Сергей Максимов - Цепь грифона
– Тебе хорошо, комполка! Твой ординарец твоим именем на хуторе куру реквизировал. А нам шо жрать прикажешь? – слышалось в ответ.
– Потерпите, хлопцы! Вот выйдем к основным силам, там отъедитесь.
– Четвёртый год воюю, а что-то никак не отъемся, – забираясь в седло, огрызался лихой рубака.
Командование фронта за всё время наступления не присылало ни подкреплений, ни продовольствия. «Зачем? У противника что нужно отнимут! А теперь зачем высылать? Скоро сами придут. Тогда и переформируем и накормим», – примерно вот так и рассуждал штаб фронта и его военный совет.
От санитарных обозов шёл тяжёлый дух немытых тел и гноящихся ран. Смертность раненых была ужасающей. Не хватало медикаментов. Совсем не было бинтов. Лошадей и повозок тоже на всех не хватало. «Ноги целы – иди. Коня убили? Кто тебе виноват?» Легкораненые изо всех сил старались остаться в строю. Что являлось отнюдь не проявлением служебного рвения. Люди боялись отстать. Боялись пропасть поодиночке. Время от времени от проезжающих санитарных повозок повторяющийся возглас, а то и вопль:
– Только не бросайте, братцы!
Хмурые, озлобленные «братцы» молчали и отводили глаза. Входили в городок или в местечко. Никаких сил и никакой власти не хватало, чтобы остановить грабежи. Следом за грабежами то там, то здесь вспыхивали погромы. И поди, попробуй, проведи границу между грабежом и погромом! С грабежа начинали. При малейшем сопротивлении следовал погром. На грозные окрики и предупреждения политотдела Первой конной командиры дивизий письменно и устно стандартно отвечали: «А вы сами попробуйте сдержать грабежи, когда люди неделями голодные».
Общие горести и беды сближают. И ничего нельзя было с этим поделать. Воспринимать того же Гриценко как врага Суровцев не мог. Но счастливого совпадения интересов уже не получалось. Больше в Красной армии ему нечего было делать. По выходу к главным силам и после переформирования предстояли бои с Врангелем. Воевать против белых Сергей Георгиевич не собирался. «В конце концов, разведывательная специализация всегда была делом подлым», – пытался он восстановить душевное состояние столь слабым утешением. Но было и хорошее… Таинственный стрелок, дважды стрелявший ему в спину, больше не стрелял. Возможно, он заметил постоянную опеку ординарца Гриценко Сеньки. А может быть, был убит или ранен в одном из многочисленных боёв.
– Нема злыдня, – докладывал Сенька, – уси очи пробачил. Може, вбили сучьего сына…
– Всё может быть, – соглашался с ним Гриценко. – Но ты, товарищ Суровцев, ухо востро держи. Спокойной жизни у тебя всё равно не ожидается. Сейчас пообедаем да в особый отдел армии поскачем. Дивизионного особиста я послал куда подальше, да не он приказы отдаёт. В штаб армии ехать надо.
Приказ РВС фронта об увольнении бывших офицеров белых армий Суровцев воспринял спокойно. Точно ждал этого. Хотя, конечно, не предполагал, что это было всего лишь следствием внутрипартийной борьбы в рядах большевиков. Русское офицерство в очередной раз за последние годы становилось разменной картой в политических играх. Член РВС Сталин цинично и расчётливо выбивал военную основу из-под ног Троцкого, который последний год всячески приближал бывших офицеров. В действующей армии начали от офицеров избавляться. Суровцева это больше чем устраивало. Можно было продолжить свой прерванный путь в стан белых войск. Возмущался, как ни странно, Гриценко:
– Молодцы! Когда поляков били – все годились! А теперь по шапке… Придётся с особым отделом гутарить.
– Так тож бывших беляков цепляють! А чего им от начштаба нашего треба? – интересовался любознательный Сенька.
– А того треба, что начштаба у нас бывшего Генерального штаба бывший офицер. А с такими у особого отдела особый разговор, – невесело скаламбурил Гриценко.
– Товарищ Гриценко, – протянул Сенька комбригу пучок обожжённых на костре ржаных колосьев. – Кушайте, будьте ласковы! И вам, товарищ начштаба, свой снопик. – Отдал он точно такие же почерневшие колоски Суровцеву. – А к вечеру я кашу сварганю.
– Чего смотришь? Ешь, – глядя на недоумевающего Суровцева, бросил Гриценко.
– Как есть? – искренне поинтересовался Сергей Георгиевич. Он действительно не понимал, как можно есть эти чёрные, обожжённые, сухие колоски.
Гриценко и Сенька весело и дружно рассмеялись.
– Как кони едят, так и ты ешь, – всегда готовый шутить, шутил Гриценко. – Смотри. Запоминай…
Он оторвал несколько колосков и, зажав их между ладоней, стал перетирать. Раскрыл почерневшие пальцы. Набрав в лёгкие воздух, осторожно и ровно подул на руки. Перетёртая, обугленная, чёрная шелуха полетела в разные стороны. На почерневших ладонях оказались аппетитно желтеющие зёрна ржи. Он ещё потёр. Опять дул на зернышки, теперь пересыпая их из ладони в ладонь. Дунул в последний раз, улыбнулся Суровцеву и отправил рожь в рот.
