Роберт Гулрик - Верная жена
Кэтрин Лэнд, молодая жена Ральфа, медленно травила его мышьяком. Родного мужа, который любил ее, которого и она, к своему удивлению, любила. Этот человек спас ее от отчаяния и лишений.
Такое случалось.
Глава 19
— Мне холодно, мне все время холодно, — говорил Ральф Труит.
По вечерам он сидел и дрожал.
Решимость Кэтрин пошатнулась. Ральф был хорошим человеком, честным, порядочным. Он не заслуживал такой судьбы. Она колебалась и прервалась на неделю, перестала добавлять яд. Впервые она почувствовала, что человеческие качества имеют значение. Мысль о добре никогда раньше не приходила ей в голову, а сейчас это понятие оказалось реальным. Люди совершают поступки по каким-то мотивам. Не без причин жизнь у одних складывается хорошо, а у других — плохо. Раньше Кэтрин об этом не задумывалась. В доброте было что-то небесное; сейчас ей не давало покоя ощущение, что с высоты ее постоянно кто-то судит.
Она могла бы пойти на попятную, но мысль об Антонио держала ее на крючке. Это была не пустая угроза. Он напишет, и все будет кончено. Антонио был ее любовью, а может тем, что она знала о любви, пока не встретила Ральфа. То, чего желал Антонио, то, что она ему обещала, нужно сделать. И она продолжила добавлять яд.
Любовь, даже испорченная, была сверкающей приманкой, которая влекла ее, хоть и не всегда. Воспоминания об Антонио подгоняли ее. В конце концов, это всего лишь лишь капля. Капля, добавленная в воду, в суп, на щетку для волос. Светлая жидкость, почти без запаха Кэтрин представляла, как ужасно все будет. Знала, как умрет Ральф, но остановиться уже не могла.
Он держал слово: никогда не поднимал эту тему. Не просил о пощаде, не описывал изменения в своем теле и в жизни. Он становился беспокойным. Ему снились кошмары, но он по-прежнему не жаловался.
Ральф просыпался в два или в три часа ночи в холодном поту, поворачивался к жене, и та вытирала его, меняла постельное белье и снова укладывала. До рассвета он трясся от озноба. Кэтрин клала руку на его горящий лоб. Она испытывала к Ральфу нежность, какой не чувствовала прежде ни к одному мужчине. Эта нежность была больше, чем любовь.
У него был измученный вид. Одежда жгла кожу. Любой звук, любой шум терзал ему уши, он не мог этого переносить.
Однажды после ужина Ральф прочитал ей стихи:
Я мысленно брожу всю ночь Поступью легкой, бесшумно и быстро ступаяи останавливаясь, Зорко склоняясь над смеженнымивеками спящих, Блуждающих и заблудших, неведомых мне,несхожих, противоречивых, Выжидая и всматриваясь, наклоняясьи останавливаясь.[10]
Кэтрин не поняла, почему он выбрал эти строки. В его голосе не было упрека. Она предположила, что началась деменция,[11] которая погрузит Ральфа в забытье и он перестанет сознавать, что с ним творится
У него появятся депрессия, болезненность, за ними придет и смерть. Об этом она читала в библиотеке. Кэтрин знала все, что должно произойти. У него будут проблемы со зрением: мир для него станет желтым и зеленым, высыплют гнойнички, провалятся глаза, под ними залягут тени. Ей казалось, что она готова к этому
— Что-то здесь не так, — заметила миссис Ларсен. — Я много встречала недугов. Труит хворал, и других больных за свою жизнь навидалась, но такое — впервые.
Служанка уставилась на Кэтрин. Та спокойно ответила:
— Даже не представляю, что это такое. Вызовем врача. Он скажет, что делать.
Врач ничего не найдет, ничего не заподозрит. У человека в возрасте Труита могла начаться экзема и сыпь. Волосы тоже могли выпадать. Мог появиться шум в ушах, иррациональность поведения. Это неудивительно. Такое случалось. Труит был еще не стар, но уже и не молод. Но Ральф отказался от помощи врача. Его горючим был яд. Он не был несчастлив, и он любил свою жену. Кэтрин была красивым, смертельным, вкрадчивым пауком, которого он ждал всю жизнь. Она была ножом в его сердце, для которого он с радостью распахнул рубашку.
Миссис Ларсен не спускала с Кэтрин глаз. Для служанки Труит был всей ее жизнью, и сейчас эта жизнь грубо от нее ускользала, очень многое уже ушло. Переплавилось в сумасшествие и неизлечимый ужас. Миссис Ларсен понимала, что это неестественно.
Ральф не мог переносить прикосновений. Его кожа так воспалилась, что он не терпел самой мягкой ночной рубашки. Он спал голым под гладкими простынями, которые миссис Ларсен меняла каждый день.
