Сестренки - Ольга Шумкова

– Анисия Алексеевна, какая вы красавица! Наташа, вы такая тут девочка чудесная. А какое платье необычное у вашей мамы, Анисия Алексеевна! Вы на папу похожи, да? Ой, а это что?

– Это моя сестра, – пояснила я, – она потерялась в двадцатом году.

– Две девочки, – медленно сказала Лида, – и медведь, и две куклы! Я видела такое! Только… Не фотографию, а картинку в книжке! Точно!

– Ну, про нас с сестрой книг не писали, – улыбнулась я.

– Но я точно видела!

– Ну, мало ли книг, где девочки с куклами и медведь?

Наташа взяла у нее карточку, вгляделась:

– Вы с Анютой не похожи.

Анюта вообще была ни на кого не похожа, это так. Я – вылитая папа, а Анюта сама по себе.

23 октября.

Лидочку в этот раз провожала я. Вернулась, а Наташа уже спит. Интересно, она будет молчать или все-таки начнет со мной разговаривать?

24 октября.

Разговаривает, но мало и неохотно. Ну, и на том спасибо.

26 октября.

Уж не знаю, связано это или нет, но после той вечеринки Наташа ко мне как-то потеплела: следующим вечером принесла котлеты и винегрет из кулинарии. Мы дома не готовим, утром и вечером просто пьем чай с печеньем или ветчиной, а я обедаю на работе чаще всего или же в столовой.

И вот мы разложили винегрет, котлеты решили не разогревать, был хлеб, сделали бутерброды, поели. Наташа была задумчива, мне казалось, она ко мне как-то приглядывается.

– Жалко твою Лиду, – наконец сказала она, – совсем одна, никого нет. Не могу себе такого даже представить.

Наверное, мне надо было раскинуть объятия, зарыдать, принять мудрый вид, ну, или вообще хоть что-то сделать! Или если бы Наташа после этих слов протянула ко мне руки.

И тут я подумала, впервые, кажется, что мы с ней очень похожи, обе сдержанные, замкнутые, не выражаем лишних эмоций.

Она больше ничего не сказала, доела винегрет с котлетой и быстро ушла куда-то, сказав, что много дел. Нет, она не обняла меня на прощание, больше ничего не сказала, не посмотрела как-то особенно.

Но… как сказать? Я была очень счастлива в тот вечер.

Я знаю людей, которые по время войны потеряли все – дом, семью, здоровье. На улицах я видела инвалидов, еще по деревне я помню женщину, у которой погибли муж, два сына и брат.

Я потеряла мужа, но у меня осталась дочь.

А потом была победа, и у меня была ответственная работа, и надо было восстанавливать страну, и мне было стыдно и неудобно горевать по моей прежней счастливой жизни.

А сегодня я сидела и плакала, вспоминала ушедших близких и тосковала как будто не по ним, а по той жизни, которая могла бы быть, если бы не было войны.

Тогда, наверное, выжил бы наш малыш, и сейчас ему было бы уже четырнадцать лет. Мы бы, наверное, так и жили вчетвером, нам дали бы скорее всего две комнаты в квартире, а может, и отдельную квартиру? Наверное, если бы мы жили за городом, то дали бы и отдельную!

А может быть, и мама с папой были бы еще живы, ведь они были совсем нестарыми, и мы бы ездили к ним туда в деревню.

А если бы не было революции, то и Анюта была бы с нами.

Я потом эту строчку зачеркну, конечно. Написала и самой стало не по себе! Я же член партии, а такое написала.

Но почему-то смешно, сижу и смеюсь, как идиотка.

Странное чувство, что я больше не одинока.

9 ноября.

Лидочка оговорилась: назвала меня мамой.

Стыдно признаться, но я порадовалась, что Наташа при это не присутствовала.

Не могу представить, как бы она отреагировала. И не хочу.

Как странно – чужая девочка стала мне куда ближе, чем родная дочь!

Она стремится проводить меня после уроков, а если я приглашаю ее к себе, то счастью ее нет предела. Она услужлива и заботлива; если мы усаживаемся пить чай – а мы, конечно, усаживаемся – она накрывает на стол, садится и следит, чтобы моя чашка не была пустой. Она обязательно поможет мне с посудой после чаепития, десять раз спросит, не сбегать ли ей в магазин, а про мусор и не спрашивает: выносит сама.

Если бы она была другой, не такой приветливой, веселой, заботливой и нежной – любила бы я ее? Если бы она была, как моя Наташа?

20 ноября.

Я не понимаю, как Наташа относится к Лиде. Если она заходит – а заходит она, надо сказать, нечасто – то старательно-приветливо здоровается, интересуется Лидиными успехами в учебе. Как-то спросила – кем Лидочка хочет быть, и та, тараща глаза, сказала, что хочет быть учительницей, как Анисия Алексеевна. Наташа явно хотела что-то сказать, но сдержалась.

Ей не нравится, кажется, что я учительница. Наверное, она думает, что, уж раз я плохая мать, то и учительницей я должна быть отвратительной. А тут – надо же – Лидочка такое сказала.

Я не дурочка, я понимаю, что ни я, ни Наташа не являемся хорошими учителями. Я хотела быть хорошей, а не вышло. Не вышло и у Наташи – дети ее не любят, да и она их тоже.

Но у меня есть Лидочка, а у нее никого.

Она старше Лидочки всего на несколько лет, но часто кажется мне какой-то старой. Даже странно.

1954 год.

15 января.

Лидочкины слова про книжку меня как-то разбередили. В нашем детстве много было таких книг и детских журналов с картинками: девочки, медведь, куклы, наверное, и она в раннем детстве видела что-то подобное.

15 февраля.

Лидочку с несколькими ребятами отправили в лесную школу – дышать лесным воздухом, на месяц

1 марта.

Я все время вспоминаю детство, думаю, думаю. Надо бы записать, наверное, все, что помню, а потом подумала: кому? – и все зачеркнула. Кому будут интересны мои записки?

У меня, наверное, будут внуки. Внуки – дети Наташи. Она мне чужая; так и дети ее тоже будут чужими. Будет валяться моя тетрадь в коммунальной квартире, потом снесут на помойку, и все!

И еще. До революции мое детство было безусловно счастливым.

Помню, ученики как-то пристали: Анисия Алексеевна, расскажите, как вы были маленькой? Один, самый сообразительный, Петька, говорит: а вы же небось еще до Октября родились? Я говорю, ну да. И тут они меня жалеть стали.

При царе-то ой плохо жилось!

А вы на фабрике трудились же?

А игрушек у вас совсем не было?

Мне мамка рассказывала, она тряпку заворачивала и лицо рисовала: это кукла была.

В школу вас не посылали?

Ох я тогда растерялась!

Мое детство было самым, самым счастливым. Папа работал в конторе и часто брал