Станислав Хабаров - Юрьев день
– Ну, молодцы, – сказал он. – Всё в порядке?
– В большом порядке.
– Надо ребят провести. А то – кивнул он на дверь – уже не пускают.
– Кто не пускает?
– Натурально, швейцар. Ему говорят: «Это же Главный теоретик космонавтики», а он: «А мне все одно, мест нет».
– Теперь слушайте меня внимательно, – попросил Вадим. – Видите, что творится?
За стеклянными дверьми входа темнела толпа желающих. А счастливцы, проникшие в зал, уже сновали от буфета к столикам. Официантов не было.
– Наступила самодеятельность и сидеть по-рыбацки и ждать, когда у нас клюнет, – плёвое дело. Юра, береги столик, как зеницу ока, а мы с Аркадием отправимся насчёт остального. Только улучи момент. Нужно будет ребят провести. Разложи тогда по стульям предметы верхнего туалета, блокнот, ботинки.
– Только носки, я думаю, не стоит класть, – сказал Аркадий Взоров.
– Носки, Юра, не нужно. Договорились?
– Хорошо, – ответил Маэстро. – После ухода Вадима он непрерывно отвечал: «Занято, занято».
Две стены ресторана были глухими каменными, зато другие – стеклянными: от пола до потолка. На больших сплошных стеклах были намалеваны фигуры: елки, шары, звезды и пирамиды. Впрочем, звезды были похожи на распластанных лягушек, а в шарах просвечивали отдельные мазки. В зале было накурено и шумно. И в этом шуме выделялись позвякивание вилок и женские голоса, хотя женщин в зале было немного.
«Удивительно», – подумал Маэстро, сидя в этом переполненном зале, отвечая: «занято». И ничто теперь не напоминало того, что было позавчера. «Нелепая, кошмарная поездка, – думал Маэстро, – и она же прекрасная. А впечатлений в ней столько, как при обычной жизни за десять лет. Десять, конечно, он хватил. Ну, за год».
– Вот вы где прячетесь, а я вас повсюду ищу.
Перед ним стояла женщина Академии Наук, раскрасневшаяся, красивая. Свитер и юбка, обтягивая её, выставляли всю.
– Выручайте. Помощь требуется. Мстислава Всеволодовича не пускают.
Маэстро подошел к стеклянным дверям входа и посмотрел изнутри на ожидающих. Очередь была невелика. В стороне стояли ребята: Славка, Чембарисов, оптик. И почти рядом Мстислав Всеволодович. Теперь со стороны Маэстро увидел, что академик невысок и очень устал. Он разговаривал с кем-то из очереди и внешне мало отличался от остальных. Хотя, наверное, если объявить, что это Главный теоретик космонавтики – сразу возникнет толпа. Впрочем, кто его знает? Сказали же швейцару. А люди, что летят из конца в конец страны, возможно, бросят жевать и уставятся на Теоретика из-за столиков. А вот поднимутся ли они со своих мест? – это еще вопрос. И в этом свой смысл – к космосу начали привыкать.
– Откройте, пожалуйста, – сказал Маэстро швейцару. – У нас занят столик.
– Погоди. Не к спеху, – ответил швейцар, что-то дожевывая. Он сидел на стуле за барьером гардеробной и что-то доставал снизу и ел: может, там, за барьером стояла его тарелка, а, может, и стакан.
Когда швейцар отворил дверь, Маэстро кивнул Мстиславу Всеволодовичу и, не думая, как ему достанется от Вадима, сказал:
– Мстислав Всеволодович, у нас освободился столик. Прошу вас.
Вернувшись Вадим издалека заметил, что занят именно их стол.
– Вот полюбуйся. Надеюсь, доходчиво? А ты ещё этого задрыгу хвалил.
Лосев сразу не понял, а потом увидев сказал:
– Сам виноват. У тебя просто плохо поставлена воспитательная работа.
Глава 11
– Итак, товарищи, – сказал Вадим, стараясь говорить громче. Кругом все подрагивало и дребезжало, и неопытному человеку могло показаться, что самолёт разваливается. – Заседание выездного товарищеского суда объявляю открытым. На повестке дня один вопрос: осуждение вот этого кретинского Зайцева.
Зайцев теперь сидел вместе со всеми. Он поменялся местами и сидел рядом с Чембарисовым, через проход от Вадима.
– Коротко о сути дела, – продолжал Вадим, – дело в том, что Зайцев истосковался, видите ли, по бабам. И в тот самый момент, когда я почти договорился об обслуживании, он отдал не свой, я подчеркиваю, не свой, а общественный столик, и тем самым поставил весь коллектив ниже своего томления.
– Что? – переспросил Взоров.
– Не смог сдержать он, видите ли, полового томления.
– Я протестую, – сказал Взоров, – томление – слово неудачное и даже есть поговорка: кончил дело, гуляй с девой. Это в порядке вещей.
– Протест не принят, – ответил Вадим. – А нам не противно?
