Елена Холмогорова - Вице-император (Лорис-Меликов)
Осенью генерал Муравьев-Карски и, не желая встречи с преемником, отбыл сначала в Петербург, а оттуда, огорченный холодным приемом императора, отправился в имение свое Скорняково в Задонском уезде Воронежской губернии.
Увы, тревоги старика оправдались в полной мере. 8 ноября 1856, года новый наместник торжественно, будто это он покорил Каре, въехал в Тифлис. Впрочем, встречали его радостно – на Кавказе Барятинского знали и любили. Он здесь всем был свой. Да и сам Лорис-Меликов не ожидал для себя никаких неприятностей – слава Богу, сколько вместе воевали!
В день представления Михаил Тариелович надел новый генеральский мундир – и зеркало, отразившее лихого кавалериста тридцати одного года от роду в сюртуке с золотыми эполетами, засияло от гордости и как будто само увеличилось в росте. Любо-дорого смотреть!
Новый наместник был весьма любезен и обжигающе холоден. Он, конечно, поздравил Лорис-Меликова с генеральским чином, но как-то очень уж надменно-вежливо, как бы сквозь зубы. На вопрос о должности милостиво улыбнулся, но ничего не сказал. Почему-то здоровье Нины Ивановны в этот момент показалось ему интереснее. Впрочем, представление начальству – это обряд, праздник. Что-то будет в будни?
А ничего.
Лорис-Меликов числился в действующем Кавказском корпусе без должности. Он обязан был являться по приемным дням наместника в понедельник и среду, а также вечером в четверг и в воскресенье после обедни в его дворец; князь был отменно учтив с Михаилом Тариеловичем, но всякие разговоры о деле уводил в сторону, лицо его тут же каменело, Александр Иванович в такую минуту искал глазами кого-нибудь из приближенных и заводил речь о лошадях или о вчерашней партии в вист. «Да-да, посмотрим, я думаю» – вот и все, чего можно было добиться в лучшем случае.
А ведь идет война, Шамиль опять тревожит наши линии, а русские войска в ответ рубят лес, оттесняя противника в непроходимые горы. И боевой заслуженный генерал, полный сил и азарта, казалось бы, пригодился в Чечне и Дагестане. Так ведь за доблесть в боях награждать следует, повышать в чине. А этого князь Барятинский для муравьевского любимца никак не желал. Отважных на Кавказе и так пруд пруди, а ум, о котором тут все говорят… Это что же – в упрек? Да ведь и не об одном уме говорят. Дворец наместника – так уж исторически повелось – средоточие всех слухов и сплетен. Здесь любой шаг может выйти боком. Добрые отношения с доктором Андреевским, ненавистным Барятинскому с давних пор, повлекли за собою шепоток за спиной Лориса, будто бы милость Воронцова была им куплена у доктора за взятку. Наместник не очень доверял этому слуху, тем более что Андреевского выслал с Кавказа в первую же неделю, так что и не проверишь, но распространение таковой сплетни по Тифлису поощрял – в угрозу и назидание. Однако дороже всего молодому генералу обошлась ставшая известной Барятинскому фраза Муравьева из письма Бебутову: «Лорис-Меликов незаменим. Не знаю, чтобы мы без него делали». Незаменимых Александр Иванович не терпел.
Но было и еще одно обстоятельство, усиливающее неприязнь Барятинского.
Вообще-то, несмотря на свое нерасположение к Лорис-Меликову, князь хлопотал за него, как, впрочем, и за других генералов, оставшихся после войны без твердого положения. Но тут главнокомандующий и наместник Кавказа имел несчастие убедиться, что власть его за отдаленностью от Зимнего дворца не безгранична. Новый военный министр генерал от артиллерии Николай Онуфриевич Сухозанет был непробиваемо туп. Оказавшись после войны наедине с разгромленной армией, министр был чрезвычайно напуган множеством проблем, вставших перед ним, и, как все недалекие люди, укрылся от них прежними инструкциями и приказами. И ни шагу назад! Не положено иметь Кавказскому наместнику свыше четырех генералов и штаб-офицеров по особым поручениям – и все! Мало ли что царь обещал. Он же в инструкции не смотрел.