– Всё-то вас учи, – пережёвывая этот первобытный хлеб, говорил он. – Ты что, правда, никогда жареные колоски не ел?
– Не приходилось, – честно признался Сергей Георгиевич.
Гриценко и Сенька снова смеялись.
– Да-а, – нараспев произнёс комбриг, – страшно далёк ты был от народа, ваше высокоблагородие.
Очень удивился бы Гриценко, узнай он, что почти полностью процитировал фразу Ленина из статьи «Памяти Герцена», адресованную декабристам: «Узок круг революционеров. Страшно далеки они от народа».
В особом отделе разговор не складывался. Уже знакомый Суровцеву чекист-латыш по фамилии Зведерис, тот самый, которому он оставил свою анкету при вступлении в Конармию, сразу ему заявил:
– Оружие сдать. Следуйте под арест.
– Я тебе сейчас последую, – не скрывая угрозы, заступился Гриценко. – Я тебе сейчас так последую, что ты у меня до самой Варшавы и обратно следовать будешь! Ишь ты! Зубы показать решил! Не по зубам тебе наши командиры. Запомни это!
– Вы должны быть благодарны за то, что мы не преследуем бывших младших царских офицеров. Как вы говорите, руки не доходят, – с неистребимым акцентом продолжал демонстрировать власть особист.
– А ты протяни… Ты протяни ручонки-то… Я тебе их по самые уши и обрублю, – ответил Гриценко и для убедительности взялся за рукоять шашки.
– Товарищ военный чекист, – решил разрядить обстановку Суровцев, – у меня нет оснований скрываться. А военная обстановка такова, что каждая сабля и каждый штык на счету.
– Да что ты с этим говнюком разговариваешь! Сейчас с Ворошиловым перетолкуем. А я попрошу его и товарища Будённого, чтоб они это чучело к нашему полку прикрепили. Нехай поможе с дезертирством бороться. Не всё нам с тобой дерьмо хлебать. А не будет справляться, мы его сами с тобой в расход отпишем как контру. Ты же ещё и будешь его кончать. Я тебе прикажу его шлёпнуть, – вдруг разулыбался комполка, точно обрадовался интересной мысли.
Было понятно, что перспектива оказаться в полку Гриценко не увлекала особиста. И в какие-то мгновения он понял, что явно перегнул палку в разговоре. Бывший прапорщик, но теперь орденоносец Гриценко был действительно пока ему не по зубам.
– Читайте, – с акцентом, строго, но без прежней решительности вдруг сказал военный чекист и положил на стол несколько листов машинописного текста. – Это документ апреля.
Суровцев и Гриценко склонились над документом из трёх страниц. Быстро читали: Особый отдел ВЧК 22 апреля 1920 г. сообщал в секретариат РВСР об отправке особым отделам фронтов и армий телеграммы с приказом об отношении к пленным и перебежчикам – офицерам белогвардейских армий. Они быстро прочитали страницу. Одновременно читали дальше суровые строки приказа:
«Принять к исполнению. Указанные офицеры подразделяются на 5 групп: 1) офицеры-поляки, 2) генералы и офицеры Генштаба, 3) контрразведчики и полицейские чины, 4) кадровые обер-офицеры и офицеры из студентов, учителей и духовенства, а также юнкера, 5) офицеры военного времени, за исключением студентов, учителей и духовенства. Группы 1 и 4-ю отправлять в определённые приказом концлагеря для дальнейшего просмотра, причём за поляками соблюдать строжайший надзор. Группу 5 подвергать тщательной фильтрации на месте, затем направить: “лояльных” в трудармии, остальных в места заключения для пленных 1 и 4-й групп. 2 и 3-ю группы направлять под конвоем в Москву в Особый отдел ВЧК».
Завершали приказ подписи авторов: «Заместитель ВЧК В.Р. Менжинский, член РВСР Д.И. Курский, управляющий делами Особого отдела ВЧК Г.Г. Ягода».
Прилагался и список концентрационных лагерей. Именно из-за строк приказа, предписывающих его как генштабиста и контрразведчика доставить в Особый отдел ВЧК, взгляд Суровцева непроизвольно выхватил названия лагерей, находившихся в Москве: Андрониковский лагерь, Покровский лагерь, Бутырская тюрьма. Ему было ясно, что курс большевиков на уничтожение русского офицерского корпуса из стихийного превращался в планомерный. Хотя ни он, ни Гриценко, ни сам информированный особист не знали, что в одних Бутырках весной текущего года сидело около двух тысяч офицеров. А сколько тысяч погибли там прошедшей зимой в результате расстрелов и повального тифа, уже не узнать никогда. Ежедневно во дворе тюрьмы скапливалось до ста пятидесяти не вывезенных трупов. Не знали они и о том, что всего месяц назад, в июле, заключённых Покровского лагеря, а это 1092 человека, вывезли на Север, в Архангельскую губернию, и всех до одного расстреляли.
