Джон Клеланд - Мемуары сластолюбца
Таким образом, леди Трэверс утратила власть надо мной, и ни красота ее, ни воспоминания о расточительных ласках не могли больше причинить мне ни радости, ни горя. Благодаря этому разоблачению я сверг ее с пьедестала и низвел даже ниже уровня тех бедняг, которым, в отличие от нее, было нечего терять и которые могли нуждой оправдывать свое падение. Эти несчастные делают разврат своей профессией и смотрят на него как на тяжелую, грязную работу. У леди Трэверс не было подобных уважительных причин, благо красота, происхождение и богатство давали ей возможность выбора. Достоинство, вкупе с хорошим вкусом, если и не оправдывает, то хотя бы облагораживает наши слабости. Подобно тому, как добродетели наши сами по себе могут служить наградой, так же и пороки несут в себе свою погибель. У меня не было сомнений в том, что недостаток самоуважения рано или поздно послужит ей наказанием, даже если она и не станет особенно сокрушаться из-за утраты человека (меня), к которому будто бы питала бешеную страсть, тогда как на самом деле это было лишь мимолетным увлечением.
Поскольку способность быстро утешаться – не последняя в характере фата и сластолюбца, трезвые размышления не преминули совершенно меня исцелить, так что я даже устыдился. А так как для вышеупомянутого человеческого типа нет ничего естественнее, нежели быстро переходить от одной крайности к другой, то я даже радовался своему освобождению, давшему мне возможность с головой окунуться в новые приключения: не столько ради наслаждения, которое могла дать новая любовница, сколько ради удовольствия затем порвать с нею. Таков образ мысли и образ жизни всякого сластолюбца, такова цена его обращения.
Мысленно объявив войну женскому полу, я все же не был таким глупцом, чтобы считать, будто все женщины одним миром мазаны и одинаково заслуживают презрения, но в целом я был о них невысокого мнения, так как не раз замечал, что они чаще всего презирают тех, кто их боготворит, зато те, кто вовсе не стараются заслужить их внимание, пользуются наибольшим успехом. В этом женщины уподобляются церкви и государству.
Наделенный всеми качествами, необходимыми для того, чтобы им нравиться, я решил волочиться за всеми подряд, не позволяя себе серьезной привязанности либо страсти, а культивируя отношение, подобное отношению пчелы к цветку: собрать нектар и лететь к следующему.
Однако, какой бы высокомерный вид я на себя ни напускал, мягкость характера и остатки молодой искренности неизменно приводили к тому, что мне было гораздо легче завести любовницу, чем избавиться от нее. Впрочем, это неудобство уравновешивалось тем обстоятельством, что новая пассия устраивала скандал старой и, без всяких усилий с моей стороны, устраняла ее с дороги. Женщины от природы – соперницы, а посему, вместо того чтобы объединиться против общего врага, увязают в предательстве и вероломстве по отношению друг к другу. Плохое обращение с одной представительницей прекрасного пола только льстит остальным; каждой хочется убедиться, что ее чары позволяют ей восторжествовать над тем, кто восторжествовал над тысячами. На эту удочку попадаются многие; им остается утешаться тем, что их пример так же мало поможет их последовательницам, как им самим послужил пример предшественниц.
Отныне я мчался на всех парах, следуя курсом многих, мной же самим презираемых развратников, но не могу сказать, чтобы мне действительно довелось изведать все восторги и наслаждения, надежда на которые поманила в путь. И не одна страсть моментально выдыхалась, потому что я не мог притворяться перед собой, будто женщины оказывали мне достаточно упорное сопротивление, чтобы мне могла льстить победа над ними. Вдаваться в подробности значило бы попусту тратить время.
Мужчины – всего лишь большие дети, им нравятся новые игрушки, и они с такой же легкостью отказываются от самых заветных своих фантазий, как дети от сладостей, если их перекармливают ими. И вот, на вершине успеха, добившись репутации самого удачливого и самого опасного покорителя сердец, я почувствовал, что меня тошнит от сладкого. Переизбыток острых ощущений привел к тому, что чувства мои притупились и я как будто погрузился в спячку, перестав испытывать удовольствие от податливости женского пола, подобно султанам, которые страдают от апатии среди роскоши своих гаремов и, одурев от покорности наложниц, вдруг начинают понимать истинную цену подлинным волнениям сердца, без чьего участия наслаждения становятся пресными, так что единственное спасение – вернуть любви ее священные права и вручить свою судьбу в руки сего единственного лекаря, могущего исцелить нашу душевную боль.
