Юрий Когинов - Багратион. Бог рати он
Мертвенная бледность покрыла лицо фельдмаршала. На лбу выступили капельки пота.
— Проклятый гофкригсрат и проклятые мулы! Из-за них я подарил Массене целых пять дней. Не будь моей задержки — мы бы успели. Но Корсаков, Корсаков!.. Как угораздило его против равного ему числа солдат — и так опозориться, так проиграть?
Он остановил свой гнев, глянув в лицо сыродела:
— Ты все мне сказал? — И увидев, что тот мнется, что-то недоговаривая, приказал: — Говори как на духу, ничего не утаивая!
— Да я как пред Господом, ваше высокопревосходительство… Разве только, слышал я, Массена бахвалится. Через несколько дней, обещает он своим солдатам, к тем сотням и тысячам русских пленных у него в руках окажется сам фельдмаршал Суворов и сын русского императора, что идет вместе с Вами…
На заседание военного совета Багратион явился перовым. Суворов, вопреки обыкновению, был при полном параде-в фельдмаршальском мундире со всеми регалиями. Однако странное дело: Александр Васильевич даже не повернул головы в сторону вошедшего, словно не только не узнал в нем своего любимца, но вовсе его не заметил.
Да и как было заметить, коли взгляд — куда-то в сторону, а сам — из угла в угол, быстро выговаривая отдельные слова. Багратион едва сумел разобрать.
— Парады!.. Разводы!.. Превеликое к собственной персоне уважение… Выйдет из дворца — шляпы долой… Помилуй Бог, и это нужно, да вовремя… А нужнее знать, как вести войну. И сие умение требовать с подчиненных — от генерала до нижнего чина. Наипервейше — только это! Уметь бить, знать местность, уметь расчесть, уметь не дать ввести себя в обман. А битому быть — искусства и мудрости не надо. Да они, плац-парадные генералы, к сему привыкли — их всегда били. Я ж не бит и привыкать к сему не хочу!..
Не было случая, чтобы вот так — лицом к лицу — и не обратился! И Петр Иванович, стараясь не помешать, вышел.
У дверей — добрый круглолицый Дерфельден.
— Знать, еще почивает?
— Какое, Вильгельм Христофорович! Мечется из угла в угол и говорит сам с собою.
— То — беседа с Богом, любезный князь Петр Иванович. Еще с турецких войн знаю за ним такое: когда все ставится на кон, особливо самое наиглавнейшее — честь и достоинство державы и монарха, к нему, нашему Создателю, — его первые слова. Они — обращение за поддержкою и укреплением сил. А нынче…
— Нынче Александр Васильевич всех нас созвал. С Господом — совет, а главная надежда все же на нас. На тех, кто поклялся идти с ним, нашим фельдмаршалом, до конца, — горячо произнес Багратион.
— Святые чувства вы, князь, изволили выразить, — поддержал его Вильгельм Христофорович. — Не было у Суворова еще такого трудного, ежели не сказать, безвыходного положения, в кое его поставила глупость и чистое предательство союзников. Вокруг — горная непролазь. А единый выход на равнину перекрыл Массена. Сердце подсказывает — только назад, по уже пройденному пути! Но разве Суворов ведал когда-либо позор ретирады? Тогда — гибель всей армии? Упаси Боже, такое ему и в голову никогда не придет.
— Никогда и ни за что на свете! — воскликнул Багратион. — Что ж это — под закат своей доблестной жизни, осененной славою громких побед, — да вдруг разгром? Скорее я и все мы умрем, закрыв своими телами знамена наших полков, чем дозволим обесчестить седины нашего любимого военачальника! Но знаю: он собрался явиться пред нами тем, кем был в наших глазах всегда, — несокрушимым, знающим путь лишь к победе.
Суворов встретил своих сподвижников поклоном. Но — молча. Не проронили ни слова и военачальники.
— Корсаков разбит и прогнан за Цюрих, — заговорил Суворов, — австрийские генералы, коих мы также надеялись встретить в Швейцарии, рассеяны, прогнаны или сами ушли. Итак, весь операционный план изгнания французов из Швейцарии — исчез!.. Отчего сие произошло? — задал вопрос Суворов и сам на него ответил, перечислив причины страшного конфуза: — Первая из них — хитроумие, а по-русски — предательство Австрии, которой русские войска нужны были лишь для того, чтобы вернуть под свое владычество герцогства в Северной Италии. Предательство сие послужило и причиною задержки нашего похода через Альпы — не было ни вьючных животных, ни продовольствия, ни зарядов в должном количестве. И уж наша, русская вина — самонадеянность, чванство, зазнайство и неумение воевать генерала Корсакова. Он, сей бездарный генерал, погубил себя и поставил нас, спешивших к нему с помощью, на край неминучей гибели.
