Евгений Богданов - Поморы

— Велик камень, — сказала Сонька. — Надорвется парень.

— Ничего. Поглядим, сколько у него силенки.

Ребята вернулись без удилищ — лес мелкий. Родион поднял бурак, удивляясь его непомерной тяжести, взвалил на спину, только витая ручка заскрипела.

— Что-то тяжел сей год лук, — сказал он, поглядев на девчат. Те засмеялись.

— Не знаю, почему тяжел, — ответила Густя, отводя взгляд.

Родион молча подошел к лодке, поставил бурак и стал выгребать лук,

— Каменья возить домой ни к чему, — вывалил камень, снова собрал лук и внес бурак в лодку. Девушки переглянулись и запели:

Ой, под горку ноги ходки,Едет миленький на лодке.В лодке два веселышка,Весела беседушка.

Отмерцали тихие приполярные зори, отава на лугах потемнела, пожухла от непогоды. Скучные сентябрьские дожди назойливо царапались в избяные окна, низкие бахромчатые лохмотья облаков, гонимые восточными ветрами, волочили из океана серые космы влаги и туманы,

Рыбаки еще не вернулись с промысла. Те, кто оставался в деревне, сидели по избам, вязали сети из суровья, мастерили на поветях да в сараях к зимнему лову рюжи.

Родион и Федька готовились к поездке на Канин. Изба Мальгиных, заваленная обручами и сетной делью, смахивала на мастерскую.

Тишка в конце августа уехал в Архангельск. Он поступил в мореходное училище. Мать управлялась по хозяйству: готовила пойло скотине, возилась с горячей запаркой. Родион сидел на низенькой табуретке и, разложив на лавке перед окном все необходимое для работы, деревянной иглой вязал из пряжи крылья — длинные сетные полотна для рюжи, которыми рыба в воде направлялась в горловину снасти.

Волосы у него, чтобы не свисали на глаза, подобраны в сетку из шелковых крученых ниток, связанную Густей. В окошко бьется ветер, тянет свои заунывные песни. Плохо вмазанное стекло в раме позвякивает. Зябко дрожит на ветру еще не сброшенной потемневшей листвой корявая, приземистая — не выше изгороди — черемушка: вверх почти не растет, стелется, греется возле земли.

В избу вошел Федька Кукшин, сел на лавку, вынул из кармана тоненькую книжечку в серой невзрачной обложке.

— Вот тут про навагу описывают, — сказал он. — В правлении взял книжку. Почитаем? Надо знать, что будем ловить.

— Ну читай, — согласился Родион.

Федька придвинулся ближе к окну, раскрыл книжку и начал читать:

— Навага принадлежит к семейству тресковых рыб, куда относятся также треска, пикша, сайда и ряд других. По своему внешнему виду она имеет сходство с треской, отличаясь от последней в первую очередь своими меньшими размерами.

Родион покачал головой.

— И на треску похожа, и размеры меньше… Да это ясно и без книжки!

— Слушай дале, — Федька продолжал читать: — Не менее сложны взаимоотношения наваги с рыбой сайкой. Крупная навага охотно питается сайкой и поедает ее в немалых количествах.

— Что верно, то верно. Навага сайку ест. Но и сайка, в свою очередь, охотится за мелкой навагой. Обычно эти рыбы избегают друг друга. В этом, значит, и есть сложность взаимоотношений?

Родион положил иглу на лавку, зевнул, стал ходить по избе, расправляя спину, затекшую от долгого сиденья.

— Ты, видно, не в настроении? — промолвил Федька, пряча книжку в карман. — Уж не поссорился ли с Густей?

— Не-е, — протянул Родион. — Чего нам делить? Я о другом думаю… Тишка вот учится, а я на всю зиму на Канин пойду.

— Можешь не ходить. Валяй в Москву, в университет! Ломоносов, бывало, пешком ушел.

— С четырьмя-то классами? Какой, к лешему, университет!

— Да, брат Родя… У тебя теперь дорога одна: Густя тебя захомутает. Тишка вернется капитаном либо штурманом — к нему в команду пойдешь матросом. Ты скажи, когда свататься будешь?

Родион опять сел за вязанье.

— А ты что, сватом хочешь быть?

— Сватом не умею. Дружкой — могу.

— Дорофей не пришел с промысла. А нам скоро отправляться на Чижу, — уклончиво заметил Родион.

— Незавидная твоя судьба, — вздохнул Федька, и не понять было — сочувствует он Родиону или шутит. — А все-таки жениться-то хочется? Скажи по правде.

— Оставим эти пустые разговоры. Тут дело серьезное.

— Конечно, серьезное, — тотчас подхватил Федька. — Недаром говорится: Что весел? — Да женюсь. — Что голову повесил? — Да женился…

— Вон в ту мережку, что в углу лежит, надо поставить еще два обруча. Вицы под лавкой, — перевел на другое разговор Родион.

