На скалах и долинах Дагестана. Среди врагов - Фёдор Фёдорович Тютчев
Я высказал это Михалке, но тот и слушать не за хотел.
— Там моя дорога не знай, — упрямо крутил он головой, — там татар встречай, куда ходил? Туда — не знай, сюда — не знай. Какой аул? Можно в него ходил или не можно, ничего не знай. Все равно как слепой.
— Ну, а по этой дороге ты надеешься пройти без всяких встреч?
— О, тут моя всё знай. Моя пойдет, где люди не ходят, джейран пошел — моя пошел. Надо спрятаться — пещер знай, где аул стоит, тоже знай, — мимо ходил, тут моя ничего не боится.
— Ну, — говорю, — ладно, пусть по-твоему будет, веди, если уже так уверен.
Как только стемнело, мы выбрались из чащи и снова пустились в путь. Мы шли так скоро, как только могли, но тем не менее нам казалось, будто мы топчемся на одном месте. Ночь была лунная и светлая. Михалко действительно знал дорогу хорошо, он шел без тропинок, теми глухими местами, где нам едва ли кто мог встретиться. Тем не менее из предосторожности мы с рассветом забрались в глухую пещеру и притаились там, как ящерицы.
Эта вторая наша дневка была для нас хуже первой, благодаря тому что запас нашего провианта истощился и на утоление волчьего голода, мучившего нас, мы имели только один чурек, который и разделили между собой по-братски.
Выспавшись и отдохнув, мы ждали только наступления ночи, чтобы продолжать наш путь.
Наконец ожидаемый час настал.
Мы осторожно поползли из пещеры, но только что успели выйти из нее и отойти несколько шагов, как услыхали позади себя торопливое перестукиванье подков по каменистой тропинке.
В смертельном страхе мы бросились в сторону от тропинки и поспешили заползти за груды огромных камней, в беспорядке нагроможденных друг на друга.
Стук подков становился яснее, и вскоре на тропинке показались два всадника.
Один был старик, другой совсем еще мальчик, лет десяти-одиннадцати, не больше. Поравнявшись с пещерой, только что покинутой нами, татары соскочи ли с лошадей и не без труда втиснулись с ними в ее довольно-таки тесное отверстие.
Увидав это, мы невольно переглянулись с Михал-кой, и не знаю, как он, а я почувствовал, как по моей спине пробежали холодные мурашки. Пробудь мы в пещере еще две-три минуты лишних, и нам бы не избежать роковой встречи.
Впрочем, и теперь положение наше было не лучше. Мы находились так близко от пещеры, что не могли шевельнуться, чтобы не возбудить внимания незваных соседей. Со своего места я видел ясно голову старика, наполовину скрытую за камнем, и кончик дула его ружья, наведенного на тропинку. Не было сомнения, он кого-то поджидал. Прошло не знаю сколько времени. Мы лежали так же неподвижно, как и окружающие нас камни, в пещере тоже было тихо. Вдруг далеко далеко послышался едва уловимый, неопределенный шум; шум этот постепенно усилился и перешел, наконец, в скрип и визг медленно ползущей арбы. Прошел по крайней мере добрый час времени, раньше чем из-за поворота тропинки показались две рогатые головы малорослых горных бычков, влачивших уста лой походкой неуклюжую арбу.
На этой арбе сидели трое. Высокий, плечистый горец, довольно щеголевато одетый, лет 25, не больше, очень красивый и хорошо вооруженный. Кроме ружья, болтавшегося у него за плечами, из-за пояса торчали рукоятки двух пистолетов и был виден длинный кинжал. Двое других были женщины, закутанные в темно-синие чадры. Молодой горец чувствовал себя, очевидно, прекрасно. Сдвинув на затылок кос матую папаху, он беззаботно помахивал длинной пал кой, побуждая волов идти шибче, и вполголоса тянул какую-то песню.
Поравнявшись с пещерой, он случайно оглянулся на нее. Одно мгновенье, и я увидел, как в его глазах мелькнуло выражение не то изумления, не то испуга: в следующую за тем минуту они засверкали, как у разъяренного барса, из груди вырвался хриплый крик, крик бешенства и ненависти. С быстротой молнии он сбросил с плеч ружье, но было уже поздно.
Из глубины пещеры взвился небольшой клубок мутно-белого дыма, грянул сухой, отрывистый выстрел, эхом прокатившийся в горах. Молодой горец широко взмахнул руками, уронил винтовку и как подкошенный повалился с арбы на землю. Волы сразу остановились. Женщины, сидевшие неподвижно, как испуганные куры, засуетились на арбе, издавая пронзительные крики. Тем временем старик, скрывшийся в пещере, вышел оттуда неторопливой, величавой походкой. Лицо его было спокойно и бесстрастно. Не обращая внимания на вопящих женщин, он подошел к лежащему на земле врагу и, наклонясь над ним, пристально воззрился в его остановившиеся, остекленевшие глаза.
С минуту смотрел старик в лицо убитому, потом выпрямился во весь свой гигантский рост и, подняв глаза к небу, произнес несколько нараспев какое-то не то заклинание, не то молитву. После этого он вскочил на подведенного ему мальчиком коня и, пригнувшись к луке, во весь опор понесся от места убийства. Мальчик помчался за ним.
Оставшиеся женщины с воем и причитанием сели вокруг трупа и принялись раскачиваться во все стороны, колотя себя в грудь и царапая ногтями свои лица.
— Ваше благородие, — шепнул мне Михалко, — скорее бежать надо. Сейчас горцам сюда приехал будет. Яман тогда. Фарпал наш, совсем фарпал.
— По чем же горцы узнают так скоро о том, что здесь случилось?
— Душман-старик сам пошлет кого-нибудь из своих в аул сказать о своем деле, таков адат. Нельзя иначе. Потому бабы и сидят, ждут, когда из аула придут земляки.
Наше положение становилось крайне опасным.
Надо было уходить, и как можно скорее, но сделать так, чтобы сидевшие напротив женщины не заметили нас, было невозможно; между тем, оставаясь на месте, мы сильно рисковали.
Посоветовавшись между собой и решив возложить всю надежду на быстроту наших ног, мы оба, как по команде, вскочили на ноги и сломя голову пустились бежать по тропинке. Вслед за нами раздались крики перепуганных нашим неожиданным появлением женщин.
Мы бежали долго. Ночь была лунная и светлая. Яркие лучи месяца фосфорическим светом обливали горы, блестели на изломах скал и причудливо сере брили остроконечные вершины, утопавшие в море света, отчего противоположные, теневые скаты казались еще темнее. Поросшие густым кустарником и мелколесьем, они, как бы погруженные в чуткий сон, были полны молчаливой таинственности.
Не знаю, долго ли продолжалось бегство; наконец силы нам изменили, и мы принуждены были пойти тише.
Дорога между тем, шедшая все время вниз, сделалась шире, и вскоре мы очутились у
