Всадник Сломанное Копье - Виталий Дмитриевич Гладкий
Две остальные находились во Дворце дожей – Палаццо. Поцци была подземной, а Пьомби находилась под самой крышей. Свое имя «Поцци» подземная тюрьма получила потому, что ее камеры представляли собой колодцы – pozzo. Андреа холодел от ужаса, представив, как его бросают в этот каменный мешок.
Из рассказов бывалых людей Андреа знал, что Поцци была ничуть не лучше тюрьмы Карчери. Там находилось девятнадцать ужасных подземных темниц, куда обычно заключали преступников, заслуживающих смерти. Эти подземные камеры и впрямь напоминали колодцы, потому как на их дне всегда плескалась морская вода, попадающая через крохотное зарешеченное отверстие, откуда проникал в камеры дневной свет.
Узник, если он не предпочитал стоять целыми днями по колено в соленой воде, должен был сидеть на козлах, где лежал его тюфяк и куда ему на рассвете ставили кувшин с водой и клали кусок хлеба. Его нужно было съесть сразу, иначе жирные и нахальные морские крысы могли вырвать хлеб из рук.
Андреа облегченно вздохнул – ему предстояло сидеть в Пьомби. Дворец дожей нельзя было не узнать; возле него всегда было многолюдно.
Значит, не такой уж он и страшный преступник, по которому плачет каменный колодец в тюрьме Поцци. А возможно, кто-то из Совета десяти решил, что негоже сына известного и всеми уважаемого в Венеции провизора Галеаццо Гатари сажать в темницу, где обычно находятся государственные преступники. Но в чем его вина?
Эта мысль не покидала Андреа с того момента, как он переступил порог крохотной комнатушки под самой крышей Дворца дожей, крытого свинцовыми листами. Юноша, благо времени на размышления ему предоставили достаточно, усиленно ворочал мозгами, пытаясь найти хоть один свой проступок, достойный столь страшной участи – заключения в Поцци. И не находил.
Он жил и грешил как все венецианские юноши – ни больше ни меньше. Тогда почему его схватили полицейские ищейки? За что?!
Ответ пришел спустя двое суток. Андреа не сомневался, что отец уже оббил все пороги во Дворце дожей, пытаясь помочь сыну, но у него ничего не вышло. И это сильно тревожило юношу. Отца даже не пустили повидаться с ним, что настораживало Андреа.
Это говорило о том, что обвинения против него выдвинуты очень серьезные. Правда, питание у него было, как для тюрьмы Пьомби, вполне сносным – свежий хлеб, хорошая, не стоялая вода и кувшин доброго вина на день. Большего не полагалось.
Но если учесть, что тюремщики обычно разбавляли вино, полагающееся узникам, водой, а хлеб, который они покупали по весу, был сырым и отвратительного качества, то это значило, что отец всучил им мзду.
Камеры на чердаке Дворца, под самой крышей, покрытой свинцом (отсюда и их название piombo, что означает свинец), конечно, не заливала вода, как в тюрьме Поцци, но ее узники страдали летом от жуткой жары, а зимой от холода и сырости. Жара уже давала о себе знать, но юноша был настолько потрясен случившимся, что практически не обращал на нее внимания. Его голова буквально раскалывалась от мрачных мыслей и самых невероятных предположений.
Почему он здесь, за что?! С какой стати его приравняли к государственным преступникам? Ведь тех, кто не был замешан в государственной измене, – убийц, разбойников, воров, мошенников и прочих негодяев – обычно сажали в тюрьму Карчери, где и происходило дознание.
Дверь тюремной камеры отворилась с ужасающим скрипом ближе к обеду, на третий день заключения. Андреа связали руки, надели на голову черный колпак и куда-то повели, поддерживая под руки, чтобы он не свалился со ступенек.
Вскоре пахнуло сыростью, цвелью, и юноша понял, что они спустились в подвал, скорее всего, в пыточную камеру тюрьмы Поцци. У него внутри все обмерло. Его будут пытать!
«Святая Мадонна! – мысленно взмолился Андреа. – Спаси и защити меня, ни в чем не повинного!»
Колпак сняли. Андреа осмотрелся, подслеповато щурясь. Он угадал – его доставили в пыточную.
В дальнем углу достаточно просторного подвала горел очаг, похожий на кузнечный горн, и кряжистый палач, единственной одеждой которого были длинный кожаный фартук и красные шерстяные шоссы – штаны-чулки, плотно облегающие ноги, ворочал в нем кочережкой, разогревая докрасна пыточный инструмент.
Камера была освещена тремя факелами, и в их зыбком колеблющемся свете помертвевший от ужаса Андреа увидел столик, за которым сидел одетый во все черное судейский писец. Перед ним лежала толстая тетрадь, в которую он что-то записывал аккуратным мелким почерком.
Охранники, которые привели Андреа в пыточную, застыли темными изваяниями у двери, скрестив руки на груди. Они были огромными и казались каменными колоссами.
Но вот скрипнула дверь и в камеру вошли три патриция, судя по их дорогим фиолетовым плащам, которые были отделаны мехом. У каждого из них на груди находилась золотая цепь с подвеской в виде льва святого Марка – символа не только Венеции, но и большой власти этой троицы.
Лев святого Марка фигурировал не только на гербе Венецианской республики, но и в гербах городов и территорий, подчинявшихся Венеции. Его обычно изображали с раскрытой книгой, на страницах которой можно было прочесть надпись: «Pax tibi Marke Evangelista meus»[50].
Во время военных действий книга в лапе льва, вышитого золотыми нитями на флаге республики, заменялась на меч. Именно меч присутствовал на все трех подвесках с изображением льва у патрициев, скорее всего, членов Совета десяти. Он был символом неотвратимости наказания.
Расположившись за длинным столом в креслах с высокими спинками, главный из трех патрициев – судя по всему, прокурор – поправил черную шапочку на своих длинных седеющих волосах, а затем кивнул писцу. Тот немного гнусавым голосом объявил, что Андреа Гатари, сын провизора Галеаццо Гатари, обвиняется в отравлении мессера Доменико Гримани, члена Большого совета.
Андреа словно кто-то ударил обухом по темечку. Он… отравил?! Уважаемого патриция Доменико Гримани?! Который всегда поддерживал семейство Галеаццо и был добрым другом отца!
– Что вы можете сказать в свое оправдание, Андреа Гатари? – чересчур мягким голосом, чтобы можно было поверить в его благосклонность к юноше, спросил один из трех членов тройки – тот, который сидел слева от прокурора.
Андреа пригляделся к нему – и обмер. Это был муж Габриэллы, престарелый Лоренцо Тривизани! «Я пропал!» – мелькнула страшная мысль в голове юноши и тут же исчезла, провалилась в грохочущую бездну.
Отмстить любовнику жены с помощью «браво», наемного убийцы, не удалось, и Лоренцо Тривизани быстро нашел другой способ мести, гораздо ужасней. Лучше уж мгновенная смерть от клинка, чем длительные мучения в тюремном застенке под пытками палача.
А в том, что его будут пытать, притом немилосердно, Андреа совершенно не сомневался. Лоренцо Тривизани постарается насладиться местью в полной мере…
Собрав все свои душевные силы, запинаясь, Андреа ответил:
– Мессеры… я ничего дурного… не делал. Зачем мне смерть человека, который был другом моей семьи?!
– Это и нам хотелось бы знать, – жестко сказал прокурор.
– Но я не мог это сделать физически! Мессера Гримани я не видел уже больше года. Да и раньше только приветствовал его издали, потому что кто я, а кто он.
– Значит, вы опровергаете обвинение?
– Опровергаю!
