Даниил Мордовцев - За чьи грехи?
— На семена не оставлю! А Ордина-Нащокина с сыном Воином на кресте Ивана Великого повешу!
— Марушка! Марушка! подь сюды, ходи через стол.
Это манил через стол маленькую калмычку казачий пятидесятник, Яшка Лобатый, коренастый увалень, первый силач на Дону. Девочке уже дали подходящее имя: ее назвали «Марушкой».
— А где воевода? — вспомнил наконец Разин. — Подать сюда воеводу!
— Да воевода, батюшка Степан Тимофеич, заперся с своими приспешниками в башне, — отвечал отец Никифор.
— А! в башне? Так я его оттудова выкурю. Атаманы-молодцы! за мной! — крикнул Разин, вставая из-за стола.
Сотники, пятидесятники и другие казаки, пировавшие поблизости, обступили атамана.
— Идем добывать воеводу! — скомандовал Разин. — Щука в вершу попала — выловим ее!
— Щуку ловить, щуку ловить! — раздались голоса.
— В Волгу ее! Пущай там карасей ловит!
Ватага двинулась к крепостной башне. Впереди всех торопливо шел поп Никифор. Полы его рясы раздувались, а рыжие волосы ярко горели на солнце.
— Ай да батька! ай да долгогривый! — смеялись казаки. — Да ему хуть в атаманы, дак в пору.
Башня была заперта. На крики и стук в башенную дверь в одну из стенных прорезей отвечали выстрелом, никого, впрочем, не ранившим.
— А! щука зубы показывает! — крикнул Яшка Лобатый. — Так я ж тебя!
И он побежал куда-то к площади. Вскоре оказалось, что богатырь нес на плече громадное бревно, почти целый брус.
— Сторонись, атаманы-молодцы! ушибу! — кричал он.
Все посторонились, а богатырь со всего разбегу ударил бревном в башенную дверь. Дверь затрещала, но не упала. Лобатый вновь разбежался, — и от второго удара дверь подалась на петлях. Последовал третий, сильнейший удар — и дверь соскочила с петель.
— Ай да Яша! он бы и лбом вышиб! — смеялись казаки.
И Лобатый же первым бросился вверх по лестнице. За ним другие казаки. Разин стоял внизу рядом с попом Никифором.
— Щуку не убивайте, молодцы! — крикнул он вверх.
Оттуда доносился шум борьбы, крики, стоны. В несколько минут все было покончено — никого не оставили в живых. Пощадили только воеводу. Его снес с башни Лобатый словно куль с овсом.
Как безумный подскочил к несчастному поп Никифор и ударил его по щеке.
— Нна! это тебе за Фросю! за ее девичью честь! — говорил он, задыхаясь, и тут же накинул на шею воеводы веревку. — На осину его, на осину Иуду!
— Нет, бачка, он не твой, — сказал Разин, отстраняя попа. — Он наш — войсковой: что круг присудит, то с ним и будет. Сказывайте ваш присуд, атаманы-молодцы, — обратился он к казакам.
— В воду щуку — карасей ловить! — раздались голоса. — В Волгу злодея!
— Быть по-вашему, — согласился Разин. — А теперь скажи, воевода, — обратился он к Тургеневу, — за что ты грабил народ? Али тебя царь затем посадил на воеводство, чтоб кровь христианскую пить? Мало тебе своего добра, своих вотчин? Не отпирайся — я все знаю: про тебя, про твое неистовство и на Дону уж чутка прошла. Кайся теперь, проси прощенья у тех, кого ты обидел.
Тургенев молчал. Он знал, что его не любили в городе. Он видел, как сбежавшиеся на шум царицынцы враждебно смотрели на него.
— Православные! — обратился Разин к горожанам. — Што вы скажете?
Все молчали. Всем казалось страшным говорить смертный приговор беззащитному человеку.
— Казни, батюшка, казни злодея!
Все оглянулись в изумлении. Страшный приговор произнесла — баба! — и то была — сплетница!
— Ах ты, язва! — не утерпела сердобольная баба, которой стало жаль человека, стоявшего перед толпой с безропотной покорностью.
Послышался лошадиный топот. Это прискакал гонец с верхней пристани.
— Стрельцы сверху плывут — видимо-невидимо! — торопливо сказал он.
Разин глянул на Тургенева и махнул рукой. Казаки поняли его жест.
— В воду щуку! к стрельцам на подмогу! — заговорили они. Один из казаков взял за веревку, которая все еще висела на шее воеводы, и потащил к Волге, к крутому обрыву. Толпа хлынула за ними в глубоком молчании.
Вдруг откуда ни возьмись молоденькая девушка, которая быстро пробилась сквозь толпу и с воплем бросилась на шею осужденному.