Барятинский шлет в Петербург депешу за депешей – никакого результата. Наконец, потеряв терпение, уже 10 июля 1857 года пишет министру:
«С прошлого года я просил ваше высокопревосходительство исходатайствовать высочайшее соизволение на назначение нескольких генералов, штаб- и обер-офицеров в числе состоящих по корпусу. Некоторые из этих лиц, заслужившие известность и оказавшие даже большие услуги, остаются теперь без всякого служебного положения; таковы генерал-лейтенант князь Андронников, которого имя громко раздавалось в минувшую войну; генерал-майор князь Меликов, командовавший всею Лезгинскою линиею, один из полезнейших в здешнем крае молодых генералов и недавно исполнивший весьма успешно дипломатическое поручение в Персии; генерал-майор Лорис-Меликов, который пользовался особым вниманием предместника моего генерал-адъютанта Муравьева и был отлично им рекомендуем. Не стану поименовывать всех других, из коих каждый заслуживает внимания начальства, и по фамильному значению в этом крае. Несмотря на давность всех этих представлений, я не получаю до сих пор разрешений, ни даже ответов и начинаю опасаться, чтобы представленные мною лица не подверглись в определенные сроки жребию людей, не занимающих никакого определенного места».
Следующие строки дались гордому русскому аристократу с особым трудом:
«Пользуясь предложением вашим установить между нами откровенную переписку, я решаюсь напомнить вам, Николай Онуфриевич, о забытых моих представлениях и просить вас приказать, кому следует, двинуть залежавшиеся дела. При этом случае я должен предупредить вас, что я имею в виду еще несколько лиц, которым необходимо дать служебное положение, и потому я вынужден представить их также в число состоящих по корпусу или, по политическим видам, одних на открывшиеся вакансии, других даже и сверх комплекта. Считаю излишним пояснить вашему высокопревосходительству, что в здешнем крае существует действительно множество личных соображений, по которым необходимо беречь людей, или за прежние их заслуги, или для будущей ожидаемой от них полезной деятельности».
Письмо это было написано в Коджорах, а в Тифлисе наместника ждал ответ на предыдущее, в котором военный министр писал по этому поводу:
«К Государю я отправил желание ваше о зачислении генерал-майора Грамотина по особым к вам поручениям; таковых положено иметь четыре, состоит уже 12. Грамотин будет 13-й. Пропустит ли это Его Величество, не ручаюсь; между тем вновь поступило представление о генерал-лейтенантах князе Андронникове и князе Орбелиани и генерал-майоре Лорис-Меликове, что составит 16, из которых 12 сверх сметного расхода».
На письмо из Коджор тоже последовал отказ. Гордый князь принужден писать новую челобитную министру.
«Не скрою от вас, – в раздражении диктует Барятинский адъютанту очередное обращение к Сухозанету, – что меня огорчают отказы на некоторые мои представления, которые, поверьте, всегда имеют единственно одно побуждение – пользу края и службы. Между прочим, вы нашли затруднение ходатайствовать о назначении по корпусу для особых поручений генерал-майора Лорис-Меликова и полковника князя Орбелиани, по тому поводу, что они будут сверх комплекта. Но если бы эта причина и была достаточна для того, чтобы выкидывать из службы офицеров, хорошо служивших и обещающих еще быть полезными для службы, то во всяком случае судьба эта не должна бы пасть на генерал-майора Лорис-Меликова, который был представлен мною ранее всех других. Что касается до полковника князя Орбелиани, то, огорченный полученным отказом, он видит себя вынужденным покинуть службу, и я уже не возобновляю моего ходатайства о нем. Относительно же генерал-майора Лорис-Меликова я считаю долгом службы снова повторить мое о нем представление, как ни тягостно мне просить после полученного отказа».
В конце концов пришлось обращаться с ходатайством к самому императору, чтобы Военное министерство удосужилось-таки пересмотреть смету расходов на Кавказский корпус и удовлетворило ходатайства его главнокомандующего. Только 27 сентября 1857 года князь Барятинский смог, наконец, поздравить генерал-майора Лорис-Меликова с высочайше утвержденным назначением состоять при Отдельном Кавказском корпусе. Однако ж дела никакого предложено не было. И еще полгода полный сил молодой честолюбивый генерал четырежды в неделю посещал наместника и не получал от него никаких поручений.
В ленивых и беспечных юнкерах об этом даже мечталось: носить генеральские пышные эполеты, получать жалованье и ничегошеньки не делать. Так то в юнкерах! А каково в лучшие и самые деятельные и – что там говорить – тщеславные годы, когда вся Россия бурлит горячкою реформ и новых веяний, быть обреченным на преждевременную пенсию не пенсию, отставку не отставку… Одна радость – много и упоенно читал, благо литература русская переживала расцвет немыслимый, и каждый номер «Современника» и «Отечественных записок» являл собою событие в общественной жизни.
