Фарфоровый солдат - Матиас Мальзьё
На обочине дороги, ведущей на Лежере, немецкие солдаты с топорами делают глубокие зарубки на стволах и протягивают по ним красную ленту. Снизу вверх, захватывая с полсотни растущих вдоль дороги мощных дубов.
Эмиль говорит, что в зарубки кладут взрывчатку и готовятся поджечь красный фитиль, чтобы деревья повалились на дорогу и перегородили путь нашим. А среди “наших” может быть мой папа. Не наверняка, но может. О папе думают все, но вслух никто не заговаривает. Эмиль даже перестал предлагать меня усыновить.
Однако зажигательная система не сработала, и американские танки преспокойно ползут по склону. Немцы в панике убегают. Изумительное зрелище!
И я смотрю это представление из первых рядов. Не из подвала, не с чердака и даже не из окна. Пускаю Эмилев велик в свободный ход и поднимаю руки, как будто выиграл этап “Тур де Франс”.
Фромюль,
тем же вечером
Валяюсь на твоей кровати и жду, поглаживая кончиками пальцев мордочку Жана Габена. Колючая шевелюра меньше похожа на волосы Сильвии, чем перышки Марлен Дитрих, но все же помогает сдерживать лавину вопросов. Я притащил ежу улитку, и он развернулся. Смотрю, как он таращит глазенки, не понимая, что творится, и это придает мне бодрости.
Стук в дверь – это Эмиль. Он раскуривает трубку, рычит, делая вид, будто заводит мотоцикл, и я запрыгиваю на багажник велосипеда. Мы оба играем, как будто все еще остерегаемся, хотя никакой опасности больше нет. И оба знаем, что, возможно, скоро расстанемся, хоть я и обещал приезжать на каникулы. И тогда мы поиграем в войну, будем прятаться в подвале. А если и Сильвия вернется на чердак, будет совсем здорово.
Вчера Эмиль привел кузена Гастона, того самого, с которым я познакомился, когда вылез из телеги с сеном. Вот это сюрприз! Мы с ним катались на великах и рассказывали друг другу, что с нами было в войну, а Эмиль называл нас ветеранами. То был наш первый разговор после автомобильного багажника. В память о первой встрече мы похрипели, изображая мотор. У меня в голове все перепуталось. Мне одновременно казалось, что Гастон явился из другого мира и что мы виделись неделю назад. “Время в подвале и ускоряется, и замедляется”, – как-то сказал Эмиль. Это одна из первых фраз, которые я записал в тетрадку.
Но сегодня мы держим курс на твой любимый дуб в лесу. Хвойные иголки хрустят у нас под ногами, филин кричит так близко, будто сидит у кого-то из нас на плече. Я впиваю каждую секунду этой прогулки. И вспоминаю, как был тут несколько месяцев тому назад… промокшие ноги, рев самолетов над головой.
Эмиль останавливается и показывает мне совсем небольшой дубок. Я узнаю его – это тут мы разговаривали на обратном пути от Розали. Эмиль становится на колени и расчищает ладонью землю. Под листьями появляется крышка шкатулки.
– Твой ход!
Я хватаю шкатулку. Помнится, раньше она была гораздо тяжелее. Трясу ее, как непонятный подарок. Все это похоже на Рождество в лесу или на ночные поиски пасхальных яиц, только я ищу что-то квадратное.
Эмиль протягивает мне ключик. Вставляю его в скважину и бережно открываю шкатулку. Тот же чердак в миниатюре: письма, несколько книг, исписанные листки бумаги с помарками, рисунки. Почерк твой и ее.
– Раньше там внутри что-то стучало, и шкатулка была намного тяжелее.
– Потому что там лежала пишущая машинка твоей мамы, – сказал Эмиль. – Подарок Сильвии от твоего папы. Он хотел, чтобы она и дальше могла сочинять и печатать свои стихи.
Эмиль берет шкатулку и прижимает ее своими здоровенными лапищами к груди. Глаза у него блестят почти так же, как когда он говорит о Розали.
– Посмотри-ка! – Он что-то сдвигает на дне, и открывается потайной ящичек. – Открывай.
Сердце у меня колотится так громко, что заглушает мысли. Никак не соображу, что надо сделать. Все кажется ужасно сложным. Наконец справляюсь с ящиком и нахожу в нем свой желто-синий кораблик!
– Нос, киль, борта! – Я гордо тычу в каждую часть суденышка.
– Теперь открой сам кораблик, в трюм загляни!
Откидываю верх кораблика – внутри стопка мелких морских карт и… судостроительные чертежи.
– Твои родители собирались переделать старый рыбацкий катер в баржу, чтобы прятать там подпольщиков.
В голове у меня всплывает множество эпизодов из последних месяцев: день, когда папа подарил мне кораблик, шкатулка в телеге с сеном, бомбежный вор, чердак. Вот они, ответы на лавину вопросов, у меня в руках.
– Элиза взяла за образец твою игрушку. Она надеялась, что ты когда-нибудь увидишь это судно в натуральную величину.
– И что же?
– Да, оно существует. И Сильвия сейчас, должно быть, там. Там теперь настоящая подпольная штаб-квартира. А еще в шкатулке были поддельные документы. Это главное, почему ее надо было прятать от немцев.
– А от меня? От меня-то почему ее спрятали, как только я приехал?
– Бабушка подумала, что переписку мамы с Сильвией тебе лучше прочитать после войны. Потому что от этих писем тебе стало бы еще тяжелее. И правда, одно письмо Элизы нас просто потрясло. Но все это принадлежит тебе. Я не должен был отдавать тебе шкатулку, пока не кончится война, но, по-моему, тебе уже хватит ждать.
С минуту мы сидим, глядя на звезды, и слушаем, как ветер надрывается, раскачивая ветки. Похоже на шум южного моря в ветреные дни, когда грохот волн слышен издалека.
Наконец Эмиль медленно встает. Я беру шкатулку под мышку, и мы возвращаемся домой. Всю дорогу молчим, хотя криком кричим про себя.
Эмиль провожает меня до спальни и тихонько шепчет:
– Неспокойной ночки!
Кладу в шкатулку Жана Габена – крохотный клубочек. Потом тихонько снимаю