И тогда на помощь снова пришла Лидия. Торжественно поднялась из глубин памяти и, разгоняя облака вместе с парами болезненного воображения, зажгла сильный, чистый огонь, поглотивший жалкие вспышки сугубо плотского влечения. Воспоминания завладели моим существом, и я понял, что только настоящая, нежная и страстная любовь способна принести мне счастье. Опыт убедил меня в ненадежности следования курсом разнузданных страстей, несущих смерть наслаждению, а этот новый образ мыслей показал, что не такой уж я пропащий и не настолько враг самому себе, чтобы сопротивляться доставшемуся ценой этого горького опыта знанию.
Однако одного понимания было недостаточно, чтобы полностью отказаться от прежнего образа жизни; только любви было под силу окончательно исцелить меня от заблуждения. Пробудившееся и осознавшее свою роль сердце сказало мне, что оно создано для любви; ничем иным я уже не мог бы удовлетвориться. Ведя нечистую игру, я сам лишал себя величайшего наслаждения, отличающего человека от животного. Я вспомнил, между приступами раскаяния и восторгами умиления, первые мгновения чистой любви к Лидии, все нежные эмоции, переполнявшие мое сердце, – никогда больше я не испытывал ничего подобного ни к одной женщине. Любовь поднялась предо мною во весь рост и трогательно укоряла за то, что я собственными руками убил свое счастье. Я спрашивал себя: какое наваждение заставило меня привести это светлое чудо в жертву жалким, недостойным объектам? – и не находил ответа. Не было более страшной деградации, нежели та, до которой я дошел благодаря неразборчивости и грубым, примитивным страстям, которым – в силу контраста – суждено было наконец-то позволить мне по достоинству оценить ту благородную страсть, на возвращение которой я уже не надеялся. Я сурово судил себя сам и призывал в судьи Лидию, смиряясь с ее физическим отсутствием, которое раньше едва не привело меня к духовной смерти.
Я не очень-то точно выполнил ее просьбу в части отказа от наведения справок, но и не заслужил упрека в полном забвении. Вспоминая последовавший за приливом отлив, я принял твердое решение исправить свою ошибку и лично заняться поисками, превзойдя усердием всех рыцарей, которые когда-либо устремлялись вдогонку за своими принцессами.
Я давно пришел к выводу, что нет смысла искать Лидию в британских доминионах. Мне представлялось, что такая совершенная красота, поставленная в вышеописанные условия, не могла столь продолжительное время оставаться незамеченной, тем более что нанятые мной агенты провели довольно-таки тщательное расследование – достаточно тактичное, чтобы не дать ей повод упрекнуть меня в глубоком нарушении ее предписаний. Признаюсь, если и откладывал настоящие, то есть самостоятельно выполненные, поиски, то еще и потому, что надеялся: она вот-вот сама объявится. Однако теперь нетерпение мое достигло критической точки; дальнейшее промедление было бы оскорблением моей любви и неуважением к Лидии.
Приняв решение, я немедленно приступил к его претворению в жизнь, с этой целью испросил разрешения тетушки отправиться за границу. Леди Беллинджер к тому времени уже убедилась, что там вряд ли будет хуже, чем дома, однако выдвинула условие сопровождать ее в кратковременную поездку в Уорикширское графство, где неотложные, связанные с имением, дела настоятельно требовали ее присутствия. После чего, доставив ее обратно в Лондон, я был волен располагать собой по своему усмотрению.
Я согласился на ее условия (и вообще не мог бы ей ни в чем отказать) с тем большей готовностью, что смотрел на те места как на отправную точку в моих поисках, ибо именно там Лидия скрылась с моего горизонта. Я поделился своим планом с Мервиллом, и он, не одобрив полностью его романтическую сторону, любезно вызвался сопровождать меня за границу, хотя сам только что вернулся с континента. Видя мое нежелание столь явно злоупотреблять его готовностью прийти на помощь, Мервилл принялся убеждать меня, что это позволит нам обоим значительно сократить расходы, не говоря уже о прочих преимуществах. Вынудив меня сдаться, он сам сообщил об этом леди Беллинджер, и она испытала огромное облегчение от того, что у меня будет такой замечательный спутник. Мы отдали распоряжение подготовить экипаж ко времени нашего возвращения из деревни.