Суворов остановился и оглядел своих сподвижников. Прямота его слов взволновала всех. Но особенно потрясло генералов, когда фельдмаршал вдруг упал на колени и обратил свой взор на Константина Павловича, воздев к нему руки:
— Спасите же честь России и государя! Спасите сына нашего императора!
Первым бросился к фельдмаршалу великий князь и, красный от смущения, со слезами на глазах, поднял его и стал обнимать.
На глаза присутствующих навернулись слезы. Багратион почувствовал, как закипела в нем кровь и сердце готово было вырваться из груди. Все поняли вдруг, как предельно серьезна трагедия, которая всех их постигла, и что отныне каждый должен взять на себя груз высочайшей ответственности. Поистине, слава и честь, жизнь и смерть сплелись воедино. И теперь от тех, кто находился в маленьком доме в Муттентале рядом со своим главнокомандующим, действительно зависело настоящее и будущее России, ее государя, их самих, а также жизни сотен и тысяч русских людей с ружьями в руках, вверивших им, генералам, свою судьбу.
И каждый из собравшихся понимал: не чудо, а их собственные усилия, их подвиги должны сотворить невероятное. Но что же скажет Суворов, какое он сам принял решение?
— Теперь идти нам к Швицу, куда выводит дорога, нельзя, — произнес Суворов. — Там ждет нас Массена. У него — более шестидесяти тысяч солдат, у нас нет полных и двадцати. Один путь — к северо-востоку, на Гларис. Там, в долине озера Кленталь, — конец горам и конец испытаниям. Там — провиант, там — дрова, чтобы обсушиться, там найдем все свежее и теплое, чтобы переодеться. Но чтобы достигнуть желанного, потребен еще один, но последний переход через гору Брагель. И определенно — не один еще бой с преследователями. Готовы ли вы, мои товарищи, к сим трудностям, в кои я вас поставил?
Дружные возгласы одобрения были ответом.
— С тобою, отец, мы хоть в ад!
— Нет, не в преисподнюю — я поведу вас к новой славе! — воскликнул Суворов. — Русский штык прошел сквозь Альпы. Верю вам и всем нашим солдатам: орлы русские облетят орлов римских! Кто там у меня сегодня в дежурных? Велю писать диспозицию.
Первым в путь на Гларис Суворов назначил идти Ауфенбергу с бригадою австрийцев. Его задача — выгнать французов с горы и ущелья при озере Кленталь и, если сможет, взять Гларис.
— Ты, князь Петр, со своими выступаешь завтра. Даешь пособие Ауфенбергу и гонишь врага за Гларис. За князем Багратионом идет Вильгельм Христофорович — и я с ним. Корпус Розенберга остается здесь. К нему в помощь полк Ферстера. Зачем, спросишь, Андрей Григорьевич? Когда передние части Массены начнут атаковать — гнать их до Швица, не далее! Все вьюки, все тягости Розенберга отправить с нами, под прикрытием. Тяжко раненных везти не на чем: собрать всех, оставить здесь с прислугою, лекарями и офицером, знающим по-французски. Он смотрит за ранеными, как отец за детьми. Снабдить оставленных деньгами на первое содержание. А Массене написать: тяжко раненные, поручаются по человечеству покровительству французского правительства.
Фельдмаршал остановился и глянул на Милорадовича.
— Тебе, Михайло, в корпусе Андрея Григорьевича быть впереди, лицом к врагу!
И, переведя взгляд на Ребиндера:
— Тебе, Максим, слава! Все, все вы русские! Не давать врагу верха! Бить и гнать его по-прежнему. С Богом! Идите и делайте свое дело.
И вновь — поход и бои. Семитысячный отряд встретил у Глариса Багратиона. Подошвы ботфортов разбиты вдребезги, ноги его обернуты обрезанными полами мундира. Но — в штыки, в штыки! И в одной из атак — рана в бедро левой ноги.
И все же Гларис взят! Но сей марш — не последний. Сил драться более нет. И выбран маршрут дальний, но безопасный — через последний горный хребет Панике, где на вершинах уже снег и лед. Но за ним — долина Рейна. Там — и пища, и дрова, и во что переобуться…
А Милорадович и Розенберг держались против войск самого Массены все четыре первых дня октября. Последний бой был особенно жестоким. И в том бою чуть не попал в плен сам французский главнокомандующий.
Когда соединились с Суворовым, Андрей Григорьевич передал золотой эполет.
— Чей? — спросил Суворов.
— Унтер-офицер Махонин выбил французского офицера из седла, — объяснил Розенберг. — Но тот в свалке изловчился и все ж удрал. А эполет остался. Видать, генеральский.
