудеяра.
— Праведен, — сказал Кудеяр, а на душе у него было так скверно… Он чувствовал, что опустился в такую яму, из которой выйти уже нет возможности. Он ненавидел царя, презирал себя, но желание увидеть жену преодолевало в нем все.
— Довольно пока, — сказал царь, — время к вечерне.
Все вышли, оставивши в пыточной лужи крови, обгорелые изуродованные трупы, дым, удушающий смрад и одно еще живое существо — Тулупова на колу, в страшных муках смотревшего на лежащую у ног его мертвую мать.
Ударили к вечерне. Опричники, как и прежде, клали поклоны, а царь с умилением читал псалом: "Благослови, душе моя, Господа!" После ужина и повечерия царь приказал позвать Кудеяра.
— Садись, — сказал ласково царь Кудеяру, — садись да расскажи нам про свои похождения: чай, немало ты, бедный, горя потерпел, зато много диковин видел.
Кудеяр начал рассказывать свое странствование. Царь слушал со вниманием. Когда Кудеяр говорил о той муке, какую он терпел в кафинской тюрьме, царь прерывал его вздохами и восклицаниями: "Ах, злодеи! Ах, лютые человекоядцы!"
Кудеяр воспользовался таким благодушием царя и заговорил о своей жене.