— Сокол мой! Васенька! возьми и меня с собой! Без тебя я не жилица на белом свете!..
— Владычица! да это Фрося! — всплеснула руками сердобольная баба.
Это и была дочка попа Никифора: искрасна золотистая коса, жгутом лежавшая на спине девушки, подтверждала это кровное родство с рыжим попом, который весь задрожал, увидев дочь в объятиях ненавистного ему человека.
Тургенев с плачем обнял девушку…
— Бедное дитя, прости меня! — шептал он.
— Меня прости, соколик, я погубила тебя. Но казаки тотчас же розняли их.
Обрыв был под ногами — и воеводу толкнули туда. Не успели опомниться, как и девушка бросилась туда же, и Волга мгновенно приняла обе жертвы.
Поп Никифор стоял над кручей и рвал свои рыжие космы.
XXX. Струги с мертвой кладью
Разин между тем делал распоряжения о встрече стрельцов, которые плыли сверху на защиту как собственно Царицына, так и других низовых городов.
Все свое «толпище», как иногда называли в казенных отписках его войско, он разделил на две части: одну половину, меньшую, под начальством Васьки-Уса, он оставлял в городе, с другою, большею, он сам выступил для встречи московских гостей и для усиления отряда, находившегося на его флотилии.
Есаул должен был выстроить свой отряд вдоль городских стен, обращенных к Волге, и всю крепостную артиллерию расположить так, чтобы она могла обстреливать всю поверхность Волги вплоть до небольшого островка, лежащего как раз против Царицына и заросшего густым тальником и верболозом.
Лодки же, на которые он посадил часть пехоты, он приказал отвести за островок и там укрыть их за верболозом. Он это сделал для того, что когда стрельцы, подплыв к городу и встретив там артиллерийский огонь с крепостных стен, вздумают укрыться за островом, то чтобы там их встретил не менее губительный огонь с флотилии, которая и должна была отрезать стрельцам отступление.
Сам же он с небольшим отрядом конницы пошел вверх берегом прямо навстречу московским гостям.
Скоро показались и струги с стрельцами. Издали уже слышно было, что стрельцы шли с полной уверенностью «разнести воровскую сволочь», и на первом же струге раздавалась удалая верховая стрелецкая песня, до сих пор раздающаяся по Волге от Рыбинска, в то время Рыбное, до Астрахани. Стрельцы пели:
«Вдоль да по речке, вдоль да по КазанкеСизый селезень плывет!Ишь ты, поди ж ты, что ж ты говоришь ты,—Сизый селезень плывет!»[71]
Но стрелецкое пение вдруг оборвалось, когда с берега казаки, среди которых было немало из волжского бурлачья, гаркнули продолжение этой песни:
«Вдоль да по бережку, вдоль да по крутомуДобрый молодец идет:Он с кудрями, он с русымиРазговаривает!Ишь ты, поди ж ты, что ты говоришь ты,—Разговаривает!»
Увидев на берегу небольшой отряд, стрельцы направили свои струги ближе к берегу и открыли по казакам огонь. Казаки отвечали им тем же, и началась перестрелка.
По мере усиления огня казаки отступали, все более и более приближаясь к городу. Стрельцы из этого заключили, что казаки не выдерживают огня, и пустились за ними вдогонку.
Но в это время со стен города, о взятии которого казаками стрельцы и не подозревали, открыли по стругам убийственный огонь. Пораженные неожиданностью, стрельцы не выдержали артиллерийского огня и повернули от города, чтоб укрыться за островом, но там их встретила такая же убийственная пальба из засады.
Царское войско растерялось, поражаемое с двух сторон и ядрами, и пулями. Но стрельцы все-таки упорно защищались, и только тогда, когда две трети было их перебито, стали просить пощады.
Разин велел прекратить пальбу и привести струги с остальными стрельцами к берегу.
Когда струги причалили к берегу, казаки стали считать убитых и насчитали более пятисот трупов. В живых осталось до трехсот стрельцов.
Они вышли на берег и кланялись победителю. Разин сказал им:
— Коли хотите служить мне, оставайтесь со мною, а нет…
— Хотим, хотим, батюшка Степан Тимофеич! — закричали побежденные. — Мы шли против тебя неволею… Прости нас!
— Добро, — сказал Разин, — оставайтесь с нами. А чтобы воеводам да боярам впредь неповадно было перечить мне, я им покажу, какая ждет их широкая масленица. Атаманы-молодцы! — крикнул он к казакам. — Снарядимте-ка два струга, которые будут залишние, и изукрасим их, как вон в песне поется:
«Хорошо были стружечки изукрашены,Они копьями, знаменами, будто лесом поросли».[72]
— А мы изукрасим их получше, поцветнее.