Он не мог переносить ощущение кожи Кэтрин на своей коже, но желание ничуть не уменьшилось. Он дрожал от постоянного холода. Простыни по ночам казались ему ледяной крапивой. Тревога, которую он испытывал перед сном, уменьшалась лишь от секса. Он учил Кэтрин, как доставить ему наслаждение без прикосновений.
После оргазма он некоторое время спал, но быстро пробуждался, испуганный ночным кошмаром. Садился на край кровати. Его мучили зуд и озноб. Кэтрин для облегчения этого зуда расплетала волосы, опускала их на плечи и спину мужа. Шелковистые локоны были легкими как дыхание. Ральф закрывал глаза и дремал. Он стал ее ребенком. Она была очень нежна.
Он не понимал ее горя, ведь все ужасы происходили не с ней. Кэтрин была причиной его близкой смерти. Он хотел умереть и потому простил ее. Он не сожалел, что уходит жизнь, вместе с его домами, его бизнесом, приятелями, воспоминаниями, которые скопились за пятьдесят лет. Все было для него обузой. Труит отпустит прошлое без сожаления и ощутит легкость. Только грустные мысли об Антонио отказывались его покидать. Но он не испытывал более горя, а Кэтрин, судя по всему, сильно страдала. Ее чувства были глубокими и личными, она молчала о них, а он не спрашивал хотя и удивлялся. Кэтрин нянчила его, обтирала, водила как слепого к кровати, закрывала до подбородка мягкими простынями и сидела в лунном свете, пока он спал. Она была его убийцей и его нянькой.
— У меня есть металл и нефть, — рассуждал он — Поля с хлопком и бумагопрядильные фабрики. Железная дорога. В Канзасе я выращиваю пшеницу.
Ральф рассказывал жене об империи, которая перейдет к ней. Он терял деньги, терял каждый день. Всю жизнь он потратил на их добычу, а сейчас терял. Однако ему было все равно: он был очень богат.
— Я люблю тебя, — уверял он, лаская в темноте грудь жены, — Ты должна знать то, о чем я говорю. Следить за всем. Тебе придется очень о многом позаботиться. Я благодарю тебя.
Сейчас слова Ральфа имели другое значение. В темноте большого зала он думал об убийствах людей. Об убийстве Кэтрин. Его тревожило то, что он убьет миссис Ларсен или невинных горожан, хотя вряд ли он когда-нибудь поедет в город.
— Я боюсь, — сказал он.
— Чего?
— Боюсь, что убью Антонио, когда он придет.
— Он не придет, — тихо произнесла Кэтрин, — Он никогда не придет.
Миссис Ларсен с ума сходила от беспокойства и подозрений. Она не пускала Кэтрин в кухню. Готовила для Труита отдельную пищу, которая ему нравилась с детства. Он не ел. Служанка настаивала на вызове врача. Она ни разу не плакала по мужу, никогда не вспоминала его имя, но не могла смотреть без слез на покрытые сыпью руки хозяина.
Однако Труит отказывался от помощи. Миссис Ларсен его умоляла. Тогда Кэтрин отправилась в город, вызвала доктора. Тот прибыл и поставил диагноз: Рак крови, костей и мозга. Повсюду метастазы. Причина — вдыхание паров на производстве; в них высокое содержание мышьяка. Ему доводилось видеть разложение тканей и сепсис у рабочих на чугунолитейной фабрике Труита. Мужчины умирали в тридцать пять лет, оставляя вдов и детей. Врач не удивился и посоветовал приготовиться к худшему. Он дал Труиту морфий для уменьшения болей.
— Это рак, — сообщила Кэтрин служанке. — Мы должны облегчить его страдания. Остается ждать. Сделать ничего невозможно.
— Я не верю этому врачу, — заявила миссис Ларсен, — Что-то происходит. Что-то неестественное.
Ее доброта по отношению к Кэтрин сменилась подозрением и неприятием. Но сделать она ничего не могла. Ее пищу Труит не ел.
Ральф начал посещать церкви, каждую поочередно. Он боялся людей, боялся прикосновений и взглядов, но ходил. Кэтрин его сопровождала. Она сидела в простых платьях среди кальвинистов, лютеран, сведенборгианцев,[12] негритянских проповедников и пятидесятников. Посмотрев на покрытое гнойниками лицо Труита, священники говорили не об адском огне, а об исцеляющей силе любви. Адский огонь выгорел, осталось только милосердие. Было трудно, но Труит держался прямо, избегая встречаться с кем-то глазами. После службы он тихо общался с соседями и рабочими. Никто до него не дотрагивался. Никто не выражал озабоченности, что он неважно выглядит. Поездка домой по тряской дороге превращалась в пытку. Труит опасался, что лошади понесут.