– Скажите, что хоть за женщина?
– Да, эта… из Академии наук. И вот теперь каждый может посмотреть:
вокруг все сидят, как пупсики, а мы по вине Зайцева…
– У меня идея, – сказал Маэстро.
– Ты теперь помолчи, – мягко сказал Вадим.
– Как отец Сысой, – засмеялся Чембарисов. – Он когда дал обет молчания, три года с камнем во рту ходил.
– Да, ну вас, – сказал Маэстро, – из-за какого-то паршивого столика.
– Благодаря ему, – кивнул Чембарисов, – мы сохранили аппетит.
– Со вчерашнего дня и будем скоро заниматься самопоеданием. По-моему, продолжал Вадим, – нужно придумать обряд самоистязания или попросить командира корабля открыть для Зайцева люк.
– У меня идея.
– Это насчет самосожжения? Только чем тебя подпалить?
– Дайте человеку искупить вину. Предлагаю по приезде посетить хороший ресторан. Обязательно хороший. В лучшем всегда дешевле. Скажем, «Арагви». И вперёд отправить Зайцева. Он столики займет.
– Ха, он, видите ли, предлагает. А это естественно – посетить «Арагви». Но как раз Зайцева мы с собой и не возьмем.
– А что? Правильно, – вмешался Взоров. – Мы в гостиницу, а Маэстрик, как провинившийся, в ресторан, кабинет занять. Именно кабинет, а то после первой рюмки все начнут орать про старт и коррекцию. А тут не деревня, и можно загреметь кой-куда.
– Он опять напутает.
– Обязательно напутает, но посылать нужно только его. Во-первых, он провинился. Во-вторых, он Юрий, по-старому – Георгий, а святой Георгий покровитель Москвы. Помнится, в древнем гербе Москвы то же был святой Георгий.
– Только он, помнится, на коне. Где бы достать коня?
– Ха-ха-ха, – загрохотал Чембарисов. – Представляете, в ресторанную залу Юра въезжает на коне.
– И Чембарисова обязательно нужно послать. Потому что он даже представить не может, как это Юра войдет в ресторан.
– Но ответственным Юру. Ты понял, Юра?
Маэстро уныло кивнул. В командировках он чувствовал себя второсортным человеком, особенно в тех случаях, когда следовало договариваться и просить. Он или полагался на других, или ему доставалось место на отшибе, в комнате, где дуло, и вообще его угнетало окружение незнакомых, враждебных людей.
– Кого все-таки сделаем ответственным? – не унимался Взоров.
– Я думаю, нужно устроить перетягивание каната.
– Маэстро бы перетянул.
– Я думаю, даже втянул Чембарисова в себя. Представляете, картина Зайцев с торчащими изо рта ногами Чембарисова.
Маэстро не принимал участия в разговоре, он думал о статье, и у него был печальный вид. А окружающим казалось, что он раскаивается.
– Ты не отчаивайся, Маэстрик, дадим кого-нибудь для усиления.
– Хорошо, давайте кинем пальцы. Сначала они «кинули пальцы» – с кого считать. Затем снова кинули, и выпало на Чембарисова.
– Ну вот, – сказал Вадим, – теперь вы как бы миссионеры. От выполнения этой миссии, Юра, зависит теперь твоё честное имя и придётся ли тебе смывать своей черной кровью все то, что ты успел натворить.
Когда самолет уже выруливал вслед за вездеходом по бетонному покрытию внуковского аэродрома, и шум винтов стих, но отдавался обманчиво в голове и ушах, Вадим, вставая, спросил:
– Столица готова встретить героев. А вы, и особенно Зайцев, считаете ли вы себя подготовленными для встречи с Москвой?
И все потянулись из мягких, порядком-таки надоевших, кресел, стояли, разминая ноги, в проходе, довольные окончанием полета и предвкушая встречу с Москвой.
– Квасу попьем, – заметил кто-то, и все заулыбались, хотя откуда в это время квас?
Самолёт вырулил к самому зданию аэровокзала, а спустя несколько минут к нему подали трап. Пассажиры вышли; их вещи были выгружены на тележки, а минут через пятнадцать самолёт уже убрали с переднего плана.
Всего час назад в густом, опущенном до самой земли тумане, приоткрылось «окно», и самолеты опускались теперь на внуковский аэродром с минутным интервалом.
Они шли по мокрому и чистому бетону покрытия к стеклянным дверям вокзала и кто-то сказал негромко:
– Скажите, пожалуйста, ЭСПэ.
Главный стоял несколько в стороне, он был в плаще с белым кашне и черной шляпе. С хмурым, неприветливым лицом ожидал, пока пройдет пестрая, растерзанная с виду компания. И, проходя мимо ЭСПэ, все обязательно, словно невзначай, взглядывали на него.
– Он что, поздороваться не может? – сердито дышал Маэстро в затылок Вадима.
– А, может, он тебя не узнал, – отвечал Вадим. – Смотри, заулыбался.