Федька озорновато блеснул глазами и, наклонившись, стал длинной рукой шарить под лавкой.

Семга, пройдя Зимнезолотицкий берег, вышла в горло Белого моря. До Унды оставалось около десяти часов ходу при спокойной волне. Порыбачили хорошо, направлялись домой.

В кубрике для команды рыбаки собрались обедать. С камбуза принесли большой бачок с наваристой ухой, широкий противень с горой нажаренных звенышков камбалы и морского окуня.

Рыба уже изрядно приелась команде: больше месяца питались дарами моря. И Дорофей принес из своих запасов к общему столу несколько кругов копченой колбасы, закупленной в поселке рыбокомбината. Рыбаки оживились. Гришка Хват, сдирая огромной рукой тоненькую кожуру с колбасного куска, похвалил капитана:

— Запаслив ты, Дорофей Никитич! А я дак то, что в рыбкоопе купил, давно уж съел. Одни обновы несъедобные жене да дочке оставил. Может, и по чарочке нальешь перед домом-то?

Григорий знал, что у Дорофея в заветном месте хранится жестяной бидончик со спиртом, взятым еще из Унды на тот случай, если кто-нибудь простудится или невзначай в шторм побывает за бортом.

Но Дорофей был тверд и стоек, как чугунный кнехт.

— Морской устав бражничать не велит. Не помните, что там сказано? Так напомню: Пьянство дом опустошит, промысел обгложет, семью по миру пустит, в долгах утопит. Пьянство у доброго мастера хитрость отымет, красоту ума закоптит. А что скажешь — пьянство ум веселит, то коли бы так, кнут веселит худую кобылу. Так что ешьте колбасу, а выпить нет. За борт вылил.

Рыбаки засмеялись. Хват взял из горки ломоть хлеба.

— Стоек, стоек, Дорофей Никитич. Морской-то устав есть, дак ведь он уж, поди, устарел? Ноне по новому уставу живем — рыболовецкой артели!

— Устав у помора единый, вечный и нерушимый, — отозвался Дорофей… — Я приметил: ветер что-то на восток забирает. Не дай бог штормяга к ночи навалится! Надо, чтобы головы были свежие, а руки послушные!

…Дорофей тревожился не напрасно. К вечеру стала разыгрываться непогодь. В горле Белого моря и так не бывало спокойно: тут всегда толкутся суматошные волны. Лохматые, сердито кипящие, они кидаются на каждое проходящее судно порой с самых неожиданных сторон. А тут к вечеру стал крепчать, свирепея, северовосточный ветер. Он затянул небо мглой, приволок низкие тучи с дождем. Бот стало трепать ненастьем, как бумажный кораблик под проливнем. Верхушка мачты с клотиком чертила в небе дуги. Сигнальный огонь, словно живой светляк, испуганно метался во все стороны.

Рыбаки, надев штормовки, придерживаясь за туго натянутые леера, проверяли, все ли надежно закреплено и ладно ли задраены люки. Дорофей у штурвала, напряженно вглядываясь в сумеречные волны, пытался найти линию горизонта. Но в небе не было ни единого просвета.

Дорофей позвал Григория Хвата:

— Проверь карбас на буксире. Не оборвало бы трос!

Пройдя в корму, Григорий высмотрел внизу за бурлящей кипенью волн карбас-неводник. Он был почти весь залит водой. Хват наклонился, пощупал толстый пеньковый канат у самого гакаборта «Гакаборт — обрез кормы». Ничего не перетрется, — решил он и хотел уже повернуть обратно. Но тут судно резко накренилось, и Григория окатило водой, как из ушата. Волна накрыла его, захлестнула лицо, захватила дыхание, леер выскользнул из рук. Хват ударился о фальшборт и в ту же секунду провалился в бездну. В последний момент случайно вцепился в буксирный канат за кормой и, собрав силы, отфыркиваясь, подтянулся.

Григорий оказался за бортом у обреза кормы. В голове мелькнуло: Не угодить бы под винт! Обрубит ноги. Вися на канате, который то натягивался, то ослабевал, он подобрал ноги в тяжелых бахилах к животу.

Эк не повезло! На палубе никого нет, никто не видит моей беды… Хват попробовал, перебирая руками по тросу, схватиться за борт, но не дотянулся. Одежда намокла, тяжелые бахилы были полны воды. Долго на канате не провисеть. Григорий крикнул:

— Э-э-эй! Мужики-и-и!

Бот рывками пробирался вперед, корпус под ударами волн переваливался с боку на бок, как воз с сеном на ухабах. Григория снова накрыло водой. Слабея, он закричал во всю мочь.

Звякнула рында. По палубе загрохотали каблуки. За борт спустили веревочную лестницу.

Выбравшись на палубу, Григорий в обнимку с Анисимом дошел до кубрика и там, немного отдышавшись, переоделся во все сухое. Анисим принес дорофеевский бачок со спиртом, налил в стакан и подал пострадавшему.